Размышления лейтенанта прервал приглушенный крик:
– Немцы!
Крикнул матрос, поставленный наблюдать у окна.
Воронов выглянул в окно и увидел большую группу гитлеровцев, не менее взвода, врассыпную бежавшую к дому.
– Рассредоточиться по окнам, – распорядился Воронов. – Помкомвзвода, возьми несколько человек и обороняй дом с тыла. Ребята, подпускай ближе – и гранатами, гранатами. Трофейные бросайте, их не жалко.
Сам он взял трофейный пулемет и положил его на подоконник.
Не добежав до дома метров двадцать, немцы открыли стрельбу по окнам и дверям. Пули впивались в стены, дробили штукатурку, известковая пыль заволокла комнаты, лезла в нос.
Из окон полетели гранаты. Вслед за их взрывами матросы начали стрелять из автоматов. Воронов стрелял из пулемета и покрикивал:
– Давай, давай, ребята!
Из второго пулемета стрелял матрос, фамилию которого Уральцев не знал. Сам он стоял у двери и бросал одну гранату за другой.
Немцы отхлынули, залегли в развалинах и оттуда продолжали стрелять.
По улице прогромыхал танк.
– Ого! – ахнул кто-то.
– Чего – ого? Танков, что ли, не видел? – крикнул Воронов.
Танк остановился, навел ствол на дом и выстрелил. Первый снаряд ударил в стену, не пробил ее, а разорвался снаружи. Второй снаряд влетел в соседнюю комнату, где находились раненые и два матроса, стрелявшие через окна.
К Уральцеву подошел матрос, протянул что-то белое.
– Возьмите, товарищ майор… На всякий случай… Это письмо маме. Сейчас попытаюсь успокоить его.
Уральцев сунул письмо в карман, а матрос, сжав в руке противотанковую гранату, выбежал в дверь. Уральцев высунул голову, наблюдая за ним. Матрос пробежал шагов пятнадцать, потом вдруг зашатался и упал, сраженный пулей. Несколько мгновений лежал недвижимым, затем приподнялся, пытаясь встать, но опять упал и, падая, слабеющей рукой бросил гранату в сторону танка. Граната разорвалась в нескольких шагах от него. Взрыв не причинил вреда танку, он продолжал стрелять.
К двери подбежал еще один матрос.
– Эх, Федя, – сказал он, отстегивая от пояса противотанковую гранату, – смел ты, да неумел. Разве можно в рост, надо вот так.
Он лег на порог и пополз к танку. Уральцев видел, как матрос заполз танку с тыла и бросил гранату.
– Молодец, Курицын! – крикнул Воронов. – Так им!
Танк перестал стрелять, пытался уйти, но закрутился на месте – одна гусеница оказалась перебитой. Уральцев увидел, как Курицын поднялся, влез на танк.
«Что он задумал? – удивился Уральцев. – Ведь его снимут из автомата».
Но, видимо, Курицын знал, что делал. Взобравшись на танк, он не поднялся в рост, а пополз по нему к смотровой щели. Добравшись до нее, выстрелил в щель. Уральцев подумал сначала, что он стрелял из пистолета, но когда после выстрела щель озарилась красным светом, сообразил, что стрелял из ракетницы. Танкисты, видимо, перепугались, когда к ним влетело, шипя и разбрасывая красные искры, что-то непонятное и поэтому вдвойне страшное. Они открыли люк и стали выбираться наружу. Матрос расстрелял их.
– Майор, видал? – крикнул Воронов. – Опишешь смелость и находчивость парня. Капут теперь танку!
– Такое не забудешь…
Через несколько минут Курицын вполз в двери, поднялся и подошел к Воронову.
– Успокоил, – коротко доложил он, тяжело дыша.
Переведя дыхание, он сказал:
– Из танка можно стрелять. Башня-то целая. Но я не умею.
– Обойдемся и без него. А впрочем…
Он не договорил, схватился за грудь. Несколько мгновений стоял, пошатываясь, потом медленно опустился на пол.
– Санинструктор, сюда! – крикнул Курицын. – Командира ранило!
Из соседней комнаты кто-то ответил:
– Убит санинструктор.
Уральцев подбежал и склонился над Вороновым.
– В грудь его, – сказал Курицын, расстегивая ворот гимнастерки лейтенанта. – Ребята, дайте бинты.
Воронов лежал в беспамятстве, закрыв глаза. Но когда Курицын начал его бинтовать, он открыл глаза, увидел Уральцева.
– Майор, – прерывающимся голосом заговорил он, – командуй, не дай ребятам погибнуть. Возьми мою сумку, там список всего взвода. О погибших командованию сообщишь, пусть родных известят. Мой адрес в том списке. К наградам чтобы не забыли…
Он опять впал в беспамятство. Его вынесли в коридор, который не подвергался обстрелу.
Среди немецких солдат нашелся смельчак, который подобрался к танку, взобрался на него, нырнул в люк и задраил его. Развернув башню, он выстрелил в окно соседней комнаты. Второй снаряд разорвался там же.
Уральцев сначала подумал, что подошел другой танк, но увидел, что стреляют из подбитого.
– Прошляпили мы…
Курицын зарядил ракетницу.
– Сейчас я его выкурю, – сказал он и пошел к двери. Там лег и пополз.
Уральцев не стал следить за ним, а побежал в соседнюю комнату, чтобы узнать, кто там остался живым. На полу лежали четыре матроса. Уральцев окликнул их. Никто не отозвался. Тогда Уральцев прошел в другие комнаты, окна которых выходил в переулок. Здесь увидел трех матросов, прижавшихся к стене.
