– И во главе базы сверхсолидного командира, – вставил Школьников. – Не знаком с ним?
– Нет.
– Капитан Уздяков. Весом на сто килограммов. А апломбу – на тысячу…
Вахтенный матрос постучал в дверь кают-компании и доложил:
– Капитан Уздяков на борту корабля.
Крутов округлил глаза и недовольно поморщился.
– Легок на помине…
– Чует, где выпивают, – усмехнулся Школьников.
Новосельцев не успел спросить их, почему они такого нелестного мнения о командире базы, как в кают-компанию боком втиснулся высокий капитан с широченными плечами. Лицо у него было квадратное, с массивной нижней челюстью. Небольшие светлые глаза и узенькие реденькие бровки казались непропорционально малыми по сравнению с толстым носом и большими губами. Люди с такой внешностью не забываются даже после мимолетной встречи, и Новосельцев сразу узнал его, но не мог вспомнить, при каких обстоятельствах познакомился с ним.
Мощная фигура капитана, казалось, заполнила всю небольшую кают-компанию, и всем вдруг стало тесно.
Уздяков поздоровался с покровительственными нотками в голосе и подал каждому толстую руку. Здороваясь с Новосельцевым, он склонил набок голову и произнес с некоторым удивлением:
– А мы как будто знакомы с вами. Дай бог память, сейчас припомню.
Он наморщил лоб и приподнял узенькие белесые брови. От этого и без того маленькие глаза совсем сузились.
– Припомнил, – и снисходительно улыбнулся. – Однажды на Приморском бульваре нас познакомила девушка. Ее звали Таней.
– Точно, – подтвердил Новосельцев, сразу вспоминая далекий летний вечер в Севастополе, когда он с Таней сидел на скамейке.
К ним подошел старший лейтенант с молодой женщиной, державшей его под руку. Таня познакомила их, и они с полчаса гуляли вместе. А когда Уздяков с женой распростились с ними, Таня сказала, что Уздяков большой оригинал, увлекается древней философией, у него вся квартира заставлена шкафами со старинными книгами.
Уздяков сел, покосился одним глазом на опустошенную бутылку и повернулся к Новосельцеву с вопросом:
– А где, позвольте спросить, сейчас Таня?
– На фронте. Снайпер, – коротко ответил Новосельцев.
– Ого! – толстые губы Уздякова вытянулись в трубочку. – Уж не про нее ли это недавно писали во флотской газете? А я подумал, что однофамилица. Героиня, значит. Вы не успели жениться?
– Не успели. Война помешала.
– А теперь? Впрочем, вопрос лишний.
Школьников хмуро поглядывал на Уздякова, постукивая пальцами по столу. Притушив папиросу, он поднялся и вышел. Через минуту лейтенант вернулся и безразличным тоном произнес:
– На сигнальной мачте «твердо». Значит, жди с минуты на минуту самолеты.
Уздяков кинул на него встревоженный взгляд и заторопился:
– Эх, и поговорить времени нет. Дела, дела… Впрочем, еще увидимся не раз.
Последнюю фразу командир базы договорил уже за дверью. Когда он прытко поднялся по трапу на палубу, Школьников и Крутов переглянулись и рассмеялись.
– Почему смех? – удивился Новосельцев.
– Наш мощный капитан, мягко выражаясь, побаивается бомбежки. Теперь он надолго засел в подвале, – пояснил Крутов.
– Неужели такой трусливый?
– Он не называет это трусостью. По его мнению, нечего бравировать своей смелостью, когда налетают самолеты, а надо быстро спешить в укрытие.
– У него на словах все правильно, – с неожиданной злостью сказал Крутов. – А ну его. Выпроводили деликатно – и хватит о нем говорить.
– А самолеты?
– Владимир их выдумал, – кивнул Крутов в сторону Школьникова. – Только так и спасаемся от него и от его длинных речей.
Он сбегал в каюту и принес гитару.
– Твоя, – протянул он Новосельцеву. – Сохранил в целости и сохранности.
– Спасибо, – проговорил Новосельцев, прижимая гитару. – Старая подружка, еще в училище купил.
– Морскую застольную песню знаешь? Впрочем, откуда тебе знать, она недавно появилась. Хочешь, спою?
– Спой.
Крутов взял у него гитару и под ее аккомпанемент запел:
В дни праздничной встречи, за дружной беседой
Сошлись моряки за столом.
Мы выпьем сегодня за нашу победу
И выпьем и снова нальем…
Новосельцев сдержанно похвалил песню, но не удержался от замечания:
– В песнях все о победах поем, а где они? Севастополь оставили, Новороссийск – тоже. Что-то мне не нравится, друзья, как мы воюем. Ума не приложу, как могли так быстро сдать Новороссийск.
– Кутерьма там получилась, – сказал Школьников. – За него можно было драться. Местность там подходящая. Кто-то, похоже, завалил все дело.
– Кто знает, – проговорил Крутов, кладя гитару на диван. – У немцев были превосходящие силы. Морская пехота дралась там здорово. Батальон морской пехоты гитлеровцы прижали к берегу. Четверо суток моряки отбивались от танков, но так и не отдали клочка земли, за который зацепились. На четвертые сутки ночью мы сняли их с берега. Они оставили на берегу пустой ящик, на котором написали на память фашистам: «Мы еще вернемся! Черноморцы!» Вот как дрались! По-севастопольски!
