Полковник взял со стола тоненькую книжку и показал офицерам.
– Кто из вас читал сочинения Ушинского? – спросил он.
Несколько человек подняли руки. Громов раскрыл книгу.
– Офицер – воспитатель личного состава. Следовательно, он педагог и обязан интересоваться педагогической литературой. Послушайте, какие мысли высказывает Ушинский: «Не тот мужествен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху». И далее: «Как только же мы начинаем бороться с опасностью, так и страх начинает проходить». Очень метко сказано! Рекомендую прочесть. Политотдел имеет десять экземпляров этой книги.
Командирская учеба продолжалась до двенадцати часов дня. Вернувшись в роту, Глушецкий спросил Уральцева, что он намерен делать.
– У меня план такой: поведу разведчиков в музей Островского. Они давно просили меня об этом. А вечером пойдем в театр на концерт. В политотделе выпросил двадцать билетов. Хочешь, дам два билета.
– Не прельщает. Лучше схожу домой. Кто знает, когда снова встретимся с женой. Намеки полковника вполне прозрачны.
Уральцев ушел на чердак собирать людей для похода в музей. Глушецкий достал бритву.
Прежде чем уйти, он поднялся на чердак, чтобы предупредить дневального о своей отлучке. В казарме Глушецкий увидел лежащего на койке Крошку. Его ноги не помещались на койке, и он положил их на табурет. Лейтенант читал книгу.
– Почему вы здесь? – удивился Глушецкий.
– В музее я бывал, – зевая, ответил Крошка. – По городу бродить неохота. Знакомых нет. Решил почитать.
Глушецкий предложил:
– Пойдем ко мне.
– С охотой, – отозвался Крошка и замялся. – В таких сапогах…
– Не беда, – глядя на огромные сапоги лейтенанта, на которых не было живого места от заплаток, сказал Глушецкий. – Не на бал…
– Впрочем, я не виноват, – улыбнулся Крошка и стал надевать новую шинель, сшитую на днях по заказу старшины.
Вскоре они подходили к знакомой калитке. Галя, заметив мужа в окно, вышла на крыльцо и, сияя глазами, весело произнесла:
– Наконец-то дождалась.
Мария Васильевна и Тимофей Сергеевич тоже оказались дома. Николай представил им Крошку, смущенно втягивающего голову в плечи, чтобы казаться меньше ростом. Мария Васильевна подошла к нему и, улыбаясь, сказала:
– Какой вы большой! Присаживайтесь. Я вас чаем с вареньем угощу. Маменька вас, наверное, тоже любила угощать вареньем. Матери-то все одинаковые – дети уже взрослые, а они их вареньем балуют, гоголь-моголь дают.
Все еще красный от смущения, Крошка проговорил:
– У меня нет матери.
Мария Васильевна ахнула и сочувственно покачала головой. В ее представлении ребенок, лишенный материнской любви и заботы, был несчастнейшим существом. И ей вдруг стало жалко большого юношу, и он как-то сразу уменьшился в ее глазах.
– Анатолием вас звать, если не ошиблась? Толик, значит. Вот вам, Толик, чай. Сейчас дам печенье, – засуетилась она.
Она достала из буфета три круглых печенья. Николай усмехнулся. Этому Толе печенья надо, по крайней мере, в десять раз больше.
– Мама, ты ему сбей гоголь-моголь, – сказал Николай и перемигнулся с Галей.
Крошка умоляюще посмотрел на него. Его лицо было румяным от смущения, а на тонком белом носу даже заблестели капельки пота. «А он красивый парень», – подумал Николай, удивившись, что не замечал этого раньше.
– Нечего шутить, – махнула рукой на сына Мария Васильевна. – Садитесь и вы чаевничать. Сергеич, прошу к столу.
За чаем разговорились. Тимофей Сергеевич, до сих пор молча дивившийся на Крошку, спросил Николая:
– Скоро ли на фронт?
Николай пожал плечами.
– Во-первых, Тимофей Сергеевич, это военная тайна, а во-вторых, я сам не знаю. Придет время…
– А я могу сообщить новость. Наши войска в районе Туапсе сегодня утром перешли в наступление, Немцы бегут сломя голову.
– Что ж, очередь теперь за нами, – уклончиво ответил Николай.
Тимофей Сергеевич сделал несколько глотков чаю, пригладил усы.
– Армии нашей теперь надо перестраиваться. То все оборонялись, все было подчинено обороне. А теперь наступать надо. Следует, значит, менять тактику. Весь фронтовой уклад жизни ломать придется. Не так-то это просто. В современной войне уметь надо наступать…
– Сумеем, – заявил Николай. – Морально мы готовы.
– Моральной готовности мало. Одно дело иметь желание наступать, другое – уметь наступать. Говорил я в госпиталях с ранеными командирами. Все, которые думать умеют, говорят, что победы большой кровью достаются. Не хватает, значит, воинского мастерства. Победы надо одерживать малой кровью и меньшими потерями. Иначе можно довоеваться до последнего солдата.
Николай согласился с ним.
– И еще новости могу рассказать, – заявил Тимофей Сергеевич. – На этот раз о Севастополе.
Николай насторожился.