– Осторожно, товарищ майор, – предупредил один, – в окна летят пули. Жмитесь к этой стенке.
– Как тут у вас?:- спросил Уральцев.
– Стрелять фрицам разрешаем, но подниматься не советуем, – отозвался другой матрос. – Как поднимутся, мы их гранатами.
– Много их с этой стороны?
– Не пересчитывали, но примерно десятка два.
В доме оказалось восемь комнат. В самой крайней у окна стоял один матрос, другой лежал, раскинув руки.
Уральцев спросил:
– Вы тут один?
– Как видите. Геннадию пуля прямо в лоб. Не дошел парень до своей квартиры. Всего два квартала отсюда.
– Будьте осторожны, – сказал Уральцев, – но не упустите момент, когда немцы перейдут в атаку. Тогда пускайте в ход гранаты. Есть у вас?
– Три осталось.
– Лейтенант тяжело ранен. Командую взводом я. Буду находиться в первой комнате, где входная дверь.
– Все ясно, товарищ майор.
Уральцев вернулся в комнату, где находились три матроса. Во всех комнатах стояла удушливая известковая пыль, от которой першило в горле, слезились глаза. И только он приложил флягу ко рту, чтобы прополоскать горло, как в комнате разорвался снаряд. Взрывной волной Уральцева отбросило в угол, и он потерял сознание.
Когда пришел в себя, первой мыслью было: «Куда меня ранило?» Несколько минут он не поднимался, пытаясь определить, в какое место ранен. В голове шумело, по всему телу разлилась слабость. И тут его поразила тишина. «Неужели я оглох?» – испугался он. Но только так подумал, как услышал в соседней комнате разговор на немецком языке.
Превозмогая слабость, Уральцев поднялся, подошел к окну. Под окном стояла группа немцев.
«Попался. Как глупо», – подумал он и вынул пистолет.
Он перебежал в дальнюю комнату, прикрыл дверь и огляделся. На полу лежал мертвый матрос, тот, который не дошел два квартала до дома. Около стены увидел большое квадратное отверстие в полу. «Погреб», – сообразил Уральцев и, не долго раздумывая, полез в него. Лестницы не оказалось, пришлось прыгать. Как только ноги коснулись пола, кто-то схватил его за грудь и приставил к лицу пистолет.
– Кто такой?
– Свои, свои, – торопливо ответил Уральцев.
– Ах, это вы, майор. Проходите.
Уральцев шагнул в сторону и больно ударился о что-то головой.
Тогда остановился и спросил:
– Кто еще тут?
– Нас двое. Вы третий.
– У вас нет фонарика?
– Нет.
– А спички?
– Есть.
– Зажгите. Надо осмотреться.
Подвал оказался большим, выложен кирпичом. Почему-то в нем было сделано два уступа.
– Заляжем за тем уступом, – сказал вполголоса Уральцев. – Не будем подавать никаких признаков жизни весь день. Как наступит ночь, попытаемся выбраться.
– А если немцы заглянут в подвал?
– Придется подраться.
Наверху послышались шаги. Уральцев и оба матроса залегли за уступом. До них донеслись голоса немцев.
– А крышки от подвала не было? – шепотом спросил Уральцев у лежащего рядом матроса.
– Не видал.
Помолчали. Время тянулось медленно.
– Как ваша фамилия? – вполголоса спросил Уральцев.
– Александр Соловьев. В начале войны был минером на корабле.
– В морской пехоте давно?
– Второй год. Еще с Севастополя.
Уральцев спросил второго матроса. Тот молчал, уткнув голову.
– Он ранен, – сказал Соловьев.
– Рану перевязали?
– Не знаю.
Соловьев встал, приподнял матроса.
– Коля, как твоя рана?
Матрос тяжело дышал.
– Пить, – простонал он.
– Тише, над нами немцы.
У Соловьева уцелела фляга, в которой было немного воды. Выпив, матрос несколько мгновений молчал, потом обеспокоенно спросил:
– Вы меня не бросите?
– За такой вопрос, Коля, следовало бы тебе по морде дать.
– Выше колена осколком вдарило. Нога одеревенела, не могу идти.
– Ну и лежи, терпения наберись. Перевязал ногу?
– Ремнем перетянул выше раны.
Соловьев достал из кармана бинт.
– В которую ногу ранен?
– В левую.
– Давай забинтую.
– Штаны придется рвать.
– Черт с ними, новые получишь.
Неожиданно потемнело. Уральцев насторожился. Отверстие в погреб заслонила фигура немца. Видимо, его распирало любопытство-что там в погребе, нельзя ли чем поживиться? Какое-то время он раздумывал, потом стал спускаться.
– Затаитесь, – шепотом приказал Уральцев, вставая. – Дайте финку.
Он прильнул к кирпичному выступу: может, немец не заметит их.
Немецкий солдат постоял немного, что-то проворчал, вынул фонарик и шагнул к выступу, где находился Уральцев. В этот миг раненый матрос скрипнул зубами. Немец отшатнулся, вскрикнул и попятился. Уральцев рванулся к нему и вонзил в грудь финку. Вскрикнуть второй раз немец не успел. Соловьев сжал ему горло.
В отверстие просунулось сразу две головы и тут же отпрянули.
– Матрозен, – встревоженно крикнул кто-то наверху.