Она лежала, растянувшись на кровати и с удовольствием ощущая знакомые бугорки и вмятины матраса, когда услышала, как они возвращаются по улице в темноте. Ворчание, клекот, негромкое стрекотание, звучащее как удовлетворение. Чужак с духовыми трубками снова играл; поверх их трескотни шелестели ноты.
По многоголосому клекоту она поняла, что существа обнаружили запертую дверь центра. Что это, возмущение? Разочарование? Как тут поймешь? Несколько тяжелых ударов. Выдержит ли дверь? Снова гомон. А потом – ну разумеется! – стук в ее собственную дверь, сопровождаемый трелью из чудной флейты. В Офелии всколыхнулся гнев. Целый поселок в их распоряжении, но нет, непременно нужно докучать ей! Почему они не оставят ее в покое? Неужели не понимают, что она пожилая женщина – усталая пожилая женщина, которая нуждается в здоровом сне?
Конечно, они не понимали. Она ведь тоже понятия не имела, сколько им лет. Ворча, Офелия выбралась из постели, включила свет и решительно протопала к двери, не намереваясь идти на уступки, чего бы они ни хотели на этот раз.
Музыкант показал на инструмент, встряхнул им и кивнул на центр. Наверное, это означало, что он хочет устроить еще один музыкальный вечер. Офелия не хотела. Она хотела спать в собственной постели, и чтобы никто ее не будил. И она не собиралась оставлять их в центре без присмотра.
– Найдите себе другое место для ночлега, – сказала она. – Все дома открыты.
Все, кроме ее дома; она твердо решила их не впускать.
Музыкант снова встряхнул трубками, показал на центр, и на этот раз продемонстрировал ей два когтистых пальца. Два? Два чего? Два музыкальных вечера, две ночи, двое существ? Чужак снова указал на инструмент, на дверь центра, поднял два пальца.
– Нечего там делать одним, – сказала Офелия. – Вы что-нибудь сломаете.
Существа захлопали глазами. Они не уходили, не двигались с места. Она понимала, что стоит ей закрыть дверь, как они снова начнут барабанить. Понимала, что сна ей не видать, пока они не успокоятся. Это было ничуть не лучше, чем снова жить с родней. Она поняла, что сдалась, за долгое мгновение до того, как согласилась признать это перед ними.
– Ну хорошо, – сказала она. – Но на ночь ищите себе другое место.
Она знала, что они не собираются уходить, и не могла им помешать. Ей нужно было решить, где будет ночевать она сама, и ее тело уже приняло решение. Ей нужна ее кровать.
Едва она открыла дверь центра, двое чужаков протиснулись мимо нее и опрометью метнулись в швейный зал справа. В струящемся из коридора свете Офелия видела, что древолазов у них на поясах больше нет; должно быть, все-таки съели. Она поежилась. Двое существ вернулись – один с еще одной связкой трубок, второй с горлянкой, покрытой бисерной сетью. Они помахали инструментами остальным, и, коротко взрыкивая, вся компания снова двинулась на восток, откуда пришла.
Они всего лишь хотели забрать инструменты. Офелия с трудом могла в это поверить. Она выключила свет, снова заперла дверь и проводила взглядом темные силуэты, пока они не растворились в ночи в дальнем конце улицы. Вернувшись домой, она еще долго лежала без сна. Кто мог предположить, как мыслят эти существа? Кто мог догадаться, почему они поступают так, а не иначе? Ей нравилась их музыка, но убийство… Как быстро, как легко и обыденно они убили древолазов… Ей приходилось видеть, как похожим образом убивают люди: резким движением сворачивают шею курице, быстро перерезают горло овце или теленку. Но не на бегу, не в высокой траве. Она невольно представила, как она, дряхлая старуха, пытается убежать от этих существ, а они загоняют ее, пересмеиваясь между собой и наслаждаясь погоней, а потом когтистая рука хватает ее за шею, и длинный острый нож вспарывает ей живот, и на траву вываливаются ее внутренности.
Через закрытые ставни заструилась нежная музыка. Чужаки устроились где-то неподалеку – возможно, в углу какого-нибудь огорода – и теперь играли на своих инструментах. Офелия представила, как им, должно быть, приятно наесться вдоволь после нескольких дней шторма, и поняла, что их музыка выражает это чувство. Как все-таки странно… Наконец она заснула, споря сама с собой о том, что естественнее после сытного ужина: петь или спать. Ей снились кошмары, но она ни разу не проснулась.
Наутро воздух был еще липкий, но уже не такой, как вчера. Ветер с моря, хотя и влажный, принес с собой свежесть. Офелия проснулась счастливая оттого, что лежит в собственной постели, в окружении знакомых вещей и родных запахов. Пугающие сны быстро поблекли от осознания, где она находится.
Впервые за много дней она вышла в огород, пока солнце еще не поднялось высоко. Следы чужаков ее не огорчили: они помяли всего пару кустов фасоли и раздавили всего один зеленый кабачок. Офелия взялась за работу: надо было подвязать помидоры, убрать прелые листья, разрыхлить землю. Она нашла маленький желтый помидор, который пропустила накануне, и прямо с куста сунула в рот. Сладкий, сочный. Из-за забора донеслось уханье; Офелия подняла глаза и увидела, что одно из существ наблюдает за ней. Как ему удалось подойти так неслышно? Она продолжила ворошить листья в поисках хвостоверток, склизевиков, тли, еще парочки спелых помидоров. На одном из стеблей сидел склизевик; она сняла его и раздавила.
