Вот и сегодня Шарик нехотя погрыз рыбьи косточки, юшки хлебнул чуть-чуть и отвернулся. Он лег около ног хозяина и посмотрел на него таким взглядом, словно хотел сказать: «Неужели ты этим питаешься?»
– Не нравится? – сказал Савелий Иванович, снова закуривая. – Прошел год, а что мы сделали полезного?
Год… Савелию Ивановичу вспомнились первые дни, когда в Севастополь вошли немцы. Связной, которого он ожидал, не явился. Тогда Савелий Иванович решил действовать по своему усмотрению. Он пошел в городскую управу. Несмотря на то что был жаркий день, Глушецкий надел новый костюм, галстук, фетровую шляпу, подарок сына. Усы лихо закрутил вверх.
Всем своим видом он хотел показать, что у него праздничный день.
На стене здания управы был вывешен приказ немецкого командования. Глушецкий остановился и прочитал его. Приказ гласил:
«Всем красноармейцам, краснофлотцам, командирам и комиссарам, оставшимся в городе, необходимо завтра в 5 часов утра явиться на площадь Арсенала. Кто не явится, будет считаться партизаном и расстрелян. Всем жителям города с детьми завтра к 7 часам утра явиться на площадь III Интернационала для отправки в концлагеря до установления порядка в городе. Кто не явится и будет обнаружен в домах или на улице, будет расстрелян на месте».
«Расстрелян… расстрелян… Скольким людям придется принять смерть…» – подумал Савелий Иванович.
Городским головой немцы назначили Мадатова, а его заместителем Белецкого. Эти фамилии ни о чем не говорили Савелию Ивановичу. Раньше он не знал таких людей. К Мадатову на прием попасть не удалось. Тогда Савелий Иванович пошел к Белецкому. Войдя в кабинет, он увидел за столом человека в пенсне, сквозь которое глядели колючие глаза. В стороне на диване сидел обрюзгший пожилой мужчина.
– Здравия желаю, господин Белецкий, – начал с ходу Савелий Иванович, изображая па лице угодливость. – Разрешите вас поздравить с высокой должностью.
– Кто такой? – отрывисто спросил Белецкий, не вставая.
– Я Глушецкий Савелий Иванович, мастер с Морзавода.
Белецкий снял пенсне, протер стекла носовым платком. Надев пенсне снова на нос, он встал и оглядел Глушецкого с ног до головы.
– Тот самый Глушецкий – депутат городского Совета, знатный мастер, чей портрет висел на доске Почета?
– Он самый.
– Любопытно, – протянул Белецкий. – И зачем вы пожаловали?
Глушецкий покосился на человека, сидящего на диване.
– Мне хотелось бы поговорить с вами наедине.
Белецкий нахмурил брови и сухо заявил:
– Это мой доверенный человек.
«Где я эту бульдожью морду видел?» – подумал Глушецкий, имея в виду человека на диване. Но так и не вспомнил.
– У меня разговор, можно сказать, секретный, – вздохнул Савелий Иванович. – Ну если нельзя, так ничего не попишешь. Пойду в гестапо. Кстати, не скажете ли, где оно находится?
Белецкий вышел из-за стола, подошел к Глушецкому и, глядя в упор, сказал:
– Что ж, поговорим наедине. – И кивнул своему охраннику: – Жди за дверью.
Когда тот прикрыл за собой дверь, Белецкий снова сел в кресло.
– Ну, депутат городского Совета, выкладывайте свои секреты.
Глушецкий присел на краешек стула и достал из кармана тетрадь.
– В этой тетради, – сказал он, – фамилии членов горкома и депутатов городского Совета, их семей, домашние адреса. Интересуетесь?
Белецкий протянул руку за тетрадью, но Глушецкий не спешил ее передавать.
– А может, список передать в полицию или в гестапо? – прищурился Глушецкий.
– Давайте мне, – нетерпеливо потребовал Белецкий.
– А что я буду иметь взамен?
Белецкий встал, поморщился.
– Что же вы хотите получить взамен?
– Видите ли, господни Белецкий, – спокойно сказал Глушецкий, подавая ему тетрадь, – каждый хочет извлечь выгоду из создавшейся обстановки. В том числе и вы… Можете ли вы ответить мне на один вопрос?
– Что за вопрос?
– Вам известно, что я был депутатом, что мой портрет висел па доске Почета. Вы должны знать также, что я был членом партии. Всего этого достаточно, чтобы гестапо меня незамедлительно отправило на тот свет. Не так ли? А я вот сам, не скрываясь, прихожу к вам и предлагаю свои услуги. Не кажется ли вам это странным?
– Да, кажется, – подтвердил Белецкий, листая тетрадь и кидая на него косой взгляд.
– А известно ли вам, что два месяца тому назад меня исключили из партии?
– За что же? – Белецкий перестал перелистывать тетрадь и уставился на Глушецкого.
Голубоглазый, с закрученными вверх кончиками усов, светловолосый мастер с Морзавода показался Белецкому очень похожим на немца. Он располагал к себе, но Белецкий был недоверчив.
– Но вы, конечно, не знаете, что в моих жилах течет арийская кровь, – с неподдельным достоинством сказал Савелий Иванович и облизал пересохшие губы. – Да, господин Белецкий моя бабушка была чистокровной немкой. Могу доказать.
