– Есть держать на пределе, – не очень-то охотно повторил приказание Ивлев.
Петляя и ускоряя ход, гитлеровский катер не прекращал стрелять из пулеметов. Упал подносчик снарядов носового орудия Вася Кравцов.
Молчавшие до сих пор бронебаржи открыли огонь по морским охотникам. На воде появились всплески от рвущихся снарядов. Слева раздался сильный взрыв, огненная вспышка озарила море. Новосельцев оглянулся. Взорвался вражеский катер, корабль Кожемякина разворачивался вправо.
Догнать торпедный катер гитлеровцев не удалось. Он скрылся в темноте, прекратив огонь.
«Ну и хрен с тобой», – ругнулся Новосельцев и приказал сбавить ход корабля.
Морской охотник отошел от бронебарж, и по нему прекратили стрельбу. Новосельцев оглянулся. Корабля Кожемякина не было видно. «Куда же он делся?» – подумал он.
Но вскоре его недоумение рассеялось. Кожемякин сообщил, что вынужден отходить, огнем с бронебарж у него выведены из строя пушка и пулемет, работает один мотор, в борту ниже ватерлинии пробоина. Через несколько минут поступила радиограмма от Корягина: приказ не допускать бронебаржи в район высадки десанта в течение получаса.
«Легко сказать – не допускать, – проворчал Новосельцев, пряча радиограммы в карман. – Это не легкие катера, а бронированные батареи».
Он засек на часах время и прошел в рубку. Здесь было теплее, не дуло. Новосельцев разжег трубку и с жадностью затянулся. Сразу почувствовал облегчение.
Боцман Рублев опять пританцовывал около пулемета.
«Что он хотел сказать про отца?» – подумал Новосельцев и вспомнил, что в записной книжке Бородихина написано, что Рублев отличный моряк, дисциплинированный, но в партию его не приняли из-за отца. Отец был посажен в тюрьму в тридцать девятом году как враг народа, а в сороковом скончался.
«Вот почему Рублев такой взвинченный, – подумал Новосельцев. – Хуже нет, когда тебе не верят. На войне человек раскрывает себя. Когда храброму, не жалеющему жизни человеку не верят, это какая-то несуразица. Присмотреться бы к тем, кто не верит, поглядеть, как они сами воюют».
Подойдя к боцману, Новосельцев некоторое время молча смотрел на него, потом спросил:
– Ваша семья все еще на оккупированной территории?
– Нет у меня семьи.
– Как это – нет?
– А так.
– А все же.
Рублев бросил исподлобья настороженный взгляд на командира, некоторое время молчал, затем тихо проговорил:
– Немцы расстреляли и мать и жену. Один я теперь на свете.
– Откуда вы узнали об этом?
– Чего же не узнать. Как освободили Ростов, так и написал письмо домой. Соседка отписала мне. Тот самый гад, который доносил на отца, стал фашистским карателем, прямо в квартире застрелил мать и мою жену… Извините, товарищ командир… Сейчас не время рассказывать. Разрешите с вами поговорить, когда катер будет у причала.
– Днем, после отдыха, поговорим, – сказал Новосельцев.
Расставшись с Рублевым, Новосельцев подумал о своих родителях. Где-то сейчас отец и мать? Отец на фронте, но где? Нет о нем никаких известий. Мать хотела эвакуироваться в Сибирь, но уехала она или нет, Новосельцев не знал. Когда освободили Новороссийск, он ходил в поселок на цементном заводе «Пролетарий», где находился их дом. Улицы нет, сплошные развалины. Не было и жителей, которые могли бы что-то рассказать. Постоял Новосельцев среди руин, погоревал и вернулся на свой корабль. И до сих пор не знает, где мать, где дядя Федя…
Ветер разогнал тучи, открыв звездное небо, перевернутый рог луны. И сразу посветлело, на поверхности неспокойного моря замерцали светлые блестки.
Теперь бронебаржи были отчетливо видны. Они шли на сближение. Новосельцев видел на них невысокие, но широкие мостики, автоматические пушки и пулеметы на турелях.
С бронебарж загремели пушки. Снаряды ложились близко.
– Одну дымшашку за борт! – приказал Новосельцев минеру.
Перед катером встала стена дыма. Новосельцев увел свой катер в сторону. Бронебаржи прошли дымовую завесу и взяли курс в район высадки десанта.
«Эх, была не была, костьми лягу, а туда их не пущу!» – решил Новосельцев.
Катер снова атаковал противника, с ходу открыв огонь из пушек и пулеметов. В крайнюю баржу попало несколько снарядов. Гитлеровцы были вынуждены изменить курс и принять бой.
На катер посыпались снаряды. Вскоре палуба и рубка были иссечены осколками. Разбило прицел и механизм носовой пушки.
«Метко, сволочи, стреляют», – отдавая должное противнику, подумал Новосельцев.
Ему стало ясно, что артиллерийская дуэль может окончиться плачевно для его корабля. Надо менять тактику.
– Дымшашку за борт! – распорядился он.
Это, пожалуй, было единственно правильное решение – прикрываясь дымовой завесой, налетать на противника с разных сторон, отвлекать и сбивать с курса.
Морской охотник, отстреливаясь, опять отошел в затемненную часть моря, но вскоре снова налетел на бронебаржи. Гитлеровцев бесил этот назойливый катер, заставлявший тратить время на перестрелку.
