[6].
5. При возможности прошу сообщить, какие у вас есть нужды и просьбы. Будьте здоровы!
Желаю успеха в боевых делах!
Командующий ВВС фронта К. А. Вершинин
Выдуманный мой! Мой чудесный несуществующий человечек! Какое завтра число? 22.12.42 г. Впрочем, это уже не завтра, а сегодня. Как быстро настоящее становиться прошлым, а будущее настоящим.
Итак, 23 года! Это уже вещь. Вот она и кончается — юность. Жалею? Нет. Подвести итоги, что ли? Не надо.
23 года! Вместе с этим годом осталась в прошлом вереница людей, теперь ушедших из моей жизни. Жалею? Нет, нет. Подвести итоги, что ли? Незачем.
Чего же я хочу в 24 ща?
Короче. Короче.
1. Хочу научиться работать лучше, так, чтобы в глубине души быть довольной собой. Успеха в работе. Сил для этого.
2. Хочу увидеть маму. Пусть ненадолго.
3. Хочу сохранить себя такой же.
И это все не подразумевает конца войны. Ибо конец войны — это настолько велико, что смешно желать в день рождения.
Вот и все. И это будет.
Интересно, сколько лет я знаю тебя? Почти четыре года. И ха все это время не поумнеть… Ну и пусть. Ну и пусть это глупо — эти письма неизвестному, несуществующему. Это же мой секрет. Это же мои письма себе. И нельзя всю жизнь делать одни умные вещи. Хочу — есть йты. Хочу — нет. Здорово. Последнее время ты был под Сталинградом. Ну, что же, будь и сейчас там.
До 1944 года летали мы без парашютов. Да и кто раньше брал парашют на самолет По-2? Логика была простая: «Если собьют над вражеской территорией, то лучше погибнуть, чем попасть в руки к фашистам, а если над нашей, то как-нибудь сядем, наша машина прекрасно парашютирует»… Так и случалось. У Веры Тихомировой заглох мотор на высоте 1000 м, и она, планируя, посадила самолет. Дина Никулина села прямо на автодорогу, хотя была ранена. Да и кабины тесные, а штурман обычно брал себе на колени САБ и мелкие бомбы (например, «лягушки» — они прыгали, прежде чем взорваться), а потом сбрасывал их прямо через борт над целью. Да и вес был лишний…
Скоро мы встали вровень с мужскими полками, а в чем-то и обогнали их. Резко изменилось и отношение к нам. Летчики братских мужских частей ласково называли нас «сестренками» и, приветствуя нас, делали круги над нашим аэродромом. Пехотинцы писали нам теплые письма и говорили, что мы «небесные создания». Вершинин стал гордиться нашим полком и говорить, что мы самые красивые женщины в мире. И даже то, что немцы прозвали нас «ночными ведьмами», даже это стало признанием нашего мастерства. Кстати, это наши бомбы попали в штаб генерала фон Клейста под Моздоком. Кажется, по времени это бомбила Н. Худякова…Нина Худякова. Крепко сбитая, сильная девушка, летавшая азартно и смело. Она не стеснялась высказывать свое отношение к нашей жизни. Не она ли кричала пехоте на передовой, что пора им уже наступать…
Е. Бершанская вспоминает:
«8 февраля, когда полк стоял в станице Челбаская, к нам прибыли зам. командующего 4-й ВА генерал Чумаков и командир дивизии полковник Попов. Приказано было полеты прекратить и построить весь личный состав. Никто не мог предугадать, что будет дальше… Генерал Чумаков перед строем зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении нашему полку звания гвардейского. 588-й ночной бомбардировочный полк был переименован в 46-й Гвардейский авиаполк. Радости нашей не было конца! Прошло всего восемь месяцев, как мы прибыли на фронт».
Конечно, девчонки оставались девчонками: возили в самолетах котят, танцевали в нелетную погоду на аэродроме, прямо в комбинезонах и унтах, вышивали на портянках незабудки, распуская для этого голубые трикотажные кальсоны, и горько плакали, если их отстраняли от полетов.
Мы сочинили 12 заповедей женского полка, и первая была: «Гордись, ты женщина!»
Женя Руднева писала в своем дневнике:
«Ночью я летала с Ирой Себровой. Сделали шесть полетов… …16-го, кажется, был «выдающийся» полет: до Терского хребта мы с Диной Никулиной набрали 950 метров, а над самым хребтом облачность прижала до 700, над Тереком — до 600 метров. Я ориентировалась по луже за рекой. Впереди было худо, но сзади еще хуже: прожектора я в полете туда ни разу не видела, куда нас сносило до Терека, решить было нельзя.
За хребтом пошел дождь, потом снег, подбалтывало. Я боялась обледенения. Запасной целью была Терская. Мы чуть-чуть уклонились от маршрута вправо, но довернули и пересекли Стародеревский изгиб точно по линии пути… Бомбили с 400 метров. Из 14 экипажей 10 вернулись с бомбами…
20 декабря главное событие: вчера приехала Галя Докутович. Как дорог каждой наш полк! Какое счастье быть в нем!»
