– Нет уж, давай оставим, – не согласился Уральцев. – Мы обязаны воспитывать хороших воинов. Они не появляются на свет божий в готовом виде… Давай, однако, чай пить.
– Садись. Докладывай.
Полковник Громов набил табаком трубку и вопросительно посмотрел на Глушецкого. Немного робея от его сердитого вида, лейтенант начал рассказывать. Несколько раз он пытался встать, чувствуя, что должен докладывать стоя, но полковник каждый раз усаживал его в кресло.
– Рискованно выходить на передний край с такими людьми. Я прошу их откомандировать, – заключил Глушецкий, стараясь прочесть на суровом лице полковника впечатление от доклада.
Но полковник ничем не выдал своих мыслей. Положив трубку на стол, он принялся искать в карманах спички и, не найдя их, чертыхнулся.
Глушецкий вынул голубую зажигалку в форме яйца и подал полковнику. Полковник разжег трубку и стал рассматривать зажигалку.
– Красивая. Трофейная? Умеют, черти, делать. – И с неожиданным смущением взглянул на лейтенанта: – Подарите. А я вам тоже чего-нибудь. Хотя бы вот этот планшет? Возьмите.
С неловким видом Глушецкий принял подарок. Отказаться не рискнул, боясь обидеть полковника, да и планшет ему понравился. В зажигалках же он не нуждался, у разведчиков этого добра было всегда вдоволь.
– Сынишка у меня, – на лице полковника появилась застенчивая улыбка, – в следующую зиму в школу пойдет. Шустрый мальчуган. А игрушек у него нет и купить негде. Это голубое яйцо отнесу ему.
Глушецкий вспомнил, что в Севастополе погиб старший сын полковника. Он командовал стрелковым взводом.
Полковник опустил зажигалку в карман, и его лицо опять стало суровым. Он встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, крикнул басом:
– Начальника четвертой части – ко мне!
Через минуту на пороге вырос невысокий, с выхоленным белым лицом капитан. Первое, что бросилось при взгляде на него, были хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, а затем новенький пояс с портупеей. На лице его выделялся нос – длинный и чуть свернутый набок. Ноздри время от времени шевелились. Казалось, что он принюхивается. Полковник встретил его стоя посредине комнаты. Когда капитан приблизился к нему и щелкнул каблуками, полковник топнул ногой и загремел.
– Халтурить в моей бригаде! Где вы работали до этого, черт вас побери, и как вы оказались в моей бригаде? Кто вам звание присваивал?
На лице капитана отразилось недоумение.
– Я не понимаю, товарищ полковник, – ровным, по-штабному отработанным голосом произнес он.
– Он не понимает! Вам все равно, кого зачислять в артиллерию, кого в обоз, кого в разведку! Отсчитал нужное количество людей – и все, шагом марш! Легко и спокойно! Так делали?
– В основном так, товарищ полковник. Народу прибыло много, а время у нас ограничено. Мне думается, что солдату все равно, где служить.
Полковник круто повернулся и шагнул к столу.
– Барин! – процедил он сквозь зубы. – Объявляю вам, капитан Игнатюк, строгий выговор. Еще один подобный случай – и будете командовать взводом. В роту пошлю на воспитание. Идите!
Игнатюк пытался что-то сказать, но Громов так рявкнул: «Молчать!», что тот пулей вылетел из кабинета. Повернувшись к Глушецкому, полковник отрывисто бросил:
– Сами подбирайте людей. В батальоны идите. А тех направите в распоряжение этого капитана…
Глушецкий вышел из штаба в приподнятом настроении.
Проходя мимо большого серого здания, он увидел одного солдата, отбивающегося от патрулей. Солдат кричал:
– Не возьмешь! Пошли вон! Иначе разозлюсь окончательно!
И вдруг солдат наклонился, затем резко выпрямился, перекинул через голову патрульного, сбил с ног другого, а третьего так толкнул, что тот отлетел на несколько шагов.
«Ловкач», – с невольным восхищением подумал Глушецкий.
Солдат бросился бежать. Опомнившиеся патрули припустились за ним.
Добежав до деревянного забора, солдат остановился, оглянулся и быстро перемахнул через забор. Глушецкий заметил, что вскоре открылась калитка, но со двора никто не вышел.
Глушецкий заинтересовался, что последует дальше, и он остановился. Патрули тоже перепрыгнули через забор. А спустя некоторое время в калитке показался солдат. Он прикрыл калитку и спокойно пошел по улице.
«Хитрец, спрятался за калитку и обманул патрулей», – подумал Глушецкий.
Когда солдат поравнялся, Глушецкий остановил его и строго спросил:
– Кто такой? Почему затеяли драку с патрулями?
Солдат вытянулся, приложил руку к пилотке, но покачнулся.
На лейтенанта пахнуло перегаром водки.
– Вы пьяны, – возмутился Глушецкий.
– Совсем немного, товарищ лейтенант, – довольно весело ответил солдат. – Соображение имею.
– Это и видно. Солдатской честью не дорожите.
– Наоборот, товарищ лейтенант, – возразил солдат, оглядываясь назад. – Разрешите мне идти рядом с вами. Я вам все объясню.
– Без объяснений все ясно.
– Эх, товарищ лейтенант, – вдруг вздохнул солдат. – Отправляйте на губу.