…Двадцать семь минут. Что они значат по сравнению с вечностью! Всего чуть более полутора тысяч секунд, чуть менее одной сорок восьмой доли суток. Но в скоротечных морских боях за это время может многое случиться. Знаменитое Синопское сражение длилось всего несколько часов, и за это время пошли на дно семнадцать турецких кораблей, убито три тысячи турок, остальные корабли турецкого флота выбросились на берег…
Половина команды морского охотника вышла из строя. Раненые и убитые лежали на палубе. На флагштоке трепыхался иссеченный осколками флаг. В двух местах в пробитый борт хлестала вода. Вспомогательные механизмы не работали.
Но корабль продолжал бой. У орудий было всего по два человека, и они не прекращали стрельбу. Механик и старший моторист заделывали пробоины в залитом водой трюме. Сигнальщик тушил пожар в кормовом отсеке.
Одна вражеская баржа крутилась на месте. Видимо, на ней было повреждено рулевое управление. Орудия ее молчали, лишь беспрерывно строчил пулемет. Вторая бронебаржа, охраняя первую, не отходила далеко.
«Можно отходить», – решил Новосельцев. За борт полетела еще одна дымовая шашка.
И в этот миг упал боцман. К нему подбежал акустик Румянцев, приподнял его голову.
– Куда ранен?
– Я не ранен, а убит, – проговорил тот с трудом. – В кармане… заявление… считать меня коммунистом… скажи командиру…
Тело его вздрогнуло и вытянулось.
– Что с Рублевым? – крикнул Новосельцев.
– Убит, – ответил Румянцев, берясь за ручки пулемета.
«Вот и не стало на свете семьи Рублевых», – подумал Новосельцев.
К мостику подбежал Шабрин и доложил:
– Пожар в отсеке потушен.
– Смени Токарева, – приказал Новосельцев, – он ранен.
Шабрин не успел встать за штурвал, как на палубе разорвался снаряд. Взрывная волна сшибла Шабрина на палубу, но он быстро вскочил и взобрался на мостик. Новосельцев стоял на коленях, уцепившись обеими руками за поручни. А Токарев ругался:
– Гады, опять в ту же руку!
Шабрин наклонился к Новосельцеву:
– Вы ранены, товарищ командир? Давайте снесу в каюту.
Новосельцев с трудом поднялся, чувствуя острую боль в спине и дрожь в ногах. Стиснув зубы, чтобы не застонать, он выпрямился и, тяжело переводя дыхание, сказал:
– Шабрин, становись за штурвал и веди в Кротково. Распорядись, чтобы еще одну дымшашку за борт…
– Вас надо перевязать.
– Вытерплю, выполняй приказание.
Из рубки выполз окровавленный радист Геннадий Розов с бланком радиограммы в руке.
– Приказано… в базу, – хрипло крикнул он и опустил голову на палубу.
За кормой катера выросла дымовая завеса. Командир стоял на мостике, широко расставив ноги и держась обеими руками за поручни. Никто не знал, каких усилий стоило это ему. Новосельцев чувствовал, как силы оставляют его. К спине как будто приложили горячий утюг, при малейшем повороте боль становилась нестерпимой.
Тучи опять закрыли небо, начал накрапывать холодный дождь…
Уже светало, когда морской охотник, израненный, с иссеченным флагом подошел к таманскому берегу.
Катер пришвартовался. Новосельцев тихо сказал:
– Порядок.
Оторвал закоченевшую руку от поручня, хотел шагнуть, и вдруг перед глазами поплыли черные круги, ему показалось, что падает в бездонную пропасть.
Шабрин подхватил командира.
С причала на катер прыгнули Корягин, несколько санитаров. Корягин подбежал к мостику, встревоженно спросил:
– Виктор, ты ранен?
Но Новосельцев уже ничего не видел и не чувствовал.
Он не видел, как солнечные лучи, пробив осевшие на горизонте тучи, блеснули и побежали через пролив, неся свет крымской земле.
Тридцать пять дней и ночей… Тридцать пять дней и ночей…
Закрыв глаза, Таня шепчет: «Боже мой, тридцать пять дней и ночей… целая вечность… Когда это все кончится? Когда отмучаемся? Можно сойти с ума… Тридцать пять дней и ночей…»
Из-за занавески раздался сиплый голос:
– О чем бормочешь, сестренка? Плохо тебе?
Таня открыла глаза и скосила их на занавеску.
– Моченьки нету, Гриша, – еле слышно произнесла она.
– Крепись, сестренка…
– Нет сил, Гриша…
– Ты же морячка, не забывай…
Таня больше не отозвалась, опять закрыла глаза.
В который раз она перебирала в памяти события, начиная со дня высадки десанта.
Ей не удалось перейти в батальон, которым командовал капитан Ботылев. Она могла бы просто остаться в нем, и никто не осудил бы за это. Оформить перевод можно после. Но когда узнала, что высаживаться на крымский берег будет батальон Белякова, а не Ботылева, то приняла решение остаться у Белякова.
Известить Виктора о своем решении не успела, думала, что при посадке встретит его. Но встретиться не довелось. Катер Новосельцева опоздал на переходе и подошел к месту погрузки тогда, когда большинство десантников уже находились на кораблях. При посадке начальник штаб