Они встретились за чашечкой кофе в «Яблоневом буфете» Первого терминала. За спиной Даффи возвышалось служившее оправданием названию пятиметровое искусственное дерево, увешанное красными и зелеными шарами. Над его головой время от времени принималось трещать главное табло прилета и вылета, выдавая сведения о послеобеденных рейсах; та же самая информация высвечивалась на размещенных там и сям телевизионных мониторах. Каждые тридцать секунд как гром среди ясного неба раздавался «последний призыв» диктора пройти на посадку, и на столиках оставались десятки недопитых стаканов чая. Для слуха Даффи эти слова звучали как memento mori.[2] Он мог поспорить, что среди вышедших на пенсию пилотов были такие, кто назвал свое бунгало Последним Призывом.
Только присутствие Уиллета удерживало Даффи от того, чтобы предаться средней тяжести паранойе. Он ненавидел аэропорты… Он ненавидел и самолеты тоже. Все это, без сомнения, потому, что он ненавидел Заграницу. Иностранцев он, правда, не ненавидел — не больше, чем многих других людей, не иностранцев, — но он ненавидел место, откуда они приезжали. Сам Даффи, понятное дело, за границей никогда не был, но ему и не надо было туда ездить, чтобы знать, что там полно психопатов. И поэтому он ненавидел все, что напоминало ему об ужасающей возможности поездки за границу. Увидев в небе самолет, он втягивал голову в плечи, мирно едущий по Кромвель-роуд автобус Британских Авиалиний наполнял его тревогой. Даже простая встреча со стюардессой внушала ему смутное опасение, что она может его похитить, и он проснется связанным по рукам и ногам и с кляпом во рту в грузовом отсеке нацелившегося носом в землю ДС-10. Вот в чем была главная опасность самолетов: они падали, они причиняли смерть. Если бы Даффи был король, он повелел бы написать на всех фюзеляжах: «Правительство предупреждает: самолеты опасны для вашего здоровья».
Была у Хитроу и другая особенность. Этот аэропорт был словно маленький анклав на территории Великобритании. Люди здесь переставали быть англичанами — даже если за его пределами ими были. Они запросто могли ударить тебя углом чемодана — и не извинялись. Они норовили пролезть вперед тебя в очередях. Они кричали. Они без стеснения выражали свои эмоции у выхода на посадку. Они словно старались казаться большими иностранцами, чем сами иностранцы. И повсюду сновали миниатюрные азиатские женщины в коричневых халатах: они таскали подносы, драили полы, вычищали пепельницы, грациозно заходили и выходили из туалетов. Почти все они были настолько маленькие, что Даффи начинал чувствовать себя крупным мужчиной; многие из них казались довольно пожилыми; они никогда не разговаривали, разве что друг с другом, и язык их был непонятный. Единственным, что напоминало, что здесь не Заграница, были указатели и голос, объявляющий прибытие и посадку, всегда настолько спокойный, что это нервировало Даффи. Но даже это не помогало почувствовать, что ты в Англии. Когда миниатюрная азиатская женщина убирала за Даффи поднос, он вдруг понял, на что было похоже это место: процветающий форпост Империи с порабощенными туземцами.
— Ну так что у тебя за дело, Даффи? — Уиллет прочно вошел в образ доброго дядюшки. Даффи не возражал. Ему нравился Уиллет. К тому же, таможенники были совсем не то же, что стюардессы: их предназначение состояло — по крайней мере, так казалось Даффи — в том, чтобы отвадить людей от поездок за границу, в том, чтобы добавить ложку дегтя в бочку меда, и чтобы косвенно выразить неодобрение властей. Совсем иная роль, чем у стюардесс.
— Пока еще сам не знаю. Я вроде как разведчик. Меня как бы наняли работать на складе; приступать надо завтра. Там кто-то подворовывает. Больше ничего в точности не знаю. Просто подумал, схожу, осмотрюсь, ну и, конечно, с тобой пообщаюсь. Я, знаешь ли, нечасто здесь бываю.
Уиллет снова собрал в улыбку свои морщины; страхи Даффи не были для него секретом.
— Что воруют, это здесь не в новинку. Ведь это же Хитроу-Сити, Даффи, Хитрожопый город.
— Угу.
— Нет, правда, газетчики и судейские называют его Воровским Логовом. Но воровство — всего лишь малая толика, Даффи. Это хитрый город, в нем сплошь одни хитрости.
— Угу.
— Это так. Ведь что думает какой-нибудь Джо из народа? Он думает, что все дело в контрабанде, что мы здесь только и занимаемся тем, что отлавливаем не заявленные в декларации бутылки виски, выспрашиваем квитанции на фотоаппараты и всякую мелочь, а потом вдруг заявляется эдакий мордатый Бяка, и что-то в его походке подсказывает нам: вот он, тот, кто нам нужен, и у него на голове такая большущая кожаная кепка, и там наверху есть такая маленькая пупочка, а в пупочке брильянт, или таблетка ЛСД, или микрочип с секретом атомной бомбы. Так думает Джо из народа, верно? Джо из народа ни хрена не знает.
— Угу.
