Население: одна — страница 28 из 60

Меньше дневного перехода по траве, больше дневного перехода среди высоких деревьев. Глаза расширяются. Дневной переход вверх? Они задирают головы, глядя на голубое небо, на мягкие облака. Да как же далеко в таком случае до облаков? Какого они размера? Сравнение дается им легко: если до облака столько, сколько можно пробежать во весь опор без отдыха, то оно должно быть больше пятерых травоедов, составленных рядом, а если за время пробежки солнце сместится на ладонь, то облако… размером с гору. Кто-то называет одну гору; кто-то называет другую.

Где-то наверху за ними наблюдает чудовище – кошмарная птица с большими глазами. У нее должны быть большие глаза, чтобы видеть так далеко, да еще и в темноте. Они видели, что картинка движется и в темноте. И картинка никогда не бывала темной.

Картинка, напоминает старейшина, появилась не сама по себе. Сделать ее светлой или темной – решать создателю.

Создателю наверху? Чудовищу, которое притаилось в облаках?

Оно хочет знать, как мы поступим с этим чудовищем. Изучает нас, как мы изучаем его.

Оно знает, что мы убили тех чудовищ.

Дрожь. Чудовища поступили плохо, разорили и сожгли гнезда, но… если чудовища умеют забираться настолько высоко и наблюдать из-за облаков, то, возможно…

Сперва гнезда, с нажимом напоминает желторотая, которой скоро самой вить гнездо. Нет гнезд – нет Народа.

Успокаивающее бормотание. Гнезда будут. Гнезда они найдут. Гнездо для тебя, для молоди. Гнезда – всегда. Гнезда…

Гнездись здесь. Самый дерзкий оглядывает ящики чудовищ. Правая рука отбивает дробь – нет, нет, нет. Дерзкий изгибает шею, которой становится тесно от ремней дорожной перевязи, и отводит взгляд. Прости. Не держи зла. Прости.

Старейшина потягивается – одной длинной рукой, другой. Довольно. Успокойтесь. Здесь безопасно. Отдыхайте.

Один за другим они устраиваются на земле. Старейшина открывает закупоренную горлянку и снимает свисток. Самый дерзкий разминает пальцы. Несколько медленных нот, повыше и пониже. Кто-то встряхивает горлянкой, семена и бисер дрожат, пляшут, выстукивают ритм. Длинные пальцы на ногах изгибаются, притопывают. Второй флейтист медлит, дожидаясь, пока тона сольются, возьмутся за руки и запляшут вместе. Теперь голоса.

Добрая охота, добрая охота. Новая охота, новая охота. Музыка вьется вокруг знакомых мотивов, вплетая новые знания в уже известные узоры. Чудовище, чудовище, танец, танец. Чудовище, чудовище, ящики, ящики.

– Ку, – произнесло существо, заходя на кухню.

Офелия улыбнулась. Запомнил, значит. Она в этом почти не сомневалась. Чужаки все-таки были неглупы. Она подошла к холодильнику, открыла дверцу. Существо встало рядом. Офелия ногтем соскребла немного снега с внутренней стенки морозильного отделения и показала существу. Оно принюхалось, глядя почему-то не на снег, а на нее.

Шок от прикосновения пришел раньше, чем она поняла, что произошло, – все это время она смотрела ему в глаза, а не на палец. Она ощутила сухой шершавый язык и дыхание и отдернула руку. Чужак прикрыл веки и тоже отстранился, и ее руку обдало теплом.

Тепло. Они теплокровные. Офелия знала это и раньше. В ту штормовую ночь она чувствовала исходящий от них жар. Но она почему-то не задумывалась, что дыхание у них тоже теплое. Она машинально поднесла ладонь к губам; все, о чем она могла думать, – как, должно быть, у нее разит изо рта. От существа пахло странновато, но отнюдь не неприятно.

Теперь чужак смотрел на ее палец. Он снова высунул язык и облизал… губы? Да, наверное: не такие мягкие и подвижные, как у людей, но отличные от кожи на лице. Губы у этого существа были коричневатые, с лиловым оттенком. Язык тоже темнее человеческого, не такой ярко-розовый. На ощупь он был жестче и суше, чем у ребенка.

Существо потянулось к холодильнику, поскребло когтем по стенке. Несколькими быстрыми движениями слизало снег с пальца. Потом соскребло еще немного снега и поднесло руку ко рту Офелии.

Чего оно хочет? Офелия переводила взгляд между твердым темным когтем, покрытым тающим снегом, и золотисто-карими глазами. Оно что же, предлагает ей облизать его палец? Чужак поднес палец ближе. Офелия сглотнула ком в горле. С шапочки снега на пальце стекла первая капелька воды.

Вежливость взяла верх над недоверием. Офелия высунула язык и осторожно лизнула снег. Холодно. Язык уперся в твердую гладкую поверхность когтя – или правильнее сказать «ногтя»? Они походили на ее собственные ногти; язык не ощутил ничего неприятного – просто твердую гладкую поверхность, окруженную холодом.

