Фоменко покраснел:
– Ну что вы, право, Георгий Павлович. Мне было приятно служить с вами. Я и сейчас с удовольствием остался бы у вас начальником штаба.
– И я с не меньшим удовольствием согласился бы на это. Но увы, – Громов развел руками, – это уже невозможно. С моей стороны это был бы эгоизм, а с твоей – ненужная жертва. Откровенно скажу – рад твоему росту, надеюсь увидеть командиром дивизии и в генеральском звании. Признайся, хочется быть генералом?
– У каждого солдата в ранце маршальский жезл.
Громов раскатисто рассмеялся.
Ему действительно жаль было потерять такого начальника штаба. Но приходилось. Прежде чем вернуться в бригаду, он побывал у нового командующего Приморской армией генерала армии Еременко.
– Возвращайтесь в бригаду, – сказал ему Еременко. – А Фоменко мы заберем у вас. О нем хорошо отзывался Петров. Надо продвигать такого командира.
– А я с кем останусь? – спросил Громов.
– Об этом позаботимся.
– Позвольте спросить, какую должность метите ему?
– Будет командовать бригадой, возможно, станет начальником штаба дивизии…
– Извините, Георгий Павлович, за нескромный вопрос, – с некоторым смущением произнес Фоменко. – А почему вы вернулись в бригаду? Ходили слухи, что вас командиром дивизии назначили.
– По моей просьбе, дорогой, по моей. Лично просил об этом. И меня уважили. А вот как освободим Севастополь, так согласен сдать командование бригадой хоть тебе, хоть кому угодно. Мне важно дойти с ней до Севастополя. Скажешь – блажь в голову зашла… Верно, блажь. А почему не уважить хоть одну блажь полковника? Ты должен понять меня.
– Понимаю, товарищ полковник.
– Это я в шутку называю блажью. А на самом деле это всерьез. Нет для меня жизни, пока не пройду по улицам Севастополя, не просто пройду, а победителем. Какая-то струна во мне так настроена. И я не могу противиться. Прости уж, дружище, что отнимаю у тебя бригаду. По случаю передачи бригады организуй ужин. Пошли за начальником политотдела Ясновым.
– А его нет.
– Куда делся?
– Отозвали. Вскоре после вашего отъезда.
– А кто же теперь?
– Подполковник Железнов. Не флотский, из политуправления прислали.
– Пригласи его. Надо же познакомиться. Заместителя по тылу вызови.
– Тоже новый. Прежнего отозвали.
– Вот так! А еще кого нет?
– Вчера уехал Игнатюк.
– Как – и Игнатюк! – поразился Громов. – Кому он понадобился?
– Поехал учиться.
– Жаль, не довелось встретиться. Изменился ли он?
Фоменко вынул платок, вытер лысину и только после этого сказал:
– Он аккуратист. Но сожаления при расставании не испытывал. Вы знаете причину.
– Да, разные люди живут под одним небом, – в задумчивости проговорил Громов. – Вот Игнатюк. В одной партии состоим, одну веру исповедуем, вроде бы идейные. А нет у меня к нему ни уважения, ни доверия. Вреда от него больше, чем пользы, не нужен он партии. – После некоторого молчания добавил: – А может, кому-то и нужны такие… при каких-то обстоятельствах…
Громов поднялся и подошел к окну. На улице было сыро, туманно. В окно гляделись потемневшие ветки тополя, на которых местами была наледь. Ствол тополя иссечен осколками, видимо, не так давно поблизости разорвался снаряд. Глядя на искалеченное дерево, выглядевшее без листьев жалким и беспомощным, Громов покачал головой: «Бедняга, никто не врачует твои раны. Молчком переносишь боль».
По улице шли капитан Глушецкий и младший лейтенант Семененко. Увидев их, Громов открыл форточку, по-озорному, забыв о своей должности, крикнул:
– Эй вы, бездельники, загребайте сюда!
После теплого ветра, дувшего несколько дней подряд, из-под буро-желтой прошлогодней травы вылезла нежная зеленая поросль, и земля стала похожа на изумрудный ковер. Неведомо откуда появились грачи и скворцы, деловито зашныряли по полям и огородам. Сегодня ветер затих, утром молочный туман окутал все кругом, но держался недолго, теплое солнце придавило его к земле, а спустя немного от нее пошел парной запах. Земля пробудилась после зимней спячки, задышала мощной грудью, призывая людей пахать, боронить, сеять.
Весна… Третья фронтовая весна…
– Давай присядем, – предложил Громов Глушецкому.
Они сели на бревно, около камышового плетня.
Громов снял фуражку, расстегнул китель.
– Благодать! – вздохнул он. – Ах, весна, весна… В эту пору влюбляются. А во мне каждую весну пробуждается хлебороб. С гражданской войны от земли оторван, а закваска хлеборобская до сих пор сидит и весной бурлить начинает. Хочется бросить все и бежать в станицу, поработать на тракторе сеяльщиком или прицепщиком, пусть даже ездовым. Как пряно пахнет земля весной! Выйдешь в степь, оглянешь ее, необъятную, – и на душе легко, празднично… Испытывал такие чувства?
