– В список занесем. Видимо, просто ошибка. Но возможно, что зачислили в другой батальон. Ведь из куниковского отряда создано два батальона. У нас был снайпер Филипп Рубахо. Но его тяжело ранило на днях. Так что тебя будем числить в нашем батальоне.
С командиром батальона капитан-лейтенантом Ботылевым ей не удалось поговорить. Ботылеву сейчас не до нее.
Выйдя из клуба, Таня торопливо зашагала к причалу, у которого стояли катера.
Встреча оказалась такой, о которой мечтали оба.
Увидев Таню, Новосельцев спрыгнул с катера и бросился ей навстречу. Он сжал ее в объятиях и осыпал лицо поцелуями, не стесняясь находившихся на пирсе матросов и офицеров.
– Наконец-то, наконец-то, – приговаривал он.
Она обхватила его шею руками и прильнула щекой к щеке, шепнула прерывающимся от волнения голосом:
– Родной ты мой.
Он увел ее в свою каюту. Только здесь Таня рассмотрела, как изменился Виктор. На его лице появились морщины, на висках светлели седые волосы, нос заострился.
Она обняла его за голову и прижала к своей груди. Какое-то неведомое чувство, что-то вроде материнской нежности, охватило ее. Виктор не помнит, чтобы Таня была так ласкова, так нежна. Бедняжка, каково-то ей пришлось на Малой земле, под непрерывным огнем в течение долгих месяцев?
Несколько минут они сидели так на узкой койке, не разговаривая и не шевелясь, словно боялись спугнуть охватившие их чувства. Только пальцы Тани гладили его голову.
Кто-то постучал в дверь каюты. Виктор поднял голову, встал и открыл дверь.
В каюту вошел майор Уральцев. Увидев Таню, он сказал:
– Извините, я, кажется, не вовремя…
– Это верно, – смутился Новосельцев.
– Когда зайти?
– Только не сегодня, – попросил Новосельцев. – Это Таня, моя невеста. Семь месяцев пробыла на Малой земле, только встретились. Сам понимаешь.
– Еще раз прошу прощения, – кивнул Уральцев, пытаясь вспомнить, где он видел эту девушку.
Новосельцев повернулся к Тане и сказал:
– Это журналист Уральцев. На Малой земле был замполитом у Николая. На днях они заходили ко мне.
Таня преодолела смущение, когда вошел Уральцев, и при последних словах Виктора оживилась:
– Так Николай здесь?
– Был. Разыскивает свою бригаду. А она где-то на Кубани.
– А с женой он не встретился?
– Наверное, встретился. Мы уговорили его сходить на мотоботе на Малую.
– Ой, я так рада за Галю.
Уральцев догадался, что это та самая Таня Левидова, о которой ему рассказывал Глушецкий и с которой ему не довелось встретиться в 107-й бригаде.
– Вы, кажется, из куниковского батальона? – спросил он. Когда Таня подтвердила, он спросил еще: – А завтра я смогу вас встретить в батальоне?
– Конечно.
– Счастливо оставаться. Желаю вам счастья.
Сойдя на причал, Уральцев обернулся, посмотрел на катер и подумал: «Какие у них счастливые лица…»
И ему самому страстно захотелось увидеться с женой, с которой расстался в Тбилиси несколько месяцев назад… Вздохнув, Уральцев медленно зашагал в город.
Новосельцев прикрыл дверь.
Таня улыбнулась и протянула ему руки. Он сел, положил ее руки себе на плечи:
– Нескладно получилось. Я ведь его приглашал в гости, как корабль ошвартуется в Новороссийске. Парень он хороший, я с ним сразу подружился.
– Не огорчайся, Витя. Он не обиделся, придет завтра. Расскажи о себе. Я так боялась за тебя, особенно в эти дни. На корабле нет окопа, который укрыл бы от осколков и пуль.
– Боцмана у меня убили, – тяжко вздохнул Новосельцев. – Отменный моряк был. Любил я его. Трех матросов ранило. В общем, в эти дни потрепали нас основательно. А мне, видишь, по зубам попало. Два месяца тому назад. Начисто выбило. Теперь стальные…
Он говорил, а сам не сводил глаз с ее лица, словно очарованный. Ему все нравилось в ней: и эти большие черные глаза, осененные длинными ресницами, и загорелые щеки и лоб, и мальчишеская прическа. Все было милое, родное. Оборвав рассказ, он привлек ее к себе и прильнул к ее губам.
И опять раздался стук в дверь.
– Ну, кто еще там? – недовольно крикнул Новосельцев.
Из-за двери раздался голос вахтенного матроса:
– Товарищ старший лейтенант, вас вызывает командир дивизиона.
– Час от часу не легче, – проворчал Новосельцев. – Бедному жениться – ночь коротка.
Он попытался усмехнуться, но вместо усмешки только скривил губы. Таня встала, надела ему на голову фуражку.
– Не горюй, моряк. У тебя так будет всю жизнь. А моя судьба – встречать тебя и провожать.
– Ненадолго, вероятно. Ты не уходи. Располагайся в каюте, как дома. Ложись отдыхать.
Таня подняла на него глаза, в которых он увидел неожиданное смущение, и чуть дрогнувшим голосом сказала:
– Витя, с сегодняшнего дня я твоя жена.
– Ура! – чуть не закричал Виктор. – Это верно, Танюша?
– Да. Но в Новороссийске нет загса.