– Опять же из партизанских источников. Ежедневно гестапо возит людей на расстрел. Расстреливают на Куликовом поле. На Рудольфовой горе устроен концлагерь. Там большая смертность. Мрут от голода и холода. Женщинам не разрешают передавать пленным пищу. По ним стреляют. Кто остановится на берегу и станет смотреть на море – арестовывают. Научную клинику имени профессора Щербака немцы превратили в дом терпимости. Город представляет пустыню. Днем никого не увидишь. А ночью – стрельба. Стреляют по немецким часовым, патрулям.
Мария Васильевна слушала с затуманенными глазами, подперев голову обеими руками.
– Где же мы жить там будем? – задумалась она.
– Пока придется пожить в Сочи, а как восстановят город, поедешь.
– Ну да, – не согласилась Мария Васильевна и подняла голову. – Чего я тут буду делать? Как освободят, так сразу туда. Муж у меня там… и… вообще.
– Ладно, – улыбнулся в усы Тимофей Сергеевич. – Освободить надо сначала, потом будем думать о переезде.
– Нового, между прочим, вы ничего не сообщили, – заметил Николай. – Все это известно и даже во флотской газете напечатано.
– Так я же не договорил, – сказал Тимофеи Сергеевич. – В Севастополе действуют подпольщики. Они…
Но ему опять не удалось договорить. В комнату вошла девушка с яркими голубыми глазами и черными кудрями, спадавшими на плечи.
– Ой! – воскликнула она, делая испуганное лицо. – Я хотела на минутку к Гале, а здесь, оказывается, гости. Забегу потом, извините. – И она метнула любопытный взгляд на Крошку.
– Заходи, заходи, Роза, – приветливо сказала Мария Васильевна. – Это дочь нашей соседки, – пояснила она для Крошки.
– Не стесняйся, – кивнула Галя.
Глянув на девушку, Крошка поперхнулся и незаметно отодвинул стакан.
Он смутился, когда Галя стала знакомить его с Розой. Ему не хотелось вставать, чтобы не удивить и не рассмешить ее своим ростом и несуразной фамилией, но не встать было невежливо. Неуклюже поднявшись и сутуля плечи, он пожал протянутую руку и произнес:
– Анатолий.
Роза пригласила его присесть рядом на диван. Лейтенант сел, не зная, куда девать ноги. Огромные латаные сапоги бросались в глаза, и Роза обратила на них внимание, но не подала вида, а завела разговор о книгах. Крошка оправился от смущения и признался, что любит книги и музыку.
– Так сыграйте, – предложила Роза.
– А где же пианино? – с недоумением спросил Крошка.
– Тимофей Сергеевич, разрешите, – спросила Роза.
– Пожалуйста, – отозвался он, – идите.
Роза и Крошка пошли в большую комнату, где в углу стояло пианино. Вслед за ними туда пришли Галя и Николай. Старики остались в столовой.
Крошка поднял крышку пианино, сел на стул и взял несколько аккордов. Инструмент был в полном порядке.
– Что сыграть?
– Сыграйте что знаете.
Несколько мгновений Крошка раздумывал, потом тряхнул головой и заиграл вальс «На сопках Маньчжурии».
Галя сидела в кресле, повернув его так, что лицо находилось в тени. Ей не хотелось, чтобы были видны появившиеся за последнее время коричневые пятна на щеках и на лбу.
– А почему ты меня не поздравил? – тихо, чтобы не услышал Крошка, проговорила она, сжимая руку мужа.
– С чем? – удивился Николай.
– Я получила удостоверение об окончании курсов медицинских сестер. Хочешь, покажу? Пойдем в нашу комнату.
«Дипломатический повод, чтобы оставить лейтенанта вдвоем с Розой», – усмехнулся про себя Николай, вставая.
Они вышли.
Крошка продолжал играть. Он уже сыграл несколько вальсов, когда Роза, положив ладонь на его руку, сказала:
– Отдохните.
– Да, надо покурить, – согласился Крошка и, вздохнув, полез в карман за кисетом.
– Ваши сапоги скоро совсем развалятся, – неожиданно сказала Роза.
– Скоро, – краснея, согласился Крошка. – Нет на мою ногу обуви.
– Надо на заказ сшить.
– Кожи нет. От польской границы до Казказа прошагал я в этих сапогах.
Роза склонила набок голову и задумчиво посмотрела па него.
– А я вам, пожалуй, могу помочь, – произнесла она. – Посидите, я сейчас схожу домой.
Девушка вернулась через несколько минут, держа в руках большие охотничьи сапоги.
– Вот, – сказала она, ставя их на пол. – Мой папа был тоже крупным мужчиной. В этих сапогах он ходил на охоту. Они были велики для него, и он надевал по три пары шерстяных носков. Примерьте.
Сапоги были добротные, с толстой подошвой, и Крошка смотрел на них, но примерить в присутствии девушки стеснялся. Взяв правый сапог, он вышел в кухню и там примерил. Сапог оказался впору, лишь чуточку жал.
– Подошел, – весело сообщил он Розе.
Она принесла в кухню второй сапог.
– Надевайте и носите на здоровье. А эти – в утильсырье.
Когда он надел оба сапога и выпрямился, Роза рассмеялась.
– Вы похожи на мушкетера. На рисунках они изображаются в сапогах с такими же отворотами.
– Я вам за них что-то должен? – спросил Крошка.
Роза опять склонила голову набок и прищурила глаза.
– Ничего не должны. Это мой подарок фронтовику. Пусть они будут напоминать вам обо мне…