Николай с изумлением смотрел на мать. Не предполагал он, что она так спокойно, даже с улыбкой, будет говорить о пережитом. Галя рассказывала об этом с круглыми от страха глазами. Откуда же у матери, такой слабой на вид, появилось столько самообладания?
Домой возвращались, когда совсем стемнело. Подходя к дому, Мария Васильевна заметила:
– Может быть, Коля, тебе не по душе пришлись мои слова, чтобы здесь остался служить. Я знаю, ты – упрямый, весь в отца. Прости меня, старую, если что не так сказала. Но я мать…
Растроганный Николай обнял ее за плечи.
– Хорошая ты у меня, – с нежностью произнес он. – Я буду, мама, драться за свою жизнь, она мне тоже дорога…
– Коленька, говорила ли тебе Галя, что она в положении?
– Знаю, мама.
– Там, на фронте, думай о своем дитяти…
Через несколько дней Глушецкому объявили, что его выписывают из госпиталя. Получив в канцелярии документы, он пошел в склад за гимнастеркой и ремнем. Новосельцев сопровождал его. Когда Николай надел гимнастерку, подпоясался, натянул на голову флотскую фуражку, Виктор окинул его завистливым взглядом и вздохнул:
– А мне еще припухать тут…
– И твое время подойдет, – улыбнулся Глушецкий, довольный тем, что закончилась его маета в госпитале.
Тяжело на фронте. Но, вот удивительное дело, тянет туда фронтовиков. Лежит фронтовик в госпитале, уход за ним хороший, тишина, не стреляют, не бомбят. Казалось бы, чего еще человеку надо. Но неуютно он чувствует себя тут, особенно когда начинает выздоравливать. Все его мысли там, где товарищи ведут бои с ненавистным врагом. Много раз на день начальнику госпиталя приходится выслушивать требования выздоравливающих о немедленной отправке на фронт. Таким был и Новосельцев. Он надоел главному хирургу своими просьбами «быстрее провести капитальный ремонт». И сейчас, прощаясь с Николаем, Виктор явно завидовал Николаю, который через несколько дней окажется в привычной фронтовой среде.
Глушецкий понимал состояние друга. Но у него самого радость по поводу выписки из госпиталя омрачилась тем, что ему предстоит расставание с Галей. Правда, ему дали двое суток отпускных, но что эти двое суток…
С утра Новосельцев был не в духе. Позавтракав, он пошел бродить по аллеям, стараясь совсем не опираться на трость. Но это удавалось плохо, он начинал злиться на себя, на свою разнесчастную судьбу.
Вернувшись в палату, лейтенант лег на кровать. Однако не спалось. Читать также не хотелось. «Пойти на склад, что ли? Надо приготовить обмундирование перед выпиской», – подумал он.
Дверь открылась, и в палату вошла Таня, одетая в белый халат.
Увидев ее, Виктор оторопело отступил на шаг и сморгнул, словно не веря своим глазам.
– Здравствуй, Витя, – Таня протянула ему руку.
– Танюша! – воскликнул он, забывая все на свете. – Ты…
Он порывисто обнял ее и поцеловал. Таня не отстранилась, на какое-то мгновение замерла у него на груди.
– Как я тебе рад, – говорил Новосельцев. – С утра хандра напала, не знал, куда девать себя. Надоело все. И неожиданно – ты. Я так рад!
Вдруг улыбка сошла с его лица, и он обеспокоенно спросил:
– Ранена?
– Нет, – ответила Таня, – получила отпуск на неделю.
– Пойдем, Таня, в парк, – предложил Виктор. – У нас тут духота, лекарствами пахнет.
Таня улыбнулась и кивнула в знак согласия.
Они вышли из здания и пошли по аллее. Новосельцев привел ее в полюбившуюся ему беседку на берегу моря, в которой он не раз сидел с Глушецким.
Когда Таня села в кресло-качалку, Виктор, не сводя с нее возбужденных глаз, проговорил:
– Знала бы ты, как я мечтал о нашей встрече.
Голос его чуть дрогнул.
Таня промолчала, но глаз не отвела. С коротко остриженными волосами она походила сейчас на мальчика и такой нравилась Новосельцеву еще больше.
Откинувшись на спинку кресла и закинув руки за голову, Таня проговорила:
– Как хорошо здесь… Тихо, безмятежно… И не верится, что еще позавчера была там, где тишины не бывает. Позавчера меня немцы из минометов обстреливали… А сейчас я здесь, и ничто не напоминает мне о позавчерашнем…
– Зачем ты так рискуешь? – обеспокоился Виктор. Ему пришла в голову неожиданная мысль, и он тут же поделился с Таней. – Наш дивизион теперь базируется в Геленджике. Там есть госпиталь. Ты же медик, будешь работать в госпитале. Мы можем видеться почти ежедневно. Это будет здорово! Скажи, хорошо придумал?
Он вопросительно посмотрел на нее.
Некоторое время Таня молчала, потом нахмурила брови и с укором произнесла:
– Как тебе не стыдно, Виктор…
Он растерянно моргнул и пожал плечами.
– Я ничего плохого, кажется, не сказал.
– И хорошего тоже… А лейтенант Глушецкий не в этом госпитале лежал? – спросила Таня, давая понять, что разговор о переходе в госпиталь она поддерживать не желает.
– В одной палате были.
Глаза Тани радостно вспыхнули.
– А где он сейчас?
– Уже выписался…
– Ты таким тоном говоришь, словно жалеешь.