Если бы Белецкий тотчас потребовал доказательств, вряд ли Савелий Иванович смог бы их представить. Кстати, список депутатов и членов горкома – тоже липа. В горкоме партии знали, что давали Глушецкому. В списке значатся те, кто эвакуирован из Севастополя с семьями. Напрасно гестаповские ищейки будут их разыскивать.
Белецкий, подошел к письменному стаду и сунул тетрадь в ящик. Сел в кресло, закурил и проговорил с нескрываемой иронией:
– Вот что… Список ваш несомненно представлял бы ценность, если бы у нас его не было. Вы что думаете – мы сидели и ждали, когда какой-нибудь Глушецкий придет к нам со списком? Мы заранее побеспокоились об этом. Я мог бы просто вернуть его вам. Но – пока оставляю его у себя. Это похвально, что вы желаете сотрудничать с немецкой армией и принести пользу освобожденной России…
«Вот и все, сорвалось…» – подумал Глушецкий и, сохраняя спокойствие, сказал:
– Мне кажется, господин Белецкий, вы не совсем правильно поняли меня. Я не политик. Ваши высокие слова меня мало волнуют. Для меня хороша та власть, которая меня не тронет и даст возможность добывать деньги. Деньги – мой бог. Список же принес я для того, чтобы видели, что я отрекся от прошлого.
– Так вы хотите денег? – Белецкий снисходительно усмехнулся. – И сколько?
– Ах, господин Белецкий, мы все еще не можем понять друг друга.
– Какого черта морочишь мне голову! – вдруг рассвирепел Белецкий. – Говори и убирайся!
«Не перегнул ли я палку?» – подумал Глушецкий. Он встал и, приблизившись к столу, вкрадчиво продолжал:
– Извините, господин Белецкий. Я пришел именно сюда, потому что знаю, в таком учреждении должны быть деловые и энергичные люди. Такие, как вы, например. С вами я и хотел бы иметь дело.
– Да говори же, чего хочешь?!
– Хочу стать предпринимателем.
Белецкий неожиданно рассмеялся. Глушецкий обиженно сказал:
– А что тут смешного, господин Белецкий? Я хочу заняться сбором металлолома. Германии металл нужен. Вы знаете, сколько можно заработать на этом? Если вы поддержите меня в организации такого предприятия…
– Вот это деловой разговор, – перестал смеяться Белецкий. – Только бесполезный.
– Это почему же? – удивился Глушецкий.
– А потому, что немцы не дадут вам заработать. Металлолом – это трофеи германской армии. Для его сбора они сгонят пленных. И все это обойдется им бесплатно.
Глушецкий растерянно развел руками.
– Вот этого я не сообразил… Тогда коммерция… Это единственный способ разбогатеть.
– Положим, не единственный…
– Для меня единственный. Я так думаю, господин Белецкий немецкая армия не будет препятствовать развертыванию частной инициативы.
Глянув на часы, Белецкий проворчал:
– Заговорились мы, а без толку. Идите домой, но через два дня явитесь ко мне. Я распоряжусь, чтобы вам выдали необходимые документы.
– Премного вам благодарен, господин Белецкий, – поклонился Глушецкий и вышел из кабинета.
Около дверей стоял страж заместителя городского головы. Он проводил Глушецкого настороженным взглядом.
Пройдя несколько кварталов, Глушецкий с ожесточением плюнул.
«Какую гадость говорил, как только мой язык поворачивался! Но надо, надо… Так надо…»
На третий день он опять появился в кабинете Белецкого.
На диване сидел все тот же человек с бульдожьей физиономией. Он криво усмехнулся и кивнул в знак приветствия, но с дивана не поднялся. Белецкий на этот раз был более любезен. Он протянул через стол руку и пригласил сесть.
«Значит, списка у них совсем никакого нет», – с облегчением подумал Глушецкий.
Откинувшись на спинку кресла и щурясь сквозь стекла пенсне, Белецкий сказал:
– Ну-с, гражданин Глушецкий, наведенные нами справки подтвердили правильность ваших заявлений. Мы выдадим вам хлебную карточку и документы. О коммерческой деятельности, к сожалению, придется на время забыть.
– Это почему же? – вырвалось у Глушецкого.
– О вас был разговор с немецким комендантом полковником Шансом. Он приказал использовать вас по специальности, в судоремонтных мастерских на минной пристани. На базе этих мастерских немецкое командование создает морскую верфь – «Марине верфь». Инженеры есть, рабочие тоже. Но нет мастеров. Заведующий биржей труда господин Шульгин жалуется, что все, кто приходит регистрироваться на биржу, выдают себя за чернорабочих. А у вас слава великолепного мастера, вы можете быстро отличиться.
Глушецкий поморщился:
– Мне не улыбается такая перспектива. Что я буду иметь от этого? Разрешите мне, на худой конец, собственную мастерскую открыть.
Белецкий чуть повернулся, и солнечный луч скользнул по стеклам пенсне. Глушецкому показалось, что из-под стекол блеснули молнии.
– Я не имею права отменять распоряжения коменданта, советую вам подчиниться его приказу. Иначе… Вы видели на, Пушкинской площади…
– Видел, – вздрогнул Глушецкий, – не приведи господи…
Он видел и никогда не забудет виселицы на Пушкинской площади. Были повешены три русских парня. На груди у каждого бирки с надписью: «Саботажник! Так будет с каждым, кто не будет регистрироваться и не будет работать». Вся вина этих ребят состояла в том, что они попали на глаза офицеру, имеющему приказ повесить первых попавшихся для устрашения жителей, не желающих идти на биржу труда для регистрации.