— Это город, Даффи, настоящий город, — Уиллет откинулся на спинку кресла и разразился речью. — Большой, как Ньюкасл, а население обновляется каждый день. Ты только подумай. Есть здесь, конечно, и контрабанда, но это так, местная специфика. Кроме контрабанды здесь процветают все преступления любого другого города, только те, кто их проворачивает, еще большие хитрецы, потому что они должны понимать местную специфику. А разница есть, потому что здесь крутятся большие деньги, потому что аэропорт открыт двадцать четыре часа в сутки, и потому что люди, прибывающие сюда, только и думают о том, как бы поскорее оказаться дома, и если им удается оказаться дома и при этом не потерять чересчур много, значит, все в порядке.
Да, есть контрабанда. Есть воровство. Есть даже вооруженный грабеж. Есть карманники, фальшивомонетчики, надувалы всех мастей. Есть так много всяких способов словчить, Даффи, ты не представляешь. Знаешь, что говорят о Хитроу?
— Про фрукты-овощи? Слыхал.
— Ладно, положим, это ты слышал. Ты, может, слышал и про «ковбоев» на стоянке такси — за триста фунтов они берутся довезти тебя до Бирмингема и высаживают на первом же перекрестке, а там — как знаешь.
— Угу.
— Слыхал про местную автостоянку? — Уиллет вошел в азарт, ему хотелось поразить Даффи какой-нибудь особенно ловкой аферой.
— Нет.
— Так вот, автостоянка, — Уиллет махнул рукой туда, где располагалась парковка. — Одна на короткий срок, другая на длительный. Нормально?
— Нормально.
— Долговременная парковка намного дешевле, но находится дальше. Приходится добираться на автобусе. Оставляешь машину, ключи, заполняешь бланк, где указываешь, когда обязуешься за ней вернуться, и летишь себе под пальмы к сеньоритам. Что же происходит после этого? Маленькая фирма сдает напрокат машины. Полная конфиденциальность и на порядок дешевле, чем у «Херц» или «Эйвис». Кто помнит километраж на спидометре своей машины, тем более, когда вокруг солнце и пальмы? А если даже кто-то и помнит, так ведь счетчик всегда можно отмотать назад, верно?
— Просто, как дважды два. Что, это и сейчас так?
— Нет, безмозглые ковбои допустили слишком много аварий. Вот лавочку и прикрыли. По крайней мере, что-то больше об этом не слышно.
— Хорошая афера, — уважительно проговорил Даффи.
— Просто прекрасная, пока работала. Жаль, что они так глупо попались.
Даффи кивнул. Ему было знакомо это чувство; оно было знакомо всем, кто работал в сфере охраны правопорядка. Начинается всегда с того, что хочется арестовывать всех и за что угодно, и любой значок с надписью «Войска вон» или показанный исподтишка рогатый знак победы таят в себе угрозу Сложившемуся Миропорядку; затем наступает осознание того, что всех нарушителей не переловишь, всех нарушений не пресечешь. Кто-то попадается по глупости, таких ты презираешь за то, что они так плохо подготовились к тому, за то взялись; кто-то попадается потому, что оказался менее удачлив, чем ты; и, наконец, кто-то попадается потому, что тебе очень, очень хотелось его поймать. Убийцы, насильники-педофилы — их ненавидишь. Но есть преступления и есть преступники, которыми нельзя не восхищаться. Блестяще задуманные, умело исполненные, никому не причинившие зла — настоящего зла. Такого преступника и ловить-то почти не хочется, его деятельность доставляет тебе что-то близкое к наслаждению, и когда они просто-таки напрашиваются на то, чтобы их поймали, ты чувствуешь раздражение, как будто бы они этим подрывают твое уважение к самому себе.
— А как вы узнаете, кого обыскивать?
Этот вопрос рано или поздно задавал Уиллету каждый.
— Секрет фирмы. Тебе, так и быть, открою. Тут нужно иметь выучку и чутье. Причем, чутье иногда в буквальном смысле слова. У нас тут есть один сотрудник, так у него чутье лучше, чем у его собаки. Да нет, я тебе клянусь. Вот идут они с собакой вдоль транспортера — собаке полагается унюхать марихуану, — но этот мой приятель, он часто реагирует первый. Показывает собаке, где нюхать. Собака прыгает, виляет хвостом и идет жрать свой бифштекс. Удивительное чутье.
— Ну вот меня, например, вы бы стали обыскивать?
— Это как получится. Иногда нам советуют за кем-то присмотреть особо. Иногда мы быстренько оглядываем чемоданы прежде, чем они попадают на «карусель». Это тоже немного помогает. Главное, мы наблюдаем за тобой с того самого момента, как ты слез с самолета. Не за тобой, конечно, а вообще за некоторыми. И не полагаться на «просветку», да, никогда не полагаться на «просветку».
— В общем, меня бы вы вряд ли остановили.
— Может, и нет. Но ведь все таможенники разные. Если ты ничего не знаешь наверняка, остается полагаться на чутье. Оно бывает двух сортов: я их называю «научное» и «выборочное». Научное, когда ты отслеживаешь тех, которые нервничают, или у которых многовато — или наоборот, маловато багажа. Иногда их чемоданы первыми выезжают на карусель. Мы можем организовывать такие штучки — а они притворяются, что их не замечают, ждут, пока другие пассажиры разберут свои. Ну вот, берешь такого под локоток да и отводишь его в сторонку. Это и есть научное чутье.