– Я горожанин, – отозвался Глушецкий. – Но у меня с весной также связаны воспоминания. Профессиональные, так сказать.
– Не то, не то, – поморщился Громов и потянулся. – Посидим, капитан, молчком. Потом отдыхать будет некогда. Закрой глаза и задери лицо на солнце, как я.
«Давно я не видел полковника в таком хорошем настроении», – подумал Глушецкий, бросая на него любопытные взгляды.
Полковник вернулся из штаба армии всего два часа тому назад. Он был весел, шутил. Не только это удивило Глушецкого, но и его внешний вид. От роскошной бороды, известной всем черноморским морякам, осталась небольшая прямоугольная бородка. Пышные усы также укорочены. Вместо шинели на нем пальто из желтой кожи – подарок командующего армией. Все это делало Громова моложе, выше и стройнее.
Зачем он укоротил свою знаменитую бороду? Видимо, чтобы не казаться слишком старым. Другого объяснения Глушецкий не находил. Капитан был недалек от истины. Громова действительно удручала обильная седина в бороде.
Бездумно не сиделось. Хотя полковник расслабил все мышцы, закрыл глаза и подставил лицо под солнечные лучи, но в голове колобродили мысли, отогнать которые не могла даже весна.
То, что он услышан сегодня в штабе армии, обрадовало его. Ночью Приморская армия перейдет в наступление с Керченского полуострова. Командующий генерал армии Еременко, рассказав об обороне противника, о его силах, заявил, что наши войска, которым предстоит борьба за Крым, превосходят гитлеровские в людях в два с лишним раза, в орудиях и минометах в полтора раза, в танках и самоходных орудиях в два с половиной раза, наступление будет поддерживать 1250 самолетов. Наконец-то будет так, как учит устав и боевой опыт! Силы нападающих должны превосходить силы обороняющихся по крайней мере в три раза. Ранее такого соотношения сил не было. Просто удивительно, что на третьем году войны в стране нашлись такие резервы! По тем цифрам, которые привел командующий, можно судить, с какой энергией, самоотверженностью работает советский народ, сколько сил он вкладывает в борьбу с гитлеровскими захватчиками.
Прорыв обороны противника будут осуществлять те части, которые находятся на плацдарме. Бригада Громова сегодня ночью переправится через пролив, выйдет в образовавшийся проход и начнет преследовать противника, не давая ему закрепляться на промежуточных рубежах.
Громов был уверен, что наступление Приморской армии будет успешным и, по-видимому, стремительным. Приказ командующего немецко-румынскими войсками в Крыму генерал-полковника Энекке всерьез не следует принимать. В нем были такие слова: «Крым на замке. В мире нет еще такой силы, которая была бы способна прорвать немецкую оборону на Сиваше. Пусть немецкие и румынские солдаты спокойно отдыхают в окопах». Это был явно пропагандистский приказ, призванный произвести впечатление не только на своих солдат и офицеров, но и на противника. Недаром немцами были приняты меры, чтобы он во многих экземплярах попал в расположение советских войск.
Два дня назад, 8 апреля, войска 4-го Украинского фронта начали наступление на севере Крыма. Замок, о котором говорил Энекке, действительно оказался крепким, но советская артиллерия и авиация сбили этот замок вместе с дверью. Всего сутки понадобились для взлома глубоко эшелонированной, бетонированной, опоясанной сотнями тысяч мин, проволочными заграждениями обороны противника. Не пришлось спокойно отдыхать в окопах немецким и румынским солдатам, они в первый же день отступили до Армянска, а на вторые сутки убежали до ишуньских позиций.
Командующий Отдельной Приморской армией сообщил командирам частей, что войска 4-го Украинского фронта прорвали оборону гитлеровцев на Перекопе и стремительно продвигаются к Джанкою. Однако гитлеровцы не оставляли Керченский полуостров. На что они надеялись? Наша разведка установила, что гитлеровцы сняли часть сил с Керченского полуострова и перебросили в район Джанкоя для организации контратаки против советских войск, но полностью оставлять полуостров пока не собираются, надеясь на мощные укрепления.
Ну что ж, пусть надеются. Сегодня ночью войска Отдельной Приморской армии испытают прочность этих укреплений.
Уверенность и радостное ощущение предстоящей победы испытывал не один Громов, но и каждый офицер и матрос. Он это видел. Каждый знал о боевой задаче, о своем маневре. Вот почему Громов позволил себе сейчас роскошь – посидеть на бревне, понежиться под лучами весеннего солнца и ни о чем не думать.
Но что поделаешь, если мысли все же лезли в голову? В который раз в памяти всплывала карта Крыма, расположение войск, укреплений.
Иные мысли бродили в голове Глушецкого. Прыгающие по земле скворцы напоминали ему о других веснах, довоенных. Ранней весной он уходил за город. Рассвет заставал его на мысе Херсонес, а нередко и дальше – за мысом Фиолент.
Удивительные и увлекательные были весенние наблюдения, когда миллионы птиц возвращались из заморских краев на родные гнездовья. Усталые, изнуренные перелетом через Черное море, птицы опускались на крымский берег и оглашали его пением, щебетанием, криком. Кто как мог выражал радость но случаю благополучного перелета.