И было в его вздохе столько невысказанной горечи, что Глушецкий смягчился и внимательно посмотрел на него. Перед ним стоял пожилой человек. Из-под грязной пилотки выбивались черные с проседью волосы. Темное лицо с крупным носом все было изрезано сетками морщин. Но черные глаза под густыми бровями были по-юношески блестящими. И этот пожилой солдат справился с тремя молодыми здоровенными парнями! Удивительно!
– Послушайте, – сказал Глушецкий. – В вашем возрасте допускать такие поступки… более чем предосудительно. В каком подразделении служите, как фамилия?
– Сорок с лишним лет меня величают Иосифом Коганом, – вздохнул солдат.
– Бросьте, – нахмурился Глушецкий, сразу вспомнив поэму Багрицкого «Дума про Опанаса». – Не присваивайте чужих имен.
– Честное слово! – изумляясь, что ему не верят, воскликнул солдат. – Вот моя солдатская книжка.
Убедившись, что солдат не врет, Глушецкий невольно улыбнулся:
– Бывают же такие совпадения…
– А в чем дело, товарищ лейтенант? – продолжая изумляться, спросил солдат. – Моя фамилия вам кажется подозрительной?
– Вспомнил другого Иосифа Когана, – произнес Глушецкий. – Только он был не такой.
– В этом нет ничего удивительного, – согласился солдат, успокаиваясь. – У нас в Одессе Иосифов Коганов, как в Москве Иванов Петровых.
– Что вас заставило напиться и буянить?
Солдат вздохнул.
– С горя, товарищ лейтенант. Злая обида душит меня. Кем, думаете, меня назначили? Увидел меня капитан и говорит: «Вот и кладовщик есть». Я было начал отказываться, а мне заявляют: «Что мы, не видим, что ты природный кладовщик? Больше ты ни на что не способен». Каково? Меня вся Одесса знает, я мясником работал, в гражданскую войну с шашкой и винтовкой против беляков и немцев дрался. Оскорбление! Вот я с горя и хлебнул. А тут эти патрули подвернулись, увольнительную требуют. А зачем кладовщику увольнительная? Разозлился и обозвал их. Ну и началось…
Они подошли к дому, в котором жили разведчики. У дверей стояли Гучков и Гриднев. Лейтенант повернулся к Когану и сказал:
– Идите в свое подразделение, – и пошел в дом.
Солдат посмотрел ему вслед и собрался уже повернуться, как его окликнул Гриднев. Солдат подошел.
– Как будто знакомое лицо, – проговорил Гриднев, внимательно разглядывая его. – А где встречал – не припомню.
Солдат тоже внимательно смотрел на Гриднева, словно припоминая.
– Вполне возможно. Все покупатели мяса в Одессе меня знали. Так что…
– Стой! – воскликнул Гриднев. – Так ты же Еська!
– Точно! – обрадовался солдат. – А ты Артемка!
– Ой, друже!
Они обнялись, а потом стали похлопывать друг друга по спине, радостно восклицая.
– На гражданской войне вместе были, – пояснил Гриднев Гучкову. – С одного котелка ели. Ну, рассказывай, Еся, как жизнь твоя протекает. Постарел ты…
Солдат оглянулся на дорогу и увидел идущих патрулей.
– Знаешь что, Артем, давай-ка для беседы выберем место поукромнее. Мне что-то не хочется встречаться вон с теми кавалерами.
– Пошли к нам в роту.
Они поднялись на чердак.
После обеда Глушецкий и Уральцев пошли по батальонам. Вернулись поздно. Скинув шинели, принялись подогревать чайник. После чая Глушецкий вынул из планшета тетрадь, развернул ее и написал заголовок: «План боевой и политической подготовки».
– Завтра разобьем людей по взводам, – задумался он, – а ни одного командира нет. Полковник перебрал несколько лейтенантов и всех забраковал. План составлю, но кто будет его выполнять? Вдвоем трудно.
– Сколько будет взводов – три?
– Два по штату положено. На один взвод можно, пожалуй, поставить Семененко. Он справится. А вот кому поручить второй? Гридневу? Тяжело ему будет. Как-никак, а человеку за сорок. Трегубова? Не потянет…
– А я завтра проведу два собрания – партийное и комсомольское. Изберем парторга и комсорга. Думаю, что парторгом надо избрать Гриднева, а комсоргом Кондратюка.
– Конечно, – согласился Глушецкий. – В отряде они были авторитетными людьми.
– Потом надо будет подобрать редактора боевого листка, взводных агитаторов.
– А мне нужно старшину, два помкомвзвода и шесть командиров отделений. Хватит нам завтра работы.
– Да, со всеми людьми придется перезнакомиться. Ну, раз такое дело, давай спать.
Глушецкий улыбнулся.
– Частенько же вы употребляете словечко «давай».
– Профессиональная привычка, – пояснил Уральцев. – На каменном карьере нагрузишь вагонетку и кричишь наверх: «Давай!», чтобы поднимали. Въелось это слово.
Уральцев уложил в полевую сумку все тетради и блокноты, сунул сумку под подушку и сел на кровать. Сладко зевнув, он тряхнул головой:
– Между прочим, товарищ лейтенант, у меня есть предложение перейти на «ты», когда вдвоем, и звать друг друга по имени. Меня зовут Григорием.
– Не возражаю, – отозвался Глушецкий.
Замполит ему нравился.
– Вот и отлично, – улыбнулся Уральцев и опять зевнул. – Однако давай спать.