Чужак заклекотал. Офелия посмотрела на него. Он тянул к ней руку.
– Хочешь склизевика?
Наверное, она неправильно его поняла. Склизевики – склизкие вредители, от которых чешется кожа. И все-таки она подошла к забору и положила склизевика в протянутую ладонь. Существо ухнуло и закинуло склизевика в рот.
К горлу Офелии подкатила желчь. Съесть склизевика.
– Гадость, – сказала она, хотя знала, что чужак не поймет.
Выражение его лица не изменилось – впрочем, она все равно не понимала, что оно означает. Она вернулась к работе. На глаза попался еще один склизевик, и она оглянулась через плечо. Чужак стоял на месте, продолжая наблюдать за ней. Она показала ему склизевика. Он протянул руку; на этот раз она отдала насекомое целым. Снова это резкое движение ладонью, хруст, и склизевик исчезает во рту существа. Омерзительно. С другой стороны, склизевики жили здесь всегда; кто-то должен ими питаться. Почему бы не эти существа?
Под одним из кабачковых кустов она нашла еще одного склизевика – проклятый вредитель уже наполовину проколол стебель. Она сняла его, отдала чужаку, который в нетерпении нависал над забором, и оборвала неспелые кабачки. Лоза умрет – надо спасать то, что еще можно спасти. Плоды еще мелковаты, но их можно замариновать, как огурцы. Иногда она даже ела их сырыми, хотя обычно они горчили. Она откусила кончик одного кабачка. Сойдет. Чужак коротко рыкнул; она подняла глаза и увидела, что у него сузились зрачки – как в тот раз, со шваброй. Что это, ужас? Так ведь и она пришла в ужас, когда он слопал склизевика. Она демонстративно откусила кусок побольше – и обнаружила, что кабачок все-таки слишком горький. С трудом проглотила, кинула остатки в сторону компостной канавы и улыбнулась, глядя существу в лицо.
Несколько секунд оно не двигалось, потом
встряхнулось и побрело прочь. Еще несколько существ шли по улице с востока своей прыгучей походкой, как стайка неугомонных детей. Офелия пожала плечами и вернулась к работе. У нее много дел, да и животных давно пора проверить.
Овец она нашла в западной части длинного луга – те сгрудились в кучу, нервно подергивая ушами. Едва она попыталась приблизиться, животные бросились врассыпную, будто от волка. Догонять она не стала: все равно не поймает. Вместо этого Офелия попыталась их пересчитать. Кажется, меньше овец не стало, хотя в море серых спин и мелькающих ног сказать наверняка было сложно. Возможно ли, что чужаки мучили овец? Она этого не исключала, но доказать не могла. По западной окраине поселка она дошла до выпаса у реки. Уровень воды поднялся, и река вышла из берегов. Коровы, в отличие от овец, вели себя спокойно и щипали траву, широко растянувшись между насосной станцией и старым телячьим загоном. Офелия пересчитала их по головам – все на месте.
Вернувшись в поселок, она начала обход: нужно было проверить нанесенный штормом ущерб. Поломанные ставни, сорванная черепица, поваленные деревья. Время от времени чужаки мелькали в отдалении, но близко не подходили. Она не могла разглядеть, чем они заняты, но до тех пор, пока они не трогали животных, ей было все равно.
До наступления сумерек Офелия обошла весь поселок и выяснила, что нужно чинить. Она вспомнила, что подумывала бросить некоторые здания и больше ими не заниматься, но то была временная слабость. Перед крупными штормами с ней всегда случался упадок сил. Но теперь шторм закончился, и она не могла смириться с мыслью бросить все на самотек, какой бы усталой ни была.
Она открыла центр, чтобы проверить прогноз погоды. Штормов не намечалось, хотя далеко на востоке закручивались воронкой облака. Два шторма за сезон случалось редко; за сорок с лишним лет – всего дважды. Скорее всего, этот шторм пройдет стороной. Она на это надеялась.
Офелия разблокировала клавиатуру, чтобы записать краткий отчет о последних днях. Как же рассказать о случившемся? Она знала, что ее отчет никто не прочтет, и все-таки не хотелось, чтобы он звучал как россказни безумной старухи. «Во время затишья я вышла на улицу и встретила пришельцев». Это звучало как сюжет развлекательного куба, как бред сумасшедшего. Но она не сумасшедшая. И они реальны. Как же их описать, чтобы было понятно, что они реальны?
В коридоре зацокало. Разумеется, они вошли в центр за ней; она ведь не закрыла за собой дверь. Офелия оглянулась. Один из чужаков смотрел на нее, его ясные глаза сверкали неподдельным интересом. Да, они были реальнее некуда. В руках чужак держал горлянку с натянутыми вокруг корпуса бисерными нитями; их взгляды встретились, и чужак встряхнул горлянкой.
Что это? Приглашение? Объяснение? Она не знала. Ей не хотелось об этом думать; хотелось лишь записать происходящее так, чтобы было понятно ей самой и другим людям, пусть даже никто ее записи не прочтет.