Горевать, однако, было некогда. Сейчас больше чем когда-либо требовалась направляющая рука командира корабля, нельзя ни на секунду отвлекаться от боя.
По лицу рулевого Дюжева градом катился пот. Кругом свистели осколки, но рулевой не имел возможности ни втянуть голову в плечи, ни даже стереть пот с лица, он лишь морщился и встряхивал головой. Дюжев словно сросся с кораблем, будто чувствовал, где должен упасть снаряд, куда надо переложить руль.
Однако два снаряда все же попали в катер. Один разбил радиорубку, и чудом уцелевший радист ошалело выскочил на палубу. Второй снаряд пробил борт ниже ватерлинии, покалечил выхлопной коллектор. Моториста среднего мотора Бабаева ранило. Новосельцев послал Душко заменить моториста. Ивлев принялся ремонтировать поврежденные механизмы, а старший моторист Окальный накладывал пластырь на пробоину.
Катер не потерял ни хода, ни маневренности.
Кок Кирилл Наливайко подносил снаряды к орудию Пушкарева. Работал он проворно. Не оглядываясь, комендор брал снаряд из его рук, загонял в ствол и поторапливал:
– Живее, давай живее!
Поблизости разорвался снаряд, и неизменная улыбка на широком лице Наливайко, с которой он, кажется, и родился, погасла. Наливайко упал на палубу, не выпуская из рук снаряда. Пушкарев оглянулся, хотел побежать к нему, но в этот момент почувствовал сильный удар в ногу и сразу осел, ухватившись за замок орудия. К нему бросился Румянцев.
– Снаряды! Быстрей! – крикнул ему Пушкарев, выпрямляясь.
– Ты ранен? Дай перевяжу!
– Снаряды давай! – рассвирепел Пушкарев.
«Пора отходить, – решил Новосельцев. – Надо успеть до рассвета доставить вторую партию десантников».
За воротами мола он заметил остановившийся катер. Подойдя ближе, узнал корабль Школьникова.
– Что случилось? – крикнул он в мегафон. – Взять на буксир?
Школьников ответил:
– Трос на винт намотался. Сейчас освободимся. На базу приду своим ходом.
Отведя корабль на несколько кабельтовых, Новосельцев оглянулся. Катер Школьникова все еще стоял на месте, а вокруг него рвались снаряды.
«Что он медлит?» – хотел было повернуть назад, но в последний момент решил, что не стоит. Школьников может обидеться, характер у него самолюбивый.
Второй эшелон десантников находился в Кабардинке. Новосельцев ошвартовался, к катеру подбежали санитары из госпиталя:
– Раненые есть?
– Есть.
Убитых и раненых вынесли с катера. Только Пушкарев отказался покинуть корабль. Прихрамывая, он подошел к Новосельцеву, козырнул и, хмурясь, сказал:
– Товарищ командир, разрешите остаться до утра. Я коммунист, обязан нести боевую вахту не до ранения – до смерти. Меня никто не заменит у орудия. Вы это знаете.
Новосельцев сначала строго поглядел на него, но потом глаза его потеплели:
– Сергей, я тебя понимаю. Но подумай: вчерашнее ранение в голову, сегодняшнее – шутить нельзя.
На «ты» Новосельцев переходил в минуты душевного волнения, матросы не обижались на это – расценивали как знак дружеского расположения командира.
– Я двужильный, – пытался улыбнуться комендор. – Акустик отлично забинтовал ногу. Часа три наверняка выстою, а там и рассвет…
Пришлось оставить его у орудия.
Морской охотник пошел во второй рейс в Новороссийскую бухту.
Проходя мимо молов, Новосельцев обратил внимание на то, что катера Школьникова уже не было на прежнем месте. «Ушел», – успокоился он.
Несмотря на ожесточенный обстрел, вторая группа десантников успешно высадилась. Бой с берега подвинулся дальше, и Новосельцев удовлетворенно отметил: «Зацепилась братва. Теперь не выковырнешь».
На этот раз катер не задерживался в бухте, а сразу пошел в Геленджик.
Когда катер проходил между воротами мола, сигнальщик Шабрин доложил:
– На восточном молу неизвестные люди.
Новосельцев распорядился подойти ближе.
– Кто такие? – спросил он, когда катер подошел к молу.
– Команда с катера Школьникова, – раздалось в ответ.
У Новосельцева екнуло сердце.
– А где командир?
– Остался на корабле.
– А корабль?
– Затонул.
Новосельцев сжал поручни до хруста в пальцах и больно прикусил губу. Володя, друг!..
Приняв на борт команду затонувшего катера, Новосельцев взял курс на Геленджик. Когда корабль отошел на безопасное место, Новосельцев подозвал спасенных матросов и попросил рассказать, что произошло.
Через месяц после гибели старшего лейтенанта Школьникова пришел указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Сбылась его мечта о Золотой Звезде. А поцеловать любимую девушку ему так и не довелось.
Третьи сутки шла ожесточенная битва за Новороссийск.
Уральцев устал за это время смертельно. Спать приходилось урывками. Днем и ночью мотался то в политотдел, то на командный пункт, то к летчикам, то в госпиталь. Каждый день надо передавать но телефону или радио материалы в редакцию.
Сегодня пришла телеграмма: «Материалы суховаты, побольше фактов героизма, воинского мастерства».
