— Я, кажется, ранена…
Впоследствии, уже после госпиталя, Рая рассказывала:
«…Сначала хирург вынул из раны клочья от комбинезона, свитера и брюк и на вытянутой руке поднес эти окровавленные лохмотья к самому моему носу:
— Это отдашь начхозу, когда будешь сдавать обмундирование…
Потом он вытащил из раны осколки зенитного снаряда. Их было много, больших и мелких. Было очень больно, но кричать я не осмеливалась, так как за легкой перегородкой находилась мужская палата, и я скорее бы откусила себе язык, чем позволила кричать от боли…»
…Когда в палату вошла Таня Алексеева, девушки с любопытством повернули к ней головы. От нее, «ходячей», всегда ждали новостей. И она старалась полностью оправдать возлагаемые на нее надежды: не было случая, чтобы она не принесла «лежачим» какого-нибудь известия или просто маленькой новости госпитального масштаба.
Перекинув через плечо черную косу, Таня подняла худую руку и помолчала, выжидая. Цыганские глаза весело поблескивали.
— Девочки, — она сделала паузу, — «Борода» начал ходить!
— Ур-ра! — закричала Хиваз, моментально придя в восторг. — Таня, Таня, спляши вместо меня! Нет-нет, я сама!
Она тут же с помощью пальцев и кистей рук изобразила какой-то замысловатый танец. Летчик по прозванию «Борода» долго лежал в гипсе с переломами ног, как и сама Хиваз. Они были друзьями по несчастью, и все, что касалось «Бороды», Хиваз принимала близко к сердцу.
— Это — первое. А второе: к нам привезли Тасю Фокину. Только не волнуйтесь — могло быть хуже. У нее сильно повреждена челюсть. Самолет при вынужденной посадке зацепил за дерево…
— А где же она? Где? — волновалась Хиваз.
— Сейчас ее приведут. И еще могу вам сообщить, что послезавтра меня выписывают! Готовьте письма в полк!
— Счастливая!
Таня сияла, с желтухой покончено, и ей не терпелось уехать в полк, чтобы приступить к своим обязанностям техника эскадрильи.
Открылась дверь. В сопровождении медсестры вошла Тася с перебинтованной вдоль и поперек головой, казавшейся неправдоподобно большой.
Начались расспросы. Почти не двигая ртом, Тася промычала все полковые новости. Только о гибели Дуси Носаль не упомянула — думала все уже знают. Утомившись, она легла и повернулась лицом к стене.
Таня, на пару минут выходившая в коридор, вошла как-то незаметно, и стояла в дверях тихо, опустив голову. Подняв потухшие глаза, обвела всех взглядом:
— Дусю Носаль… убили над целью…
— Не может быть! — воскликнула Рая Аронова. — Я же ей письмо…
На тумбочке еще лежало Дусино письмо. Она подбадривала Раю и Хиваз, обещала прилететь за ними, когда их будут выписывать из госпиталя.
Хиваз ничего не говорила, губы ее подрагивали, наконец, она прошептала:
— Лучше бы меня…
В Ессентуках, в госпитале, Рае Ароновой пришлось лечиться долго: глубокая рана в боку заживала медленно.
Однажды из полка пришло письмо, из которого она узнала, что три ее подруги, штурманы, начали ускоренную тренировочную программу, чтобы официально стать летчиками. Все они, как и Рая, перед войной окончили аэроклубы, но не имели необходимой летной практики. Теперь, чтобы стать летчиком, командиром экипажа, им требовалось совсем немного: проверочные полеты под контролем опытного инструктора Это было поручено заместителю командира полка по летной части Серафиме Амосовой.
Рая рвалась из госпиталя, чтобы успеть пройти контрольную программу вместе с подругами. В конце концов так и получилось. С апреля 1943 года Рая Аронова, Женя Жигуленко, Наташа Меклин и Нина Ульяненко были зачислены в летчики.
П. Гельман, Р. Аронова
Фрески о наших буднях
Пройдут года. И ужасы войны
Изгладит время в памяти моей,
Но в дружеском кругу, за праздничным столом
Мы вспомним боевые будни наших дней.
С моря ветер веет, развезло дороги,
И на Южном фронте все сложней летать.
Про бои в Моздоке и у Малгобека
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
Об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить,
Как зенитки били и лучи ловили,
Но упрямо продолжали цели мы бомбить.
Давай ударим по одной,
Давай ударим, товарищ мой!
Ночь светла. При луне
Терек виден вполне
В эту ночь, над рекой
САБы виснут толпой.
Темный лес, а в лесу
(Видим мы с высоты)
Как фашисты бегут,
Испугавшись, в кусты…
Смелых родила наша планета,
В этом ей выпала честь;
Есть бомбардиры, есть бомбардиры,
Есть бомбардиры, есть!
После присвоения полку гвардейского звания была создана третья эскадрилья, а вскоре и четвертая, учебная. В полк прибывали летчицы из гражданского воздушного флота и аэроклубов. Их надо было ввести в строй, научить летать ночью, ознакомить с боевой обстановкой. А вот новых штурманов негде было взять, их просто нигде не готовили. Поэтому штурман полка Женя Руднева, обожавшая свою военную профессию, охотно взялась за обучение штурманскому делу девушек из техников и вооруженцев. Все они до конца войны успешно воевали штурманами.