– Скучно без него. Да, – вдруг оживился Виктор. – Знаешь, какое событие у него – он нашел жену.
– Ой, что ты говоришь! Как это хорошо!
Виктор хотел обнять ее, но Таня отстранилась и откинулась на спинку кресла.
– Не надо, Витя, – мягко попросила она.
Непонятная робость сковала его, и он больше не решился ни обнять, ни поцеловать любимую девушку. Вместо этого предложил:
– Пойдем в гости к жене Николая. Я знаком с ней.
Таня согласилась. Виктор сбегал к дежурному врачу за разрешением на отлучку, и вскоре они вышли из ворот госпиталя. Таня поддерживала его под руку, чему он был несказанно рад.
Вечером Новосельцев возвращался в госпиталь один. Таня осталась ночевать у Гали.
По дороге он решил встретить завтра Таню не в сером больничном халате, а в форме моряка. И чтобы даже подворотничок был пришит. «Завтра, – рассуждал он, – мы объяснимся и пойдем в загс. И как жену привезу ее в Геленджик, а там снимем квартиру, и она будет работать в госпитале».
Рано утром лейтенант сходил на склад за обмундированием, отутюжил брюки и китель, подшил подворотничок.
Ждать пришлось до полудня. Заметив в окно Таню, идущую по аллее, он поспешил ей навстречу. Она удивилась, увидев его в форме.
– Чего это так нарядился?
– Надоели больничные халаты! Скоро выписываться буду.
Он повел ее в знакомую беседку. Таня стала рассказывать о жене Глушецкого, восхищаясь ее красотой, характером. Виктор слушал рассеянно, занятый своими мыслями.
Он несмело взял ее руку и посмотрел в глаза.
– Изменилась ты… Не понимаю, почему ты так стала относиться ко мне?
– Как?
– Вроде бы безразлично…
Таня не отняла руки, и он заговорил смелее:
– Раньше ты меня любила. Я был убежден в этом. Но сейчас ты словно бы другая. Что произошло? Разлюбила, так скажи.
Мягким движением Таня освободила свою руку. На ее лице появилось сосредоточенное выражение. В этот момент она походила на человека, решающего серьезную задачу.
– Не сердись, Виктор, – решительным тоном заговорила она. – Что было, то прошло. Не будь войны, все было бы иначе. – Таня положила ему на плечи руки и с убеждением сказала: – Пойми, Виктор, теперь о любви как-то неловко говорить. Над Родиной нависла такая гроза, а мы…
– Николаю, значит, можно, а мне нельзя, – бросил укор Виктор.
Таня опустила руки.
– Когда погибли мои родители, я дала клятву мстить убийцам. Мстить, – тихо, но твердо произнесла она. – И я слово сдержу. Пока не закончится война, ты не говори мне о любви.
– Да-а, – с горькой иронией протянул Виктор. – Долговато ждать, – и тряхнул головой. – Но я терпеливый. Как грянет последний выстрел, зашлю сватов. Примешь?
Она обиженно надулась:
– Кто о чем… Давай прекратим этот разговор.
Новосельцев вздохнул:
– Зачем же ты пришла? Лучше бы не приходила…
– Вот как! – вспыхнула Таня. – Я могу уйти.
Она вскочила и быстро зашагала по аллее. Новосельцев кинулся за ней, но споткнулся и вскрикнул от резкой боли в бедре.
Таня обернулась. Увидев искаженное от боли лицо Виктора, девушка бросилась к нему.
– Что с тобой, Витя? – испуганно спросила она, заглядывая ему в глаза.
Виктор выпрямился. Ему стало стыдно за то, что не удержался от стона. Моряк называется!
– Не зажила, проклятая, – смущенно проговорил он, стискивая зубы.
Ей стало жалко его. Она взяла лейтенанта под руку и отвела в беседку, приговаривая:
– Разве ж можно так, какой ты неосторожный…
Усадив его в кресло, ома встала перед ним на одно колено и, опять заглядывая в глаза, заговорила:
– Больно, да? Сиди тихо, не шевелись. Я сейчас позову врача.
– К черту врача, – буркнул он и полез в карман за табаком.
Закурив, Виктор некоторое время молчал, а затем, когда боль в бедре стала затихать, виновато произнес:
– Прости меня, Таня, за грубость… Я не хотел тебя обидеть.
Таня встала и молча прижала его голову к груди. Виктор замер, испытывая блаженство от прикосновения любимых рук. И вдруг на висок ему упала горячая капля, за ней вторая, третья. Татьяна плакала.
– Ты… – растерянно и тревожно проговорил он, не в силах сказать больше ни слова.
– Мы с тобой будем друзьями. Скажи да, Виктор? У меня никого нет, ни родных, ни друзей, кроме тебя. Но, Витенька, не надо про любовь. Ну ты понимаешь… Ах, ну как тебе объяснить?
Виктор взял ее правую руку и молча поцеловал в ладонь.
Ладонь была горячая и жесткая.
– Даю слово, Таня, – решительно заявил он, потрясенный ее слезами.
Таня вынула платок и вытерла лицо. Ее черные глаза засветились ласково и печально.
Она села против Виктора и спросила участливо:
– Все еще больно?
– Прошло, – торопливо ответил он и улыбнулся.
Но бедро все же ныло, и Виктор обеспокоенно подумал: «Неужели еще в госпитале лежать заставят?»
В беседке они просидели и проговорили до вечера. Когда стало темнеть, Таня сказала: