После памятных именин сердце комендора оттаяло. Он доволен службой, своим командиром, своими товарищами. А после того, как нашлась Надя, он почувствовал себя самым счастливым человеком. Но характер не переломишь, не переделаешь. И раньше не был он веселым парнем, щедрым на шутки и прибаутки, таким и теперь остался. Одно умел он – петь песни, но и пел он большей частью рыбацкие, заунывные и тягучие. Вот и сейчас, когда Дюжев ушел и он один остался на палубе, песня сама запросилась. Глядя на серое море, комендор вполголоса запел:
Белогруденькая чаечка,
Не ты ли мне сестра.
Горя не было, печалюшки.
Не ты ли принесла…
Спустившись в кубрик, Дюжев осмотрелся. Никто не спал. Румянцев и Розов писали письма. Максим Шабрин, держа в руке книгу, говорил акустику Левшину:
– Не скажи, Борис, хорошие поэты, которые за душу берут, и сейчас имеются. Прочтешь Твардовского или Исаковского, и каждая строчка словно тобой сложена -так отвечает твоему настроению.
– Двух назвал – и обчелся, – с насмешкой проговорил Левшин.
– И еще есть, – уже загорячился Шабрин. – Кто написал стихи «Жди меня»? Все солдаты и матросы переписали их и своим женам и девушкам послали. Скажешь, Симонов плохой поэт? А кто не поет «Бьется в тесной печурке огонь»? Написал эту песню Сурков.
Дюжев подошел к ним и поднял руку:
– Разрешите вас отвлечь, уважаемые знатоки русской поэзии, на повседневную прозу. Есть предложение окружить заботой одного человека.
И он рассказал, в чем дело. Моряки переглянулись. Ни у кого ничего не оказалось, за исключением пригоршни жареных каштанов. Дюжев горестно присвистнул.
– Не густо. – И вдруг его осенила мысль: – Слушай-ка, Максим, ты ничего не имеешь против, если я к Лене заверну на минутку?
Шабрин уставил на него свои немигающие глаза.
– Зачем понадобилось? – спросил он подозрительно.
– Думаю использовать ее в своих целях.
Матросы рассмеялись, а Шабрин побагровел.
– Попробуй только…
Дюжев с укором покачал головой:
– Какие низменные мысли у тебя, Максим. Моя цель достать для Нади подарок. Вот я хочу обратиться к Лене за содействием. А ты уж…
Шабрин остолбенело посмотрел на него, потом перевел взгляд на Румянцева.
– Вот шалава, на слове ловит! – не удержался он от восклицания, в котором, впрочем, сквозило восхищение.
Высыпав в карман каштаны, Дюжев выскочил из кубрика и побежал в кают-компанию доложить боцману о том, что сходит с корабля по разрешению командира.
Ковалев сидел за столом над книгой, обхватив руками голову, и бубнил:
– Девиацией называется угол между магнитным меридианом и осью стрелки компаса, отклонившегося от меридиана под влиянием судового железа.
Напротив склонились над столом Ивлев и Душко. Они готовили очередной выпуск боевого листка.
Выслушав матроса, боцман молча кивнул головой и опять углубился в книгу.
Через минуту Дюжев уже шагал по пирсу.
Вернулся Дюжев через полтора часа, запыхавшийся, но с сияющим лицом.
Подсев к Пушкареву, рулевой сказал вполголоса:
– Морской порядочек! От твоего имени передал Наде каштанов, семечек, пять яблок и, можешь себе представить, лимон.
– Проворный ты! – с восхищением сказал Пушкарев. – Спасибо тебе.
– А ты, Сергей, – укорил Дюжев, – напрасно думаешь, что Надя перепугалась. Не из такой породы она. Я зашел в палату и слышу – хохочет. Уже подружек завела…
– Так мне ведь жалко ее, – признался Пушкарев. – Все же не мужчина.
Моторист Бабаев, подмигнув матросам, с наивным видом спросил Дюжева:
– А ты от Сергея не передал ей поцелуя?
Дюжев растерянно моргнул глазами, но быстро нашелся:
– Некогда было. Там мне другая девушка позывные давала. Вот, скажу вам, краля так краля. Весом на центнер. Около такой стоит якорь бросить.
А растерялся он потому, что действительно поцеловал Надю. Произошло это неожиданно. Когда она вышла его проводить, он в порыве откровенности заявил ей: «Мне нельзя любить тебя. Свою любовь я затаю. Но мы будем друзьями. Поцелуй меня, как друга, в первый и последний раз». И она, неожиданно для него, обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы. А потом еще погладила по щеке. И они условились, что об этом поцелуе не скажут Сергею.
Чертов моторист своим дурацким вопросом чуть не выдал его.
– Закрой поддувало, – цыкнул па моториста Пушкарев.
– Между прочим, – меняя разговор, обратился к товарищам Дюжев, – в доме Максимовой Лены у меня состоялась интересная встреча.
– Слышишь, Максим, – акустик Румянцев подтолкнул Шабрина локтем. – Хоть ты и «кошачий глаз», а свою Лену можешь проморгать.
Оторвавшись от котелка с кашей, Шабрин пренебрежительно сморщил свой ястребиный нос:
– Такого соперника не боюсь… Балаболка…
И он опять принялся орудовать ложкой.
Лицо Дюжева стало серьезным.
– Да, ребята, встреча была, – повторил он со вздохом. – Земляка встретил. В нашей Приморско-Ахтарской станице жил. Говорит, что партизан, а в Геленджике оказался по случаю болезни. Рассказал он мне такое, отчего кулаки сжимаются.
– О чем же он рассказал? – заинтересовался Токарев, садясь рядом с Дюжевым.
Но Дюжев только рукой махнул.
В кубрик спустился Наливайко. С усталым видом он сел на койку и молча стал снимать ботинки. В эти дни ему приходилось нелегко. Ночами он был в боевом расчете подносчиком снарядов, а днем готовил завтраки, обеды и ужины.
– Заморился, Кирюша? – участливо спросил Дюжев.
– Угорел малость в своем камбузе, – ответил он и лег на койку.
– Да, братцы, тяжеловатый путь к Севастополю, – проговорил Шабрин.
– Новороссийск возьмем, легче будет, – уверенно заявил Левшин.
– Не берется что-то он, – заметил Душко.
– А почему это? – задался вопросом Токарев. – Сейчас действуем только мы, катерники, рыбацкие сейнеры и мотоботы. А почему большие корабли не обеспечивают десант?
– Чтобы их раздолбали с воздуха, – сердито отозвался Шабрин. – О том, какие корабли пускать в бой, а какие приберечь, адмиралы думают. Наше дело матросское – выполняй свою службу.
– Сыграй-ка, Гриша, пока время есть, – предложил Левшин.
Душко взял баян на колени, но Дюжев, кивнув в сторону лежавшего кока, сказал:
– Человеку отдохнуть надо. Пошли на палубу.
Было уже темно, когда Новосельцев вернулся на корабль. Он застал на палубе «веселый час». Душко играл на баяне, а Дюжев, не жалея каблуков, выстукивал чечетку. Откуда-то из темноты также доносился голос гармошки, и кто-то задорно пел:
Эх, мотоботы мои,
Носы выстрочены,
Не хотел выходить,
Сами выскочили.
«Мотоботчики и песню для себя сочинили, – подумал лейтенант. – Вот лихое племя». Сегодня на парткомиссии в партию было принято шесть матросов с мотоботов. Новосельцев удивился, когда услышал от них заявления, что мотоботы отличные боевые суда. Десять суток тому назад так никто не говорил. Эти железные плоскодонные корабли с тихим ходом моряки пренебрежительно называли корытами. За неимением специальных десантных судов решили использовать их. С боевых кораблей были выделены лучшие матросы и старшины для управления мотоботами. С неохотой шли они служить на «корыта». Но вот прошло десять суток – и что случилось! Стали мотоботчики незаменимым боевым отрядом, о их храбрости и находчивости только и говорили в Геленджикском порту. Попробуй теперь любого из них отчислить с «корыта» – обидится. Не корабль, стало быть, красит матроса, а матрос корабль.
У Новосельцева было превосходное настроение, сегодня его приняли в члены партии. И не спрашивали, почему он вступает, а попросили поделиться боевым опытом. Он рассказал несколько эпизодов борьбы с вражескими катерами. Председатель партийной комиссии посоветовал ему записать их и послать во флотскую печать. Вероятно, перед этим у него с Бородихиным состоялся разговор о нем. Новосельцев был польщен тем, что его опытом интересуются, и обещал организовать из командиров что-то вроде редколлегии по составлению истории дивизиона. А после заседания партийной комиссии, когда он зашел в штаб, Корягин поздравил его с повышением в звании. Что еще нужно, чтобы чувствовать себя отлично?
Душко заиграл «Вечер на рейде», и все матросы запели. К Новосельцеву подошел Ивлев.
– Поздравить, товарищ лейтенант? – вопросительно посмотрел он на него.
– Поздравьте, Дмитрий Абрамович, – с довольной улыбкой сказал Новосельцев. – Теперь я вроде уже совсем взрослый.
Механик крепко пожал ему руку, вложив в это рукопожатие все, что можно выразить без слов: уверенность старого коммуниста в том, что молодой оправдает доверие партии, уважение к его боевым заслугам, покровительственную отцовскую нежность.
Новосельцев понял все, что вложил в рукопожатие Ивлев, и с благодарностью произнес:
– Спасибо, Дмитрий Абрамович.
Они подошли к поющим матросам. Душко перестал играть и вопросительно посмотрел на командира. Замолчали и матросы.
– Продолжайте, – сказал Новосельцев.
К нему подошел Дюжев и оживленно заговорил:
– Мы замечаем, товарищ лейтенант, что вы все реже и реже берете в руки гитару. Помните, как раньше было у нас: баян, гитара, мандолина, балалайка? Здорово получалось. Имеете вы время? Разрешите принести гитару.
– Вроде бы холодно, – заметил Новосельцев, однако гитару принести разрешил.
– Сегодня день Красной Армии. Помнишь эту дату?
Полковник Громов пытливо посмотрел на Глушецкого.
– Как же не помнить, – слегка улыбнулся Глушецкий. – Вчера замполит беседу с разведчиками провел.
– Так вот – возьмешь с собой двух разведчиков и пойдешь в поселок Мысхако. Там в большом винном подвале Военный совет армии устраивает прием в честь отличившихся в десанте.
– Прием? По какому случаю?
– По случаю дня Красной Армии. Кого возьмешь?
Глушецкий задумался.