– А пулеметы? Немцы услышат и посекут их из пулеметов, – заметил Новиков.
– Разведчиков должны поддержать артиллеристы. К пулеметным гнездам заранее пристреляться.
Полковник с довольным видом погладил бороду.
– Та-ак, – протянул он. – Вижу, совещание в штабе корпуса провентилировало вам мозги. Я мыслил таким же образом. Даже артиллеристам сказал, чтобы пристрелялись. Давайте обдумаем, кому поручить.
– Я сам пойду, – заявил Глушецкий.
Несколько мгновений полковник раздумывал, покусывая ус, потом сказал:
– Вы не пойдете. Не поручить ли это дело вашему главстаршине Семененко?
– Можно ему, – согласился Глушецкий. – С ним пойдут Кондратюк, Гучков, Логунов.
– Сейчас же посылайте их в наблюдение. Пусть наблюдают всю ночь и день. Завтра вечером вернутся, отдохнут – и в полночь пойдут за «языком». Через полчаса к вам придет сапер. Вы же завтра ночью будете со мной на наблюдательном пункте. Оттуда будем руководить артогнем. Семененко пусть возьмет с собой ракетницу для вызова огня. Сигнал – зеленая ракета. А сейчас можете идти.
В полночь разведчики ушли на передовую.
Вернулись на рассвете. Глушецкий был доволен результатами наблюдения. Объект для разведки, облюбованный полковником, понравился и ему, и теперь он был уверен, что на этот раз «язык» будет взят. Позавтракав, Глушецкий завалился спать и спал крепко до полудня. Проснувшись, он увидел Крошку. Лейтенант сидел расстроенный и вертел в руках письмо. Увидев, что командир проснулся, он сказал:
– Письмо получил довольно странное.
– От кого? – полюбопытствовал Глушецкий.
– От Розы. Переписываюсь с ней. Уже два письма получил от нее. И утром третье принесли, но непонятное в нем содержание. Пишет: «Здравствуй, Шурик». А я Анатолий. В письме все про любовь вспоминает, про страстные поцелуи. А я ни разу не поцеловал ее. Почему Шурик?..
И он недоуменно пожал плечами. Глушецкий рассмеялся:
– Адреса перепутала! Писала одному, послала другому. Бывает. Ох, лихая, видать, девка!
– Да разве же так можно? – Крошка переменился в лице. – Чувство к одному человеку должно быть.
– Попадаются и любвеобильные Розы… У роз всегда шипы бывают.
– Вы думаете?
Глушецкий перестал смеяться и уже серьезно, даже с некоторой досадой, сказал:
– Наивный ты человек, Анатолий. Только раз поговорил и по уши влюбился, не зная, что за человек. Разве так можно?
– Да ведь любовь с разумом не считается.
Он вытянул ноги и в задумчивости посмотрел на сапоги, подаренные Розой. За два месяца они пообтрепались основательно.
– Бывает любовь с первого взгляда, – сказал он упрямо.
– В романах.
После обеда Глушецкого вызвал начальник политотдела подполковник Яснов. Политотдел находился невдалеке, в небольшой балке, заросшей кустами держидерева. Три блиндажа, хорошо замаскированных, глубоко уходили в землю.
Подполковник Яснов за эти месяцы утратил румянец на щеках, лицо его осунулось и побурело, белесые брови и ресницы выцвели, на висках густо светились седые волосы. Лишь глаза остались прежними – радостно-удивленными.
Подполковник пригласил Глушецкого присесть, заговорил о деле.
– Вы, товарищ Глушецкий, ждете, когда политотдел пришлет вам заместителя по политчасти?
– Жду, – признался Глушецкий.
– Советую не ждать. В ближайшие дни, по крайней мере, не получите. А к тому времени, по-видимому, в ротах вообще не будет заместителей по политчасти. По штату не будет положено. Теперь командиры рот должны не только командовать, но и проводить среди личного состава политическую работу, руководить партийной и комсомольской организациями.
Глушецкий смотрел на подполковника не без растерянности: вот уж не ожидал, что ему придется еще и политработу вести в роте.
– Вижу, испугал вас. Не робейте, – сказал подполковник, с улыбкой глядя на Глушецкого.
– Тяжеловато будет с непривычки, товарищ подполковник, – вздохнул Глушецкий.
– Я и не говорю, что легко. Но ведь надо. Не так ли?
Вернувшись в роту, он вызвал Гриднева.
– Пока нет замполита, нам придется вместе проводить политическую работу в роте. Давайте составим план, – сказал он ему.
– Давайте, – охотно согласился Гриднев. – Разрешите только сходить за моими планами.
Он выбежал и быстро вернулся с тетрадью, свернутой в трубочку. Его маленькие светло-карие глаза светились такой веселостью и все смуглое лицо выражало такую радость, что Глушецкий с некоторым удивлением сказал:
– Вы выглядите именинником, Артем Архипович.
– А я и есть именинник, товарищ командир, – весело проговорил Гриднев, привычным жестом подправляя пышные усы. – От сына письмо получил.
– У вас есть сын? – спросил Глушецкий. – Почему вы раньше об этом не говорили?
– А зачем? У каждого человека в моем возрасте есть сыновья или дочери. Сын был как сын, ничем не выделялся. Учился в военном училище, потом пошел на фронт. Мне писал редко. Да и, откровенно говоря, вздорный был парень. Недолюбливал я его.
