Работали с азартом и практически каждый день, хотя февраль оказался щедрым на атмосферные безобразия. Пять циклонов за две недели один за другим терзали Новую Землю вкривь, вкось и даже поперек, не давая нам пощады. На этот раз нас мучили не морозы и даже не окаянная бора, с которой мы уже свыклись. Сплошь и рядом мы имели дело с теплым фронтом, когда легкий теплый воздух вползал на окраину Новой Земли сначала по клину холодного и тяжелого приземного воздуха, а затем проливался на нас немилосердным дождем, замерзавшим на нашей одежде ледяной броней. Определенно в своем коварстве Арктика явила нечто новенькое.
Надо отдать должное моему напарнику. В отличие от своего отца Романова–старшего, дядя Вася не был столь заметной фигурой в нашей экспедиции. Молчаливый, не склонный к внешнему проявлению чувств, в то же время он ни разу никого не подвел. Поначалу Василий делал то, что я ему указывал. Не возражал он, когда я выводил на работу в самую гнусную погоду, когда мне хотелось, чтобы кто–нибудь остановил бы меня самого. Правда, поначалу он с опаской оглядывался, когда за завесой мокрого снега исчезали береговые огни, но со временем приспособился к новой обстановке, тем более что я старался показывать ему, что мы контролируем ситуацию. Со временем он чаще стал проявлять собственную инициативу и даже в самых сложных ситуациях вел себя вполне достойно. Как полевой работник он держался совсем неплохо и стойко переносил выпадавшие на нашу долю трудности. Благородное честолюбие двигало моим помощником, который, выражаясь языком былых времен, «явил рвение по службе», и своим успехом в работе на припае в феврале 1959 года я во многом обязан ему, но не только. Начальник полярной станции Г. Е. Щетинин вынужден был терпеть на своей ограниченной жилплощади двух постояльцев–нахлебников. Немалую помощь оказал нам гидролог Анатолий Афанасьев в виде советов и консультаций, во многом определивших успех работы. Вместе с нами он занимался мелким ремонтом нашей лебедки и другого инструментария и был полезен во многих других отношениях.
Мы так были заняты своим делом, что прозевали появление солнца, хотя отметили, как заснеженные гребни гор вдруг приобрели багровый оттенок. Уже вернувшись для ночевки на полярку, узнали, что ее население видело солнце. Само по себе это сообщение не вызвало у нас особого интереса. В том, что солнце обязано появиться строго по Астрономическому еже–годнику, у нас не было сомнений. Другое дело, что на припае его скрывал от нас высоченный фронт ледника Шокальского. Колеблющийся красный шар за завесой несущегося снега мы увидали, когда работа близилась к концу.
— Солнце, — между двумя затяжками констатировал мой напарник. Совсем как год назад, я подумал, что солнцепоклонников из нас не вышло.
Мы получили совсем неплохие результаты. Теперь мы знаем толщину ледника в прифронтальной части, которая, кстати, сидит на грунте, а не на плаву. Тем самым появилась возможность оценить расход ледника на айсберги в балансовых расчетах. Возможно, это главное достижение в том, что мы сделали в феврале 1959–го на припае в Русской Гавани.
Среди прочего узнали, что в средней части фронт ледника упирается в моренный вал на дне залива Откупщикова, — еще один довод в пользу малых изменений ледника. Еще одна конечная морена располагается несколько севернее. Все вместе означает, что по сравнению с наблюдениями экспедиции М. М. Ермолаева в 1932–1933 годах положение конца ледника изменилось мало, что не просто требует ответа, а буквально взывает и вопит — почему? Особенно в сравнении с ледниками в заливе Иностранцева (всего в 100 километрах восточнее), отступивших за 1933–1952 годы на целых восемь километров! Пока непонятно, но объяснять–то все равно придется.
Воистину, наша программа, составленная в Москве, — отнюдь не «Устав» или «Краткий курс» (как полагал бывший начальник), а лишь перечень тем, подлежащих решению. Каким образом, решать исполнителям, чего не понимал бывший начальник. Тем более, что время неумолимо и до конца экспедиции его остается совсем немного. Все это я высказал на Совете экспедиции, где наш отчет о работах на припае был принят, я бы сказал, благосклонно и с интересом.
Впереди вырисовываются события, от которых голова идет кругом. Предстоит вывозить с Ледораздельной Каневских, проводить повторные наблюдения на снегомерной и геодезической сети, вести бурение для термометрической съемки и т. д. и т. п., всего не перечесть. При завершении экспедиции следует действовать вдумчиво и осторожно, чтобы не напортачить под занавес На этом общем фоне произошло еще одно примечательное событие с оттенком юмористическобытового характера Долгое время среди «научников» шли споры, как понимать утверждение М. В. Ломоносова о том, что зимой «на Новой Земле и Шпицбергене из–под ледяных гор ущелинами текут ручьи и речки»? Наш главный термометрист, осторожный Иван Хмелевской, до завершения всего комплекса наблюдений не торопится высказываться на эту тему. Но однажды Олег Павлович, вернувшись из короткой рекогносцировки вблизи ледника, торжественно продемонстрировал нам в разгар холодов мокрые валенки и портянки, причем с присущим ему характерным комментарием:
— Прав был наш дорогой Михаил Васильевич! Еще раз прав! Вот я и влетел на лыжах в снежную кашу с водой — при нонешних–то морозах!