– Обойдемся без загса, – весело заявил он. – Я написал рапорт на имя адмирала. Он наложит резолюцию, и появится приказ: считать старшего лейтенанта Виктора Новосельцева вступившим в законный брак со старшиной Татьяной Левидовой. Но от тебя нужно письменное согласие. Ты напиши. Бумага и чернила в тумбочке.
– Все ясно. Иди.
Новосельцев вернулся быстро. Вид у него был невеселый.
– Вот и начинается наш медовый месяц, – грустно усмехнулся он. – Через час будем принимать на борт десантников. Приказано высадить в районе Анапы.
– Наш батальон? – спохватилась Таня.
– Нет, восьмую гвардейскую бригаду. Ваш батальон отводится на отдых в Геленджик.
– Это надо было предвидеть, Витя. – Она встала, надела бескозырку, взяла винтовку и вещмешок. – Что ж, провожай жену, командир. Поцелуй на прощание.
Он виновато взглянул на нее.
– Ты прости, что так получилось.
– Не оправдывайся. Я ведь не из Ташкента приехала.
Когда они сошли на причал, Таня сказала:
– Заявление я написала. У тебя на столике. Оформляй, как представится возможность.
Отойдя несколько шагов, она обернулась и крикнула:
– Семь футов тебе под килем и попутного ветра.
Новосельцев улыбнулся. Морячка, ничего не скажешь!
Уральцев не обиделся на Новосельцева. Идя по пирсу, он вспомнил, что батальон отводят на отдых в Геленджик, и ему захотелось, пока тот не покинул Новороссийск, узнать о судьбе автоматчиков, с которыми шел в десант.
Подойдя к клубу, он увидел группу моряков и сразу узнал среди них сержанта Лычагина, несмотря на то что тот был грязен, небрит, в оборванном, потерявшем свой цвет обмундировании. Сердце у Уральцева дрогнуло, словно увидел родного человека. Он окликнул его и, когда тот подошел, не сдержал своих чувств, обнял и поцеловал в небритую щеку.
– Поздравляю с победой, сержант! Рад видеть вас здоровым и невредимым. Все, стало быть, обошлось благополучно?
– В основном, конечно, – ответил Лычагин, невесело улыбнувшись.
– А как Кайда, Прохоров, другие ребята?
– Кайда цел и невредим. Вон на клумбе дрыхнет, никак не проснется, – указал рукой Лычагин на матроса. Помолчав, со вздохом сказал: – А Ваня Прохоров погиб. Шестеро нас осталось…
– Имеете время рассказать?
– Найдется. Сейчас Лысов подойдет, Кайду разбудим.
Лычагин собрал своих автоматчиков в одной из комнат клуба. Здесь все напоминало о былом бое. Рамы выбиты, стены исковыряны осколками и пулями, на полу валяются стреляные гильзы, на всем толстый слой пыли. Лысов притащил откуда-то стол и стул.
– Садитесь, товарищ майор, вынимайте блокнот и записывайте наши похождения. Первое слово нашему командиру отделения.
Лычагин закурил и не спеша начал:
– Жарко пришлось с первой минуты, как высадились. Было так…
Говорил он медленно, растягивая слова, словно хотел, чтобы корреспондент записал все пережитое.
– Вы помните, пулеметный огонь прижал нас у самой кромки берега. Поблизости орал во всю глотку немецкий корректировщик. Мины и снаряды рвались все ближе и ближе. Засекли, одним словом, лежать нельзя, погибнем, как мухи. Мы перебежали в большую воронку от бомбы. Но и там нас обнаружил корректировщик, чтоб ему икалось на том свете. Мины стали рваться около воронки. Впереди проволочное заграждение, а на проволоке мины. Раздумывать долго нельзя. Ваня Прохоров говорит: «Рискну, братва». Вскочил и бросился к проволочному заграждению. Подбежал к нему – и тут взрыв, Ваню подбросило вверх. Мы – туда. Лежит Ваня бездыханный, но путь через минное поле очистился. Мы рванули в проход, образовавшийся после взрыва. Добежали до цемзавода, а потом от стены к стене, от камня до камня…
Кайда и Лысов изредка вставляли свои замечания. Закончив рассказывать, Лычагин с невеселой усмешкой заключил;
– Выкрутились, одним словом.
– Некоторым не довелось… – вздохнул Кайда.
Лычагин кинул на него хмурый взгляд, но ничего не сказал, а достал кисет и медленно принялся крутить цигарку.
Закурили все, кроме Уральцева. Курили молча, усиленно затягиваясь. Казалось, что в эти молчаливые секунды каждый из них вторично переживал боевые десантные дни и ночи. Уральцев понял их состояние и не нарушал молчания.
И в который раз Уральцев задался вопросом: какие слова должен он найти, чтобы читатели увидели этих моряков во всем величии их подвига? Когда пишешь, представляешь, как было, а на бумагу лезут и лезут стертые, как старая монета, фразы: «Действовали смело», «Дрались с врагом, не жалея жизни», «Геройски сражались».
В комнату вошли два сержанта. Глянув на них, Уральцев невольно улыбнулся. Один был длинный и тонкий, другой низкорослый, приземистый. У высокого вытянутое скуластое лицо, у низкорослого круглое, добродушное. Оба чему-то улыбались.
– Чего вы тут расселись? – весело прикрикнул приземистый сержант. – Командир роты приказал всем собраться у входа. Сейчас машины придут, в Геленджик двинемся. – Увидев Уральцева, смущенно сказал: – Извините, товарищ майор.
Лычагин встал, отбросил окурок и, кивнув в сторону вошедших, сказал Уральцеву: