Итак, все решено. Завтра встреча в Геленджике.
Напевая, Таня повернула на тропинку, которая вела от берега на гору Колдун. Но когда подходила к штабу батальона, почувствовала вдруг какое-то непонятное смятение. Она вынуждена была признаться себе, что ее тревожит предстоящая встреча с майором, неизбежный разговор с ним. Трудно предвидеть, чем он кончится.
Вася Рубашкин неделю назад сказал ей, что живет в том же блиндаже, а ее топчан свободен, ждет свою хозяйку.
Таня не дошла до блиндажа, остановилась, прислонясь к дереву, огляделась. Сердце усиленно заколотилось. Но уже не от предчувствия встречи с майором. Картина разорения была ужасной. Вокруг деревья, посеченные горячим металлом, со сбитыми вершинами. Всюду воронки от бомб и снарядов. Следы боев…
У Тани повлажнели глаза. Вот в той траншее есть «лисьи норы», в которых она пряталась при бомбежке и спала в перерывах между боями. А там, за бугром, окопчик, где ее ранило, снизу, в балке, отделяющей гору Колдун от Безымянной, ночью шел рукопашный бой между прорвавшимся батальоном немецких автоматчиков и нашими солдатами и матросами. Там решалась судьба Малой земли. Если бы гитлеровцы расширили прорыв и прошли бы дальше по балке, Малая земля оказалась бы разделенной надвое. А вон высота, где находился наблюдательный пункт артиллеристов. Окруженные гитлеровцами, артиллеристы капитана Гогушкина вызвали огонь на себя…
Сколько погибло тут наших людей, сколько пролито крови! Вася Рубашкин, когда приходил в госпиталь, сказал, что от батальона осталась пятая часть. А 51-я бригада, принявшая основной удар врага, потеряла почти весь личный состав. Теперь она расформирована.
Однако надо идти в штаб батальона. Слегка робея, Таня подошла к блиндажу, где находился штаб. Натянув на брови пилотку и поджав губы, шагнула на выбитые в скале ступеньки. И тут из блиндажа вышли майор Труфанов и парторг батальона старший лейтенант Бурматов. Майор был в новой летней гимнастерке. Две пуговицы воротника расстегнуты. Виднеется белоснежный подворотничок. Брюки заправлены в новые летние сапоги. Вместо пилотки фуражка. В новом обмундировании был и парторг.
Увидев Таню, майор сначала моргнул, словно не веря своим глазам, потом заулыбался. Таня приложила правую руку к пилотке и отрапортовала:
– Товарищ майор, главстаршина Левидова вернулась из госпиталя.
Труфанов протянул ей руку и, не скрывая радости, сказал:
– Здравствуйте, товарищ Левидова! Рад вас видеть. Поздравляю с возвращением в строй.
Парторг тоже поздоровался с ней за руку и сказал:
– А мы поджидали вас со дня на день.
Майор согнал с лица улыбку, слегка нахмурился:
– Отдыхайте, товарищ Левидова, жить будете в том же блиндаже, а через три часа приходите в штаб, я и парторг будем вас ждать. Сейчас нас вызывают в политотдел.
Парторг с улыбкой оглядел девушку.
– А вы похорошели… Такими глазами можно поражать без снайперской винтовки. Я имею в виду наших солдат и офицеров.
Труфанов покосился на него и усмехнулся.
– Ого, парторг, вы умеете комплименты говорить.
Таня не улыбнулась, сохраняя серьезность.
– Вставайте на довольствие. В общем, устраивайтесь, – сказал майор, заметив, что Таня хмурится. – А мы пошли.
Когда они ушли, Таня поднялась по ступенькам и направилась в свой блиндаж. Майор, как ей показалось, встретил ее несколько суховато. Может быть, причиной тому парторг. Ну и хорошо, что так. Через три часа она скажет майору о своем отъезде в Геленджик. На этом все и закончится.
В блиндаже никого не оказалось. Вася Рубашкин, вероятно, в засаде. Таня огляделась. Все было так, как и раньше. Ее постель застелена плащ-палаткой.
В блиндаж вошел ординарец командира батальона ефрейтор Гармаш, черноглазый, с чубом смоляных волос, похожий на цыгана.
– Привет! – воскликнул он, подходя и протягивая руку. – Это замечательно, что вернулась!
– Почему? – спросила Таня, не очень довольная этой встречей. Ординарец не нравился ей своей развязностью.
– Еще спрашивает! Да майор извелся без тебя, ночами не спит, вздыхает.
– А я не снотворное для вашего майора, – ответила Таня.
Даже Гармаш смутился от ее неприветливых слов. Но теряться было не в его правилах.
– Это дело, впрочем, не мое, – махнул он рукой. – Смотрю вот на тебя и думаю: вроде бы девчонка ничем не выдающаяся и росточком невелика, силенок небось маловато, а такое дело подняла, удивляюсь, глядючи на тебя.
Таня вскинула на него глаза и недоуменно спросила:
– Какое дело?
– Снайперское. В батальоне с твоей легкой руки снайперов развелось. Щелкают фашистов за милу душу. Командир бригады и начальник политотдела похвалили наш батальон за снайперов. А кто начал это дело? Ты. Теперь тебе благодарность не только от комбата, но и от командования бригадой. Чего, думаешь, вызвали их в штаб? По поводу снайперов.
Пряча улыбку, которая невольно озарила ее лицо от этих приятных слов, Таня сказала:
– Молодцы ребята! Вася Рубашкин тоже ходит на охоту?