Мокрые портянки и валенки как научный аргумент в пользу важной научной проблемы двухвековой давности у иных вызывают иронический комментарий, но, с другой стороны, — факт, требующий объяснения. А то, что этот факт за двести лет никто не опроверг, право, какие мелочи! Прошло еще немного времени, и Хмелевской не только подтвердил, но и объяснил здешний феномен на основе вполне современных систем доказательств.
С наступлением светлою времени я специально сходил к горам Веселым, чтобы найти место, где мы с Севой умудрились спуститься, и ничего не нашел… И все–таки мы сделали это! Хуже другое: не все события той ночи сохранились в нашей памяти. На пути от Перевалки с гурием к горам Веселым, мы должны были пересечь замерзшее озеро Усачева, оба не припоминаем чего–либо похожего. Хороши же мы были… Выдержали в главном — в направлении, а в остальном не стоит гневить судьбу.
Целая серия мелких, но чувствительных неприятностей обрушилась на экспедицию на рубеже февраль — март. Люди готовятся к напряженному полевому сезону и один за другим, словно по вмешательству нечистой силы, выходят из строя. Чижов, возвращаясь с Барьера Сомнений, серьезно повредил стопу с разрывом суставной сумки. Врач удивляется, как он в таком состоянии смог доковылять до базы. Спустя несколько дней, словно сговорившись, такую же травму получает Перов при… возвращении из бани. Бажеву попал в глаз каустикум — к счастью, обошлось, но темпераментный кабардинец пару недель ходил с повязкой на глазу. Романов–младший, благополучно закончив работу на припае, на базе обзавелся ангиной в какой–то неприятной форме, и т. д. и т. п. Впервые наш доктор получил приличный объем работ по специальности, и теперь никто не иронизирует в его адрес. Сама база заполнена стуком костылей, кругом повязки, хрипы, стоны… Не экспедиционная база, а скорее прифронтовой госпиталь, как выразился кто–то на очередном Совете экспедиции.
— Хуже, — развила эту мысль Ляля Бажева. — Вы просто похожи на побитое воинство, но я призываю вас оставаться мужчинами.
Дальний гул нарождающегося айсберга был ей ответом.
— Так как противник, выражаясь военным языком, упредил нас, — Олег Павлович оглядел присутствующих с неожиданным блеском в глазах, — командовать парадом приказано мне. Я и приказываю — действуйте, ребятушки, действуйте!
У меня снова и снова бесплодные попытки провести фототеодолитную съемку. Выход за выходом, но каждый раз погода портится снова и снова. Стоит мне покинуть базу, как самая лучшая погода каким–то странным образом превращается в свою противоположность. На полярке мое появление неизменно вызывает вопрос: «Что, явился портить погоду?» В результате за мной закрепилась прочно кличка «Боравестник».
Похоже, из–за нее меня устранили от похода на Ледораздельную, поручив работу на теодолитном ходе Севе Энгльгардту. (Забегая вперед, отмечу, что наш безотказный умелец успешно справился с этой работой.) Арктика таким решением осталась довольна, тут же установилась отличнейшая погода, и санно–тракторный поезд торжественно отбыл на Ледораздельную 19 марта.
Необычно тихо стало на базе, с Бажевым на Ледораздельную выехали девять человек, чтобы провести эвакуацию станции. У балка Серпантин оставили Энгельгардта, Дебабова и Романова–младшего для снегосъемок в центре ледникового покрова. Кажется, Каневские (как и их предшественники, зимовавшие без радиосвязи) в это время не ожидали людей с базы. Во всяком случае крышка «подснежного» дома открылась только тогда, когда трактор оказался едва не на крыше. Физиономия в люке напоминала то ли пещерного человека, то ли одичавшего обитателя цыганского табора. Только по голосу приехавшие опознали Зиновия Каневского.
Прощание всегда вызывает печаль, а тут был особый случай: предстояло закрытие первого «зимовья» в центре ледникового покрова. Все причастные к этому событию были очень молоды, в самом начале своего жизненного и научного пути. Им самим было трудно оценить меру выпавшего на их долю. Действительно, с той поры никому не удалось повторить чего либо подобного. Ребятам было чуть–чуть грустно и в меру напряженно, впереди отчетливо обозначился финал экспедиции. Всем хотелось ее завершения, и вместе с тем они догадывались, что повторения чего–либо подобного в их жизни уже не случится. После того как были сняты флюгера и метеобудки, станция безвозвратно утратила первоначальный облик. Наконец погрузка закончена, санно–тракторный поезд тронулся на базу, а на Ледораздельной остался отряд Хмелевского, которому предстояло через многочисленные балки самостоятельно возвращаться к базе с термометрической съемкой.
Кажется, я правильно сделал, отказавшись от похода на Ледораздельную. Самое удивительное, погода наладилась, так что мне удалось снять фототеодолитом ледник с нескольких базисов. Добавилось и нечто новое. Во время посещения полярки Щетинин попросил меня помочь Афанасьеву в проведении гидрологической станции. С учетом нашего пребывания на полярке во время работ на припае месяц назад в этом не было ничего необычного, тем более что я знал, что Москва настаивала на проведении этой станции по каким–то причинам именно в первом квартале. Кроме того, мне хотелось ознакомиться с этим новым для меня видом работ, почему я согласился. Сутки–другие теперь для меня ничего не значили.