…Галя Докутович, девушка из Гомеля, в начале войны училась в Московском авиационном институте, кончала аэроклуб и так же, как все мы, пришла в полк по призыву ЦК комсомола. Она была зачислена в штурманскую группу, да еще назначена старостой.
Высокая, стройная девушка с открытым ясным лицом и большими черными глазами. Безумно любила полеты, делала все строго и точно. Когда формировали полк, Галю назначили адъютантом эскадрильи. Было это для нее ударом, так как адъютанты могли летать на боевые задания не каждую ночь, у нее не было «своего» летчика и самолета, она делила их с начальником связи. Адъютант — это как начальник штаба эскадрильи…
В одну из первых ночей на фронте, в Сальских степях, когда она летала с Ириной Дрягиной, их самолет был обстрелян, и пока механики ставили заплатки на плоскости, Галя прилегла в мягкой траве на краю аэродрома и заснула. В темноте ее переехал бензозаправщик… Рядом стояла какая-то медсанчасть, откуда вызвали санитарную машину.
Я помню Галю, лежащую на носилках, бескровное ее лицо со сжатыми губами. Перед тем как ее увезли, она попросила меня: «Ира, обещай мне, когда я вернусь в полк, вы больше не назначите меня адъютантом, я буду штурманом, у меня будут свой самолет и летчик». В этот момент я могла пообещать ей все что угодно! Мы отступали, почти бежали, и не было никакой надежды, что Галя останется жива, не говоря уже о возвращении в полк…
Ее эвакуировали в далекий госпиталь за Каспийским морем, там она встала на ноги, научилась снова ходить и прилетела в полк. Ни один врач не мог допустить ее к летной работе, у нее болел позвоночник, она пила обезболивающие и плакала на жестких нарах после полетов… Да, это правда, мы не отправили ее в тыл, она не вернулась в свой МАИ, справку медицинскую скрыла. Хотели мы назначить ее опять адъютантом, к этому времени они у нас совсем не летали. Но Галя напомнила мне и Бершанской данное мною слово, да еще показала, как она может делать стойку на руках. И вот она штурман звена, летает каждую ночь, у нее свой летчик и своя машина.
До гибели Галя успела сделать около 120 вылетов и получить свой первый орден…
…Каждую ночь боевые экипажи вылетают на цель. Вспыхивают лучи прожекторов, они шарят по небу, сближаются, и вот самолет пойман. Штурмана и летчика ослепляет нестерпимый свет… Бьют зенитки. Хочется уйти вверх, вниз, но… перегруженный бомбами самолет идет с мизерной скоростью 60–100 км/час, в зависимости от скорости встречного ветра. Томительно тянется время. Иногда в течение 10 минут не удается уйти от прожектора. И это на высоте порядка 1000 м. Выше мы обычно не летали, так как наши цели чаще всего очень близки от передовой, и от нас требовалась особая точность бомбометания.
Около часа длится полет, а на земле ждут механики и вооруженцы. Осматривать, заправлять самолет, подвешивать бомбы они умели за три-пять минут. Трудно поверить, что молодые тоненькие девочки в течение ночи своими руками и коленками, без всяких приспособлений подвешивали каждая до трех тонн бомб. Эти скромные помощники летчиков показывали подлинные чудеса выносливости и мастерства. А механики? Целые ночи работали на старте, а днем — ремонт машин, подготовка к следующей ночи. Были случаи, когда механик не успевала отскочить от винта при запуске мотора и ей перебивало руку.
Необходимо было постоянно повышать напряженность боевой работы. Но как? При существующей системе обслуживания каждый механик сам выпускал свой самолет на задание ночью, он же готовил его к полетам днем. Времени на сон почти не оставалось.
Слишком многолюдно было на старте, и мало четкости в работе. Один тянул бензозаправщик или машину с бомбами в свою сторону, другой настаивал, чтобы в первую очередь был приведен в готовность его самолет…
И тогда мы ввели новую систему обслуживания — дежурными сменными бригадами. За каждым механиком закреплялась определенная операция на всех самолетах: встреча, заправка или выпуск… Вооруженцы тройками дежурили у машин с бомбами. Руководил один из старших техников АЭ.
Боевые ночи стали напоминать работу отлаженного заводского конвейера. Вернувшийся с задания самолет уже через пять минут был готов к новому вылету. Это позволяло летчикам в некоторые зимние ночи делать по 10–12 боевых вылетов.
А Нина Худякова, делая круг перед посадкой, уже сверху кричала: «Вооруженцы, бомбы!» И тут уже не зевай… Благодаря такой организации полетов мы стали совершать за ночь больше вылетов, чем «братцы».
Воодушевленная достигнутыми результатами, я уговорила нашего инженера Софью Озеркову обобщить для дивизии «опыт обслуживания ночных боевых вылетов на самолетах По-2», что та и сделала. В результате Озерковой объявили выговор за нарушение наставления по технической эксплуатации…
Соня долго не могла простить мне моего штабного рвения, советовала никогда не спешить с подобными донесениями начальству. Несмотря на «разнос» (да простят нам это за давностью лет все боги уставов и наставлений), мы продолжали работать бригадами, но уже никогда не пытались обратить на это внимание вышестоящего штаба.