– Каждый божий день.
– Значит, у вас снайперов своих хватает, – заключила Таня. – Мне у вас делать нечего.
– Как это нечего? – удивился Гармаш.
– Сегодня я уезжаю.
– Куда?
– В свой батальон. К вашему я ведь была только прикомандирована.
Лицо у Гармаша вытянулось.
– А как же майор? – вырвалось у него.
– А никак, – нахмурилась Таня, чувствуя, что щеки начали гореть.
Гармаш ожесточенно зачесал в затылке.
– Ну и ну, – выговорил он наконец. – Погорел мой майор. По всем статьям. В начале войны он давал клятву не влюбляться, не жениться до конца войны. А что получается?
Она подумала: «Значит, не я одна такие зароки давала».
Теперь-то Таня уже начинала понимать, что жизнь есть жизнь, она продолжается и на войне со всеми своими радостями и горестями, что прав Виктор, а не она, а все же где-то в тайнике ее души сохранялось убеждение, что когда кругом горе, смерть, любовь должна отступить.
– А я так думаю, – продолжал Гармаш, посмеиваясь цыганскими глазами, – люби, пока любится. Смерть, она вон рядом ходит, раз – и ты на том свете.
– Так за чем же дело стало, Ваня? – засмеялась Таня. – Люби, пока любится.
– Кого? – передернул плечами Гармаш. – Объекта подходящего нет. В нашей бригаде девчонок – раз-два и обчелся, да и те интересуются только офицерами, а на нас, рядовых, никакого внимания.
– А ты плохого мнения о девушках.
– Нет! – воскликнул Гармаш. – Я уважаю фронтовых девчат. Жив останусь, женюсь только на фронтовичке. С такой женой не пропадешь. Честно говорю! Только буду выбирать не такую, как ты, маленькую да тоненькую. Выберу дебелую, крепкую, чтобы могла двухпудовой гирей помахивать.
– Вкус же у тебя, – покачала головой Таня.
Гармаш рассмеялся и вдруг спохватился:
– А ты завтракала?
– Нет еще.
– Так пошли со мной, я тоже еще не ел сегодня.
После завтрака Таня вернулась в блиндаж и не выходила до тех пор, пока не настало время идти к командиру батальона. Она переоделась: надела брюки, кирзовые сапоги, старую гимнастерку и пошла в штаб.
Майор разговаривал с парторгом. Когда Таня доложила о своем прибытии, он чуть улыбнулся и спокойно кивнул, приглашая сесть.
– Через три дня, товарищ Левидова, – повернувшись к Тане и глядя ей в глаза, сказал он, – политотдел бригады собирает снайперов. Так что вы прибыли вовремя. Вы инициатор снайперского движения в нашем батальоне. У нас в подразделении теперь снайперов больше, чем в остальных, вместе взятых. На слет пошлем вас в первую очередь.
– Но я… – начала было Таня.
Она хотела сказать, что сегодня уезжает.
– Подождите, – остановил ее майор. – Я вам все объясню, потом вы скажете. Надо выслушать сначала старшего. Устав того требует.
Таня смутилась и потупила глаза.
– Так вот, – продолжал майор. – Немцы потеряли во время апрельских боев более двенадцати тысяч солдат и офицеров, около тридцати самолетов, десятки танков, сотни орудий и пулеметов. Они выдохлись и вынуждены перейти к обороне. У них нет резервов, их жмут наши войска на других фронтах. По-видимому, они здесь уже не будут наступать. Но и у нас большие потери, не хватит сил для того, чтобы перейти в наступление. Таким образом и та и другая сторона перешли к обороне. Конечно, придет день, когда мы перейдем в наступление. Ну, а пока задача – крепить оборону и не давать покоя противнику. В этих условиях важное значение имеют действия снайперов. Сначала слет снайперов бригады, потом всей Малой земли. Будут присутствовать командующий армией генерал Леселидзе и начальник политотдела полковник Брежнев. Прошу вас, товарищ Левидова, подготовиться к выступлению на слете. Вопросы есть?
– Все ясно, товарищ майор. Разрешите идти?
– Можете быть свободны.
Таня вышла. Отойдя немного, присела на ствол поваленного дерева.
– Ну и дура, – выругала она себя, – почему не сказала майору о том, что решила уехать?
Пойти и доложить замполиту или начальнику штаба? Впрочем, почему она должна докладывать? Имея документ из госпиталя, можно сразу поехать в свою часть. Надо только взять винтовку. С ней ходит в засады Вася Рубашкин, это она от Гармаша знает.
Из штаба вышел парторг старший лейтенант Бурматов. Увидев Таню, подошел к ней и присел рядом.
– Что, дочка, зажурилась? – спросил он.
Бурматов имел право называть Таню дочкой, хотя ему было не так уж много лет. Но его лицо испещрено морщинами, виски белые. Все знали, что сын Бурматова погиб под Ростовом, а жену и дочь расстреляли гитлеровцы. Но он ничем не выказывал свое горе, всегда был спокоен, хладнокровен. Комбат относился к нему с большим уважением и называл его «батей».
– Я не зажурилась, – повернулась к нему Таня.
– Значит, мне показалось, – сказал Бурматов. – Товарищ Левидова, думаю, вам пора подавать заявление о приеме в партию.
– Я думала об этом. Решила, как Малая земля соединится с Большой, подам заявление.