Вернувшись в поселок, Офелия отметила, что дождь смыл с дверей не все ее хулиганские метки. Некоторые были все такие же яркие и четкие, другие наполовину расплылись от воды. Одна была смазана особенно сильно. Офелия уставилась на нее. Как это вышло? Как будто что-то с силой шаркнуло по отпечатку, как будто чья-то рука пыталась его стереть…
Подул ветер, колоколом раздувая накидку у нее за спиной, и Офелия рассмеялась над своими страхами. Она скакала под дождем, как какая-нибудь дикарка. Было мокро. Конечно, она сама и смазала отпечаток в спешке. Поскользнулась, выставила руку… Она медленно поднесла ладонь к смазанному пятну. Высота подходит. Если она поскользнулась на мокром крыльце и уперлась ладонью в дверь, чтобы не упасть, это вполне могло случиться. Она не помнила, как это случилось, но она и впрямь много поскальзывалась, пока носилась от дома к дому, одержимая стремлением пометить все двери.
И все-таки по спине побежал холодок. Захотелось почувствовать на плечах солнце. Она сняла и повесила на локоть синюю накидку, развязала ленты на подбородке и взяла шляпу в руку. Лучи солнца успокоили ее. Все хорошо. С животными все хорошо, и она тоже в безопасности, и после обеда она как следует вздремнет. Вообще говоря… Офелия огляделась. Уже давно она спала только в той кровати, которую считала «своей». Но в такой день, с таким ветром в ее спальне будет сыро и неуютно. А вот двумя домами дальше по улице была спальня с двумя окнами, выходящими на восток. Офелия открывала дома, только когда была внутри, а значит, по утрам там прохладно и свежо.
Желтый отпечаток на двери почти не пострадал от дождя. Офелия вошла в дом, оставив дверь открытой. Из-за ставен внутрь проникал тусклый свет; слегка пахло затхлостью. Надо будет почаще проветривать дома. Офелия открыла ставни в спальне, ощупала матрас. Ничуть не отсырел; значит, сырость прячется где-то еще. Может быть, в одежде, оставшейся в чулане? Она попыталась вспомнить, кому принадлежал этот дом, но не смогла. В этой части поселка некоторые дома полностью затопило во время наводнений; выжившие жильцы не захотели здесь оставаться и перебрались повыше, а после ремонта сюда въехала молодежь.
А впрочем, какая разница, кто здесь жил. Офелия легла на кровать, потянулась. Ей нравились знакомые бугорки и вмятины родного матраса, но иногда приятно поспать на новом. Ногам было высоковато, а плечам, наоборот, слишком низко, но она так устала, что мигом провалилась в сон. Когда она проснулась, свет за окном стал перламутровым; должно быть, солнце уже опустилось. Она точно знала, что ей снился сон – яркий, полный красок, музыки и движения, – но по пробуждении не смогла ничего вспомнить. Она снова потянулась и медленно встала. Снова этот затхлый запах; она сморщила нос. Может быть, включить свет в комнатах, чтобы дом хоть немного просох?
Она закрыла ставни, щелкнула выключателем и вышла, прикрыв за собой дверь. В сумерках цвета и силуэты словно парили в воздухе, сами на себя непохожие. Офелия поморгала, повела плечами и пошла домой. Она хорошо выспалась – можно будет заняться недоделанными бусами. Или даже написать отчет… При мысли о том, как давно она не добавляла в журнал ничего интересного, ее кольнула совесть.
Дата на экране снова ее удивила. Неужели столько времени прошло с тех пор, как те поселенцы прилетели… и умерли? Офелия долго сидела перед компьютером, размышляя, что бы такого написать. Что ей было одиноко? Что ей было страшно? Думать о случившемся все еще не хотелось.
«Я не знала этих людей, – в конце концов напечатала она, – но мне их жаль, и мне стыдно, что я не хотела, чтобы они сюда прилетели. Теперь их родные думают, что они погибли в одиночестве, и знать не знают, что на этой планете есть человек, который их оплакивает».
Потом она пролистала календарь, делая короткие пометки в местах, которые привлекли ее внимание, пока у нее не разболелась спина и не задубело бедро. Она выключила компьютер и с трудом встала из-за стола. Как же больно двигаться после того, как столько времени просидела неподвижно! Сложно было представить, что она могла состариться еще больше, могла чувствовать себя старше, чем раньше, и все-таки, когда улетал Барто, она определенно чувствовала себя здоровее.
В швейном зале Офелия неприязненно посмотрела на незаконченные бусы. Если она снова сядет, то уже не поднимется. Но спать еще не хотелось. Опершись на стол, она принялась рассеянно перекатывать бусины. В юности у нее было ожерелье из сверкающих синих бусин с вкраплениями меди и серебра. Она оставила его сестре, когда вышла замуж. Умберто никогда не любил это ожерелье: подозревал, что это подарок Кейтано. Тут он был прав, хотя Офелия этого так и не признала. Вот бы научиться создавать такой красивый цвет. На фабрикаторе цвет можно было выбрать, но синий, который у него получался, был тусклым и скучным – совсем не таким, как у ожерелья.
