– Вам докладывали, что я во время бомбежки перекрестился?
– Доложили…
– А вы командиру дивизиона?
– Я ему об этом не докладывал.
– Что вы думаете обо мне после этого?
Новосельцев пожал плечами.
– Я не имел времени, чтобы присмотреться к вам.
– А все-таки…
– Хотите откровенно? Не знаю почему, но вы мне антипатичны.
– Догадываюсь почему. Потому что я сын адмирала и это дает мне какое-то преимущество перед рядовыми офицерами, например, быстрее получать повышение по службе. Когда-нибудь я расскажу вам, рад ли я, что являюсь сыном адмирала.
– У Школьникова отец тоже адмирал. Но он мой друг, настоящий катерник. Видимо, не в этом причина.
– У вас есть основание считать меня трусом. Во время бомбежки я действительно немного растерялся. Тому есть причина.
Новосельцев усмехнулся и подумал: «У каждого труса есть причина».
– Жаль, что нет возможности поговорить с вами пообстоятельнее. Я бы вам рассказал такое, что вы поняли бы меня. Но, надеюсь, мы еще с вами встретимся. А пока прощайте.
Он козырнул и пошел к штабу. Новосельцев посмотрел ему вслед и подумал: «Какой-то несуразный разговор был у нас».
На корме своего катера Новосельцев увидел матросов, куривших и о чем-то оживленно разговаривающих. Новосельцев спустился в каюту и позвал боцмана и механика.
– Пойдем к крымскому берегу, – сообщил он и посмотрел на них, пытаясь узнать, какое впечатление произведут его слова.
Но лица обоих остались бесстрастными.
– Никого на берег не отпускать. Глубинные бомбы сгрузить. На корму погрузить шлюпку. Получены ли продукты?
– Получил на двое суток.
– Бензином обеспечены? – обратился лейтенант к механику.
– Получил немного, – ответил Ивлев. – Хватит туда и обратно. Масла в достатке.
– Сходите к командиру базы и попросите еще бензина. Надо иметь в запасе на всякий случай.
– Трудно уговорить капитана Уздякова. Он очень экономен.
– Попытайтесь. Скажите ему, что предстоит дальний поход. Идите сейчас же.
Через несколько минут в каюту постучал Пушкарев.
– Разрешите обратиться с просьбой? – нерешительно произнес он, переминаясь с ноги на ногу.
– Говорите.
– Освободите меня от обязанностей командира отделения комендоров. Оставьте только наводчиком.
– Это еще почему? – удивился Новосельцев необычной просьбе.
– Не хочу за всех быть в ответе. Раньше я отличником был, а как попал на ваш корабль, так в боевой листок прописали. Карикатуру нарисовали – на черепахе едет мой расчет. На полминуты позже других объявил, что орудие к бою готово. А я при чем, если заряжающий укачался, другой задержался в кубрике.
– В сегодняшнем боевом листке?
– Час тому назад вывесили.
– Критика, значит, не понравилась?
– Какая там критика, – поморщился Пушкарев. – Сплошная насмешка. А мне не до веселья.
– И из-за такой критики проситесь в наводчики?
– Да. Хочу отвечать только за себя. Не до людей мне сейчас. И без того тошно…
Он вздохнул и насупился. Новосельцев заметил на его щеках и около губ преждевременные морщины, а на правом виске седые волосы.
– Хорошо, я подумаю. Можете идти.
«Что за человек? – стал размышлять Новосельцев, когда комендор ушел. – Почему он всех сторонится? Хочет отвечать только за себя, а за товарищей не хочет. Что-то происходит с парнем. Надо заняться им».
Новосельцев только вышел из каюты, как сверху спустился Школьников.
– Зайдем к тебе, – сказал Школьников, подавая руку.
Войдя в каюту, Школьников прикрыл дверь.
– Расскажи, Виктор, что произошло? – с любопытством спросил он Новосельцева. – В штабе говорят по-разному.
– О чем, собственно, говорят? – в недоумении произнес Новосельцев. – И почему это тебя так заинтересовало?
– Говорят, что ты в районе дозора затеял бой с самолетами противника и тем самым выдал противнику местонахождение дозора.
– Что за чушь! – возмутился Новосельцев, вскакивая. – Кто так клевещет на меня?
Школьников остановил его и усадил:
– Не горячись. Поступил ты правильно. А вот что произошло у тебя с помощником – мне не понятно. Он сказал, что ты недоволен им и поэтому вы разошлись.
– Я никому не говорил о наших взаимоотношениях.
– Он сам рассказал. Зачем тебе нужно портить дружбу с ним? Ведь он сын адмирала.
– Как и ты, – усмехнулся Новосельцев. – Ладно, раз Букреев заговорил о моей неприязни к нему, то и я открою карты, – и он рассказал ему о воздушном бое, о тетради с мыслями Букреева.
Школьников выслушал его, не перебивая, но, когда он закончил рассказывать, покачал головой:
– Послушай мое мнение, будь терпелив. Я не желаю тебе неприятностей. В глазах матроса офицер – непогрешимая личность, которая все знает, все умеет, никогда не ошибается. Вот что такое офицер. Матрос – исполнитель его воли, ему не положено обсуждать его действия.
– Матросы – это не бараны!