Телеграмма расстроила Уральцева. Выходит, в редакции не очень довольны его работой.
А сам он доволен?
В первой статье, переданной в редакцию через пять часов после начала штурма, он обрисовал общую обстановку, рассказал о силах противника, созданной им обороне, о том, как проходила высадка десантников. Ни одного примера героизма в статье не было. Да и откуда он мог взять их? Связь с высадившимися еще не наладилась.
Он и сам недоволен тем, что его корреспонденции лишены детальных описаний боя. Он сообщил, что рота автоматчиков водрузила на здании железнодорожного вокзала знамя Военно-Морского флота. Но как все это было? Кто водрузил знамя?
Этого Уральцев не знал. Не знали ни в оперативном отделе, ни в политотделах армии и базы.
Уральцев направился в порт. Сегодня ночью он должен быть среди десантников.
Около причала он увидел высокого офицера в пехотной форме. Его фигура показалась удивительно знакомой. Неужели? У Уральцева даже екнуло сердце.
Подойдя ближе, Уральцев убедился, что это он, Николай Глушецкий. Тощий, сутулящийся, с обтянутыми скулами, но сомнений не было: он, Глушецкий.
– Николай! Коля! – воскликнул он и бросился обнимать его.
Глушецкий обрадовался встрече не меньше.
Они в обнимку пошли к берегу.
– Я думал, что уже никогда не встретимся, – сказал Глушецкий.
– Сошлись фронтовые дорожки.
Они сели на какой-то ящик у берега.
– Ты как тут оказался? – спросил Уральцев.
– Хочу проведать Виктора Новосельцева. Помнишь, говорил тебе о нем. С его катера высаживались на Малую.
– Помню, помню. Ты в резерве или уже имеешь назначение?
– Поеду разыскивать родную бригаду.
– Ее здесь нет. Она, кажется, в Девятой или Пятьдесят шестой армии. Где-то прорывает Голубую линию.
– Знаю. Трудно было получить туда назначение. Пришел в отдел кадров флота, а мне говорят, что бригада теперь находится в оперативном подчинении Девятой армии, со штабом флота не имеет связи. Предлагают мне другие бригады. Но я-то знал, что у них есть письмо полковника Громова с просьбой назначить меня помначштаба по разведке в его бригаду. Двое суток водили меня за нос, но все-таки назначение дали. А ты что поделываешь?
Уральцев сказал, что вернулся на газетную работу и теперь корреспондент фронтовой газеты.
– Рад за тебя. Нашу бригаду не забывай, наведывайся.
– Обязательно… Вот вид у тебя, Коля, неважнецкий. Неужели после госпиталя не дали отпуск?
– Дали. Шесть суток дома пробыл, но как только радио сообщило о десанте в Новороссийск, так сорвался и прямо в отдел кадров. Тут такие события, не до отдыха!
– Это верно, – согласился Уральцев. – Дома все в порядке?
Улыбка сошла с лица Глушецкого.
– Нет, Гриша, не все. Сын умер, а жена ушла на фронт медсестрой. Где она – точно не знаю.
– А какой номер полевой почты?
Глушецкий вынул записную книжку, развернул и назвал номер.
– Так это же береговой госпиталь на Малой земле! – воскликнул Уральцев. – Ты можешь встретиться с женой.
– Каким образом?
– Садись на мотобот, который идет к Малой земле за ранеными, – и ты там. С женой и войдешь в Новороссийск. А потом начнешь разыскивать свою бригаду.
– Неплохо было бы, – обрадованно заулыбался Глушецкий, по быстро притушил свою улыбку. – Соблазн большой увидать Галю… Но я рискую опоздать в бригаду. И без того я допустил глупость. Вместо того чтобы из Туапсе повернуть на Краснодар, я по ошибке проехал сюда. Задремал в машине, а шофер не предупредил. Теперь мне надо возвращаться в Краснодар, а оттуда начинать розыск бригады. Считай, сутки потерял. Ну, уж раз оказался здесь, то решил проведать Новосельцева. Пойдем к нему. Там поговорим еще.
Недолго длилась встреча друзей. Как только стемнело, на катер погрузились десантники.
Обняв на прощание Новосельцева и Уральцева, Глушецкий пошел разыскивать мотобот, который должен отправиться в рейс к Малой земле. Желание увидеть жену превозмогло все остальное. «Ладно, – думал он в свое оправдание, – на два-три дня позже явлюсь в бригаду и повинюсь полковнику Громову. Он поймет, должен понять. В конце концов я ведь не использовал положенный мне отпуск».
Уральцев остался на катере, твердо решив в эту ночь высадиться вместе с десантом. Новосельцев пытался было отговорить его, но тот остался непреклонным.
– В каждой бригаде, – заявил он ему, – есть представитель политотдела армии. С куниковским батальоном высадился агитатор политотдела Юркин, с двести пятьдесят пятой бригадой – инспектор политотдела Цедрик, инструктор Лысенко, в стрелковом полку инспектор Мовшович. В общем, в политотделе сейчас никого не увидишь. И в редакции армейской газеты нет сейчас никого, все журналисты в бригадах, дивизиях, батальонах. И мое место там.
Когда катер вышел из бухты, на мостик поднялся командир десантного отряда. Был он черноволос, с аккуратно подстриженными усиками.