Она погладила сушеные кукурузные обертки,
и те зашуршали под ее пальцами. Если сплести из них толстый жесткий шнурок, можно будет пустить его по подолу новой накидки. Раскрасить в какой-нибудь… Она замерла; по коже вдруг побежали мурашки. Что?.. Это был не звук, хотя она вслушивалась изо всех сил, пытаясь расслышать что-нибудь поверх шума крови в ушах. Она медленно повернулась, огляделась по сторонам. Ничего. Ничего, но… тревога почему-то не отступала.
Запах. Тот же запах, что в доме, где она спала. В тот раз она решила, что это запах сырости, но теперь, поразмыслив, сообразила, что грибок пахнет иначе, не так насыщенно. Сердце застучало как бешеное; приложив к боку кулак, Офелия почувствовала, как оно колотится о грудную клетку. Она сухо сглотнула.
– Я здесь, – сказала она в темноту, в тишину, в пустоту снаружи. Голос прозвучал чудно, трескуче, как плохо настроенное радио. – Если ты там, выходи.
Она понятия не имела, с кем или чем разговаривает. С призраками убитых? В призраков она не верила, хотя однажды видела Умберто – спустя полгода после его смерти. На нем были белый костюм и синяя шляпа; он улыбался другой женщине, а когда Офелия окликнула его, растворился в воздухе. Но разве призраки пахнут? Призрак Умберто ничем не пах – в тот единственный раз он просто проскользил мимо нее, как безупречная бесплотная проекция.
На секунду Офелия задержала дыхание, потом глубоко вдохнула – не то чтобы принюхиваясь… Да, что бы это ни было, оно пахло, и пахло незнакомо. По-новому. Вероятнее всего, это было какое-то животное; кто-то из лесных обитателей осмелел настолько, что зашел в поселок, хотя прежде такого не случалось.
Собрав всю свою храбрость в кулак, Офелия вышла из швейного зала и приблизилась к входной двери. Из-за ее спины за порог лился свет, и ее тень тянулась далеко вперед, а по обе стороны от нее лежали пятна света. Только их Офелия и видела. За дверью были выключатели, отвечающие за уличное освещение. В колонии ими почти не пользовались, но теперь она включила свет снаружи. Загорелось только две лампочки: остальные, должно быть, повредило во время штормов. Но и в этих косых лучах света ей удалось разглядеть, как по улице что-то движется.
Чудовище. Животное. Пришелец.
Смертельно опасный пришелец, которому уже случалось убивать людей.
Офелия не могла заставить себя ни выйти на улицу, ни вернуться в центр. Даже свет, и тот не могла выключить. Она посмотрела в сторону. Там тоже что-то двигалось, что-то темное на фоне еще более темной ночи. Существо приблизилось – многоногое, массивное нечто с глазами, в которых отражался свет лампочек…
Коровы. Офелия устало привалилась к дверному косяку; по улице прошествовали несколько коров. Между ними, высоко задирая ноги, скакал теленок. Одна из коров, взмахнув хвостом, мазнула кисточкой по отпечатку на двери. Выходит, это были коровы. А запах – тоже от них? Сложно сказать, но на улице действительно стоял густой, многосоставный коровий дух.
– Коровы, – произнесла Офелия вслух.
Животные замерли, растопырили уши и попятились, словно пытались увернуться от ее голоса. Офелии стало смешно; хотелось прирезать этих коров, из-за которых она так напугалась.
– Му-у-у! – завопила она, сама не ожидая; крик шел откуда-то из живота, до того громкий, что у нее заболело горло.
Коровы отпрянули, развернулись и с громким топотом припустили прочь.
– Дуры! – прокричала Офелия им вслед.
Продолжая полыхать от праведного гнева, она выключила свет в центре и ощупью двинулась домой. Теперь, когда она нарушила тишину, ей хотелось говорить и дальше, вновь чувствовать в горле слова, вновь услышать собственный голос не только в голове, но и ушами.
– Ну не идиотка ли? Коров испугалась. Могла бы догадаться, что они заходят ночью в поселок: ворот-то нет…
И все-таки… Она никогда не находила на улицах навоз. Да и к чему коровам заходить в поселок? Если бы они паслись в огородах, она бы давно это заметила.
Слова иссякли сами собой, словно их количество было конечно и она исчерпала лимит. Коровы зашли в поселок. Они зашли в поселок, хотя обычно этого не делают, но в этот раз зашли, потому что… потому что… потому что захотели… потому что их что-то напугало у реки.
Испытывать такой ужас дважды за один вечер оказалось физически больно. Так сильно у нее стучало сердце, так судорожно сжимались легкие, что заболели ребра. Она стояла посреди кухни, неспособная сдвинуться с места, пока ногу не скрутило так, что на фоне этой боли ужас померк. Офелия перенесла вес на сведенную судорогой стопу, всхлипывая с каждым вдохом, пока не отпустило. Она устала, и у нее болело все тело. Если пришельцы хотят ее убить, пусть убивают во сне.
Уже в постели ногу свело снова, и Офелия неуклюже встала, чтобы снова на нее опереться. Она слишком стара для такого. Знакомое раздражение согрело ее. Она слишком стара, и у нее болит нога, и ей тяжело работать, и во всем этом нет ее вины. Когда судорога прошла, она снова легла, натянув покрывало повыше. Потом вспомнила, что не заперла уличную дверь. Она никогда этого не делала, но теперь… если там действительно пришельцы… Вздохнув и выругавшись под нос – и откуда только она знает такие слова, – Офелия снова выбралась из постели и пошла запирать проклятую дверь.