– У меня мать осталась там, – вздохнул Новосельцев.
– А может, успела эвакуироваться?
– Кто знает, – Новосельцев тряхнул головой. – Когда же вперед, друзья? Что слышно?
Оба лейтенанта пожали плечами.
– Оборона сейчас плотная, – заметил Крутов. – Едва ли немцы прорвут ее. Будем, видимо, изматывать их в обороне.
Друзья говорили бы допоздна, если бы не пришел вестовой и не потребовал Школьникова к командиру дивизиона.
Новосельцев взял гитару под мышку и пошел на свой корабль.
На другой день Новосельцев доложил командиру дивизиона о готовности корабля выйти в море.
– Пойдешь в дозор, – сказал Корягин, не поднимая полузакрытых глаз. – Нужные распоряжения даст начальник штаба. К вечеру, возможно, прибудет помощник.
Выйдя из штаба, Новосельцев решил сходить к Уздякову.
Штаб базы помещался в небольшом одноэтажном здании метрах в двухстах от берега. Сразу от крыльца начинался узкий и глубокий ход сообщения, он вел в бомбоубежище. Войдя в кабинет, Новосельцев увидел Уздякова, сидящего за массивным двухтумбовым столом, на стенах кабинета висели картины в рамах с морскими видами. В углу кровать, но не такая, как у Корягина, а полутораспальная с никелированными спинками, и была она застлана толстым красным одеялом из верблюжьей шерсти. На одеяле свернулась клубком пестрая кошка. На полу около кровати лежал ковер.
Уздяков встретил лейтенанта приветливо.
– Прошу, прошу, Виктор Матвеевич, – протягивая руку, весело, с басовитыми нотками сказал он. – Чем могу служить? Присаживайтесь.
Новосельцев присел на край тяжелого стула и рассказал про историю с брюками матроса, о мыле.
– Значит, нет на складе, – проговорил Уздяков, когда Новосельцев закончил.
– Я не верю тому, что нет на складе, – решительно заявил лейтенант.
Уздяков нахмурил белесые брови, поджал толстые губы:
– Не верите?! Мне? Это уж слишком, товарищ лейтенант. Вы забываетесь.
– Не верю кладовщику, – поправился Новосельцев. – У меня есть основания не доверять ему. Разрешите от вашего имени сходить в кладовую.
– Гм… сходите, – процедил Уздяков, делая скучающее лицо.
Через несколько минут Новосельцев был уже в вещевом складе.
– Пришел получить брюки для матроса Шабрина, – сообщил он кладовщику. – История с брюками вам известна.
– Известна, товарищ лейтенант, – учтиво ответил кладовщик, невысокий рыжеватый старшина. – Но, к сожалению, брюк нет.
– Я сейчас был у капитана Уздякова, и он передал вам приказание выдать брюки.
Старшина вздохнул:
– А какой размер?
– Четвертый рост.
Открыв ящик, кладовщик вынул брюки.
– Почти единственные, – тоном сожаления произнес он. – Прошу вас расписаться.
– А мыло есть?
– В ограниченном количестве.
– А ну, покажи.
Мыла оказалось в достатке. Новосельцев чувствовал, что вот-вот взорвется. Ну и прохвосты эти кладовщики. Но он сдержался, только сказал кладовщику:
– Если еще раз откажешь в чем моему боцману, пеняй на себя. Понял?
– Не пугайте, товарищ лейтенант, – невозмутимо отозвался тот. – Я пуганый уже.
Новосельцев завернул брюки в газету и пошел к Уздякову.
– Вот, товарищ капитан, оказывается, есть, – с торжествующим видом показал он сверток. – А боцмана водили за нос. Нехорошо. И мыло есть, оказывается.
Уздяков поморщился и пренебрежительно повел плечом.
– Что вы, Виктор Матвеевич, все о брюках разговариваете. Подумаешь – есть у какого-то матроса брюки или нет. Бог с ними. Присаживайтесь. Я еще не обедал. Обед мне из кают-компании принесли сюда. Пообедаем вместе?
Новосельцев не стал отказываться.
За обедом Уздяков рассказал несколько веселых историй, и Новосельцев отметил про себя, что капитан довольно остроумен, умеет хорошо рассказывать, начитан. Когда вестовой убрал со стола, Уздяков угостил лейтенанта сухумским табачком, а сам пересел на стоявшее в углу кресло, закурил и произнес с сожалением:
– Была же жизнь, Виктор Матвеевич… И возраст невелик, а все в прошлом. И все война. Чем все кончится? Слышали, что писала одна фашистская газета о нашем флоте на Черном море?
Новосельцев отрицательно покачал головой.
На лице Уздякова выразилось удивление.
– Как? Не знаете? Как будто лектор из политотдела говорил об этом командирам. У меня записано. – Он встал, вынул из левого ящика стола папку, достал из нее лист бумаги. – Вот прочтите.
На бумаге, видимо, рукой капитана было написано чернилами: «После падения Новороссийска, последнего южного порта Черноморского флота, положение флота стало критическим. Конференция в Монтре обязала Турцию открыть проливы в том случае, если через них должны будут пройти корабли страны, ставшей жертвой войны. Русский флот, изгнанный из черноморских баз и ищущий убежища вне черноморских портов, должен пройти в Средиземное море, через Эгейское, которое находится под контролем держав оси. Что останется от флота? Об интернировании русские никогда не мыслят.