В своем дневнике (5 марта 1944 года) Женя Руднева пишет:
«…только 3-го февраля начала заниматься еще одна штурманская группа. С позавчерашнего дня, то есть ночи, летать будут только на контроль…»
…Весна 1943-го. Станица Пашковская в белом тумане: цветут яблони, абрикосы. Я иду по тропинке у самого забора, задевая плечом ветви деревьев. Сыплется на землю белый снег лепестков. На темном небе блестит узенький серп месяца. Мы идем втроем: Жека Жигуленко, Нина Ульяненко и я. Сегодня у нас контрольные полеты: мы сдаем экзамен, и Сима Амосова принимает его у нас.
…Внизу под крылом проплывает широкая лента Кубани, станица в светлых клубах цветущих деревьев. Мне кажется, что даже здесь, на высоте трехсот метров, я чувствую запах яблоневого цвета.
— Можно на посадку, — говорит Сима. Сегодня она долго проверяла меня, заставив проделать почти все, что я умела.
Я делаю разворот и вспоминаю своего инструктора в аэроклубе. Маленького роста, в черной кожанке, одно ухо шлема — кверху, заправлено под резинку очков, другое — книзу. Бывший летчик-истребитель Касаткин, как и большинство инструкторов, считал своим первейшим долгом ругать курсантов во время полета. Когда я запаздывала делать разворот и внизу уже появлялась окраина Киева, он кричал в трубку, как мне казалось, радостным голосом:
— Ну что ты сидишь, как египетская царица?! Разве не видишь — пора разворот делать?
Меня он ругал не так, как ребят. Для меня, единственной в группе девушки, он выбирал особенные слова. Все-таки он был джентльменом! Но в любом случае он всегда употреблял эпитет «египетский». Видимо, именно в это слово он вкладывал весь свой запал.
— Разве это «коробочка»? Это же самая настоящая египетская пирамида!
Однако на земле, после посадки, он менял тон и, обращаясь ко мне уже на «вы», спокойно говорил:
— Все хорошо. Так и продолжайте.
А в следующем полете снова с увлечением ругал…
…Иду на посадку. Когда самолет останавливается, я оборачиваюсь в ожидании замечаний от контролирующей меня Симы Амосовой. Но она уже на крыле, улыбается, нагнувшись ко мне:
— Поздравляю, товарищ лейтенант! Теперь вы официально летчик. Разрешаю летать на боевые задания.
Сегодня я впервые поведу самолет к цели в качестве летчика. Из передней кабины. Буду сама сражаться с прожекторами и зенитками. Правда, у меня уже около трехсот боевых вылетов. Летая штурманом, я постоянно тренировалась: Ира Себрова охотно отдавала мне управление, разрешала производить взлет и посадку.
Я иду к своей «шестерке», и девушки на прощанье желают мне удачи — кто улыбкой, кто кивком головы, или приветственным взмахом руки.
— Распадается, распадается благородное штурманское сословие, — говорит штурман полка Женя Руднева. Она сегодня «вывозит» меня.
Я взлетаю. Мы с Женей летим бомбить скопление немецкой боевой техники на окраине населенного пункта. И Женя, как штурман, говорит мне все то, что я всегда говорила своему летчику. И я слушаю ее так, будто все это мне неизвестно.
Вот и «Голубая линия». Впереди — наша цель. Обыкновенная, ничего особенного. Я уже бомбила этот район раньше. И все же сегодня она выглядит по-другому. Населенный пункт разросся, небольшая речушка со светлым песчаным руслом кажется огромной рекой, а лесок за ней вдруг стал больше и темнее.
Я знаю — сейчас зажгутся прожекторы. И крупнокалиберные пулеметы начнут стрелять. Вот мы уже почти над целью, а они все молчат… Наконец зажглись. Застрочили пулеметы — все так, как и должно быть. Женя спокойно направляет самолет на цель, бомбит, уводит меня от пулеметных трасс. Мы даже выходим из лучей. Сами.
Я оглядываюсь: нет, все-таки речка совсем маленькая, а лесок такой же, как и был…
Вспоминает Руфина Гашева:
«С Олей Санфировой я сделала около восьмисот боевых вылетов.
Помню полет на бомбардировку живой силы и техники противника на дороге к переправе у станицы Славянская.
Погода была прескверная, шел дождь со снегом, земля, вся в белых и черных пятнах, просматривалась плохо. Пытались разглядеть переправу, но тщетно. Зато на берегу то и дело мелькали фары автомашин. Видимо, их там скопилось немало. Отбомбились по машинам — вверх взлетел столб пламени. На душе хорошо, слетали не зря. Взяли курс домой, но не тут-то было. Нас сразу схватили прожекторы, и начался обстрел. Леля дает полный газ, маневрирует, пытаясь выйти из-под огня. Слышно, как с треском рвутся снаряды, чувствуется запах пороха. Скольжением резко теряем высоту и вырываемся на свободу.