Школьников поморщился:
– Ну что за сравнение! Суворов говорил – каждый солдат должен понимать свой маневр. Так и матрос. Что значит свой маневр? Стоит сигнальщик на своем посту – пусть знает отлично сигнальное дело, остальное не для его ума. Моторист должен отлично знать мотор – и все. Акустик пусть изучает шумы. Офицер – это голова, а матросы и старшины – его руки, ноги, уши. Так, например, заведено на моем катере. А разве плохо выполняет службу моя команда? Ты же привносишь на военный корабль демократию. Твои матросы обсуждают действия помощника, его поведение. Не имеют права! О том, каков Букреев, они не должны были знать.
– Этого не скроешь.
– Перед матросами можно оправдать любой поступок. Скажем, ты сказал бы, что Букреев прав, когда не стал завязывать бой с противником. Можно придумать почему. А с ним наедине поговорил бы как надо.
Новосельцев рассмеялся:
– Эге, Владимир, ты, вижу, тоже мыслитель. Завел бы и ты тетрадь для своих теорий.
– Ничего смешного не вижу в том, что сказал, – обиделся Школьников. – Мой катер одним из лучших на флоте считают, а твой пока еще нет. Ты Корягина себе в пример берешь, а у него немало недостатков. Сидеть с матросами, пить с ними вместе вино, курить, рассказывать анекдоты – это игра в либерализм. А Корягин это делает. Он, между прочим, выручает тебя. Я должен был доставить к крымскому берегу разведчиков. А он поручил тебе, чтобы начальство сегодня тебя не вызывало. На себя удар примет. В этом отношении надо отдать ему справедливость – никогда не даст в обиду своего подчиненного.
– А не знаешь, кто на меня накляузничал ему?
– По-моему, Уздяков, – убежденно сказал Школьников. – У меня однажды была с ним стычка. Подрался я с четырьмя немецкими катерами. Пощипали меня основательно. Прихожу к Уздякову выписать материалы для ремонта, списать пропавшее имущество, а он мне заявляет: «Вас никто не обязывал ввязываться в бой с катерами. Об ордене, вероятно, мечтали и полезли в безрассудную драку. А материальную часть, имущество не сберегли. Дескать, это забота командира базы. А ведь мне орденов не дадут». Тут я не стерпел и поговорил с ним крупно.
– Что ж ты ему сказал?
– А я сказал: «Еще подобное слово – и я ударю вас чем-нибудь тяжелым».
Новосельцев хитро прищурился.
– Противоречишь себе, Володя. Уздяков ведь тоже офицер, а ты… Он посолиднее Букреева.
Школьников чуть улыбнулся тонкими губами.
– Погорячился, конечно. Так ведь он береговой офицер, интендантская душа. Уздяков имеет прескверный характер. Для него тряпка, килограмм краски или бензина дороже человека. Чуть что загубишь, бежит жаловаться командиру дивизиона. Что у тебя пропало во время боя?
– Часть шкиперского имущества смыта за борт, да дымовая аппаратура повреждена.
– Вот за это он и решил утопить тебя.
– Неужели он такой мелочный?
– Поживешь – увидишь.
Однако Новосельцев не поверил Школьникову. Уздяков образованный человек, он может быть мелочным, но не подлым. По-видимому, у него, как это бывает у некоторых хозяйственников, чувство бережливости доведено до абсурда. Конечно, с такими интендантами жить тяжело, но начальство ими дорожит, и поэтому приходится уживаться с ними.
Школьников поднялся и подал руку Новосельцеву:
– Счастливого плавания! Желаю удачи! Завидую, откровенно говоря. Мне опять в дозоре болтаться.
Когда он ушел, Новосельцев несколько минут сидел, собираясь с мыслями. Было неприятно, что кто-то распускает дурацкие слухи. Есть же еще у нас пакостливые людишки!
– Черт с ними! Пусть болтают! – тряхнул головой и вслух ругнулся Новосельцев. – У меня без них забот хватает!
Надев шинель, он полез на палубу.
К нему подбежал Ковалев и доложил:
– Бомбы сгружены. Шлюпка на борту.
– Добро.
Вскоре на корабль вернулся Ивлев. Криво усмехнувшись, он коротко сказал:
– Отказано.
– По какой причине?
– Он показал документы, из которых следует, что у нас бензина в достатке – хватит до Крыма и обратно и еще останется.
– А на самом деле?
– Хватит, конечно. Но при условии хорошей погоды. Я говорил капитану, что надо иметь в запасе, поскольку время зимнее. Но капитан прочитал мне мораль и повернул кругом.
– Какую же он мораль читал? – заинтересовался Новосельцев.
– Он сказал, что сейчас страна дорожит каждым килограммом бензина, что доставка его в Геленджик сопряжена с большими трудностями, что пора командирам и механикам понять это и начать борьбу за экономию горючего.
– Гм, – Новосельцев нахмурил брови. – Ничего не возразишь, правильно сказал. Ну что ж, Дмитрий Абрамович, будем надеяться, что силы небесные помогут нам. Идите к мотористам, поставьте им задачу. А я буду поджидать разведчиков.
Он сел около рубки на стул-разножку и стал ждать. Ему хотелось поскорее увидеть Николая. Почти три месяца прошло с тех пор, как они расстались. Адресами не обменялись, ибо не знали, кому где придется служить. В конце октября Новосельцев прочел во флотской газете очерк о подвиге группы разведчиков под командованием лейтенанта Глушецкого. Он вырезал его и хранил в чемодане. Больше никаких известий о нем не имел.