– Вы говорите – был. Как это понимать?
– О, теперь, думаю, он не такой! – с убеждением сказал Гриднев и самодовольно улыбнулся. – Теперь он командир танкового батальона, за бои под Сталинградом удостоен звания Героя Советского Союза. Сегодня порадовал меня в письме таким сообщением. Герой! Золотую Звезду, товарищ командир, выстрадать надо. Теперь я могу гордиться…
– Поздравляю, Артем Архипович. – Глушецкий от души пожал его руку. – Теперь понимаю причину вашего радостного настроения.
– Есть и вторая причина, – улыбнулся в усы Гриднев. – Стал я по вашему совету лечить ноги грязью из Суджукской лагуны. Отлично помогает. Боли прошли. Еще ванн десять сделаю – и опять буду в строю. Еще повоюю! Я словно помолодел, товарищ командир. На душе легче стало от сознания, что еще могу быть полезным Родине. А то было захандрил совсем. Очень плохо, когда мысли в небе, а ноги на печи. У нас в МТС, помню, работал механик Свиридов. Машины знал так, что мог с закрытыми глазами разобрать и собрать любую. Без него МТС как без рук. И вдруг, как на грех, заболел – и отнялась у него правая нога. Лежит он дома, скучает, а в МТС горячая пора, к весне готовимся. Мысли у человека в мастерской, а ноги к постели прикованы. Маета, а не жизнь! Не утерпел он, смастерил коляску и заявился в мастерскую. Так в коляске и разъезжал от трактора к трактору с утра до поздней ночи. Вот и я в таком положении чуть не оказался.
– Давайте, однако, Артем Архипович, займемся планом, – напомнил Глушецкий.
– Точно, – спохватился Гриднев и развернул свою тетрадь.
Глушецкий вынул из чемодана большую папку в коленкоровом переплете.
– Мы посмотрим, как планировал Уральцев. Это его дела, – заметил он.
Развернув папку, он увидел так и неоконченный очерк о Малой земле, личные планы замполита, вырезанные из газет сводки Совинформбюро, планы партийной политической работы. На обложке одной тетради стояла надпись «Ленин и моряки». Глушецкий вспомнил, что Уральцев писал на эту тему беседу к годовщине смерти Ленина, но провести ее не успел. Перелистав тетрадь, он увидел, что беседа написана полностью, и ему вдруг захотелось прочесть ее разведчикам. Пусть она напомнит им о близком человеке, с которым, может быть, они никогда в жизни встретятся, но память о котором сохранится в их сердцах.
Гриднев одобрительно отозвался о намерении командира.
Вечером, когда с передовой вернулся Семененко с товарищами, Глушецкий собрал всех разведчиков в наиболее просторном блиндаже.
– С нами нет нашего замполита, – начал он, – но у нас есть одна беседа, которую он не успел провести. То, о чем он хотел вам рассказать, прочитаю я.
Безымянная высота господствовала над Малой землей. Была она пологой, густо заросшей кустами колючего держидерева. По скату, обращенному к морю, проходила дорога из города в совхоз «Мысхако». В февральских и мартовских боях десантники дошли до нее, но дальше продвинуться не смогли. Дорога стала линией обороны. Гитлеровцы заминировали ее. Метрах в двадцати от дороги лежало второе минное поле и проволочное заграждение.
За высотой находились гитлеровские минометные и артиллерийские батареи, которые вели огонь по Малой земле.
Семененко, Кондратюк, Гучков и Логунов два дня и две ночи вели наблюдение за стыком противника на Безымянной высоте, где находились ракетчики. Во вторую ночь саперы проделали проходы в минных полях и в проволочном заграждении. Сделали они это довольно аккуратно, так что и днем нельзя было заметить проделанные проходы.
Весь третий день разведчики проспали в блиндаже стрелковой роты, державшей тут оборону. Первым проснулся Кондратюк. Выглянув из блиндажа и увидев, что близится вечер, он крикнул спящим:
– Довольно дрыхнуть!
Разведчики вышли из блиндажа и по ходу сообщения прошли к небольшой балочке, где протекал ручей. Умывшись, они сели на камни и закурили.
– В животе – тоска смертная, – протянул Кондратюк. – Догадается старшина прислать чего-нибудь заморить червяка или придется терпеть до завтрашнего утра?
– Сухой паек нам дали по сегодняшний вечер, – сказал Логунов. – Сверх нормы у старшины не допросишься. А я бы тоже не прочь… Эх, кабы знать да ведать, где нынче пообедать.
– Полкотелка горяченького неплохо было бы, – поддержал разговор Гучков.
– Прекратить балачки про харч, – сердито буркнул Семененко и облизнул губы. – У тебя, Кондратюк, дыра во рту насквозь просверлена, не можно ее наполнить.
– Эх, главстаршина, – с соболезнованием покачал головой Кондратюк и убежденно заявил: – Нет той птицы, чтобы пела, да не ела. Харч на фронте – наиглавнейшее дело!
– Цыц, говорю! – прикрикнул Семененко.
Кондратюк вздохнул и с завистью посмотрел на двух солдат, несущих в роту четыре ведра с супом и кашей.
– О! – неожиданно воскликнул он, хлопнув себя рукой по лбу. – Отличная мысль! Разрешите, товарищ главстаршина, сбегаю в батальонную кухню. Я так думаю, что никакой кок не откажет разведчикам!