– Ку, – произнесло существо.

– Ку, – согласилась Офелия.

Ее дети – как и большинство детей – в жару любили есть снег из морозильника. Она нашла неглубокую тарелку с деревянной ложкой и наскребла в нее снега. Протянула чужаку – тот взял тарелку, явно не понимая, что с ней делать. По крайней мере, он должен сообразить, что она не станет облизывать ему пальцы, занятые тарелкой. Возможно, он даже не знает, что снег тает и превращается в воду.

Тем временем ступни и щиколотки начали подмерзать, к тому же открытый холодильник зря расходовал электричество.

– Не стой у двери, – сказала Офелия и легонько отпихнула его, чтобы закрыть холодильник.

Чужак попятился вместе с тарелкой, не глядя на снег; вместо этого он смотрел на нее. Вот бы он прекратил это делать. Ей уже достаточно на сегодня впечатлений.

Офелия показала на тарелку.

– Холодно. Можешь съесть, если хочешь.

Он покрутил головой, поставил тарелку на стол и зачерпнул когтем еще немного снега. Высунул язык – действительно темнее, чем у людей, более шершавый и сухой – и лизнул. Посмотрел на Офелию. Она вздохнула и тоже зачерпнула чуть-чуть из вежливости. Если, конечно, она правильно поняла его намерения. Чужак взял еще снега, облизал палец и замер в ожидании. Да, похоже, она поняла правильно. Он предлагает есть по очереди. То ли опасается, что она пытается его отравить, то ли проявляет дружелюбие – как знать. Холод оказался приятным – лучше, чем ей запомнилось. Снег растаял у нее на языке, по подбородку потекла вода.

Остатки снега растаяли прежде, чем они успели доесть. Существо макнуло палец в воду, а затем коснулось длинного нароста на лице, который Офелия про себя начала называть носом. Потом снова макнуло палец, коснулось обоих век. И подвинуло тарелку к ней. Нахмурившись, Офелия тоже окунула палец в холодную воду. Она не понимала, что означают эти жесты, и опасалась их повторять – но и не повторять опасалась тоже. Что бы сказала она, смачивая водой нос и веки? Наверное, что-нибудь связанное с запахом, со зрением… Но что? Она приложила мокрый палец к носу, а затем к векам.

Существо коротко рыкнуло и, не оглядываясь, вышло из кухни. Что на этот раз? Она его как-то оскорбила? А может, чужак спешил рассказать приятелям о том, что она учудила? Офелия выглянула за дверь. Чудак перемахнул через забор огорода и зашагал прочь по улице. Теперь ей стало понятно, почему они так странно задирают ноги при ходьбе: чужак шел на пальцах, лишь изредка касаясь земли пяткообразным наростом.

Ну и пусть идет. Ее дожидался свежий хлеб – нельзя же беспокоиться об этих существах постоянно. Офелия отрезала себе несколько ломтей. Хлеб удался: хрустящая корочка, податливый мякиш.

Может быть, и существа эти похожи на хлеб? Она прикасалась к ним уже несколько раз, но все еще


сомневалась. Их кожа – если это была кожа – на ощупь казалась грубее ее собственной, но не грубее мозолей на пятках и ладонях. Мягкие ли они изнутри? Какие у них мышцы: мягкие, как у людей, или тоже жесткие, под стать коже? Что придает им такой необычный облик – скелет или жесткие кожные наросты?

Офелия поймала себя на том, что разглядывает хлеб с новым интересом. Она весьма смутно помнила школьные уроки естествознания, да никого и не заботило, хорошо ли она усвоила строение живых организмов. Для этого существовали специализированные классы – класс для естественных наук, класс с углубленным изучением ракетостроения или политики. От нее требовалось только делать что велено и не доставлять проблем. Даже когда по инициативе Умберто они вдвоем записались на вечерние курсы подготовки колонистов, инструкторов не интересовало, разбирается ли она в устройстве машин, которые ее учили обслуживать и чинить. «Просто следуйте инструкциям, – говорили ей. – Действуйте по схеме». «Это не сложнее, чем сшить по готовой выкройке платье, – сказал как-то один из них. – Справятся даже домохозяйки вроде вас». Она замкнула обиду от его пренебрежения глубоко внутри себя и доказала, что и впрямь способна четко следовать инструкциям.

О живых организмах она помнила немного; в памяти хранились разрозненные слова и образы: клетки, оболочка которых называется мембраной; эндоскелет у человека, экзоскелет у мухи. Клетки бывают круглые и овальные, и внутри у них тоже все круглое. Они напоминают поры в хлебе, только поменьше. Офелия вспомнила, как они смотрели куб о препарировании; как скальпель инструктора вскрыл дрожащее крысиное брюшко и из него потекла кровь; как мальчики хихикали и говорили жестокие вещи. Несколько девочек отвернулись, а Офелия не стала и увидела спутанный клубок внутренностей, ярко-розовые легкие и крошечное темно-красное пульсирующее сердце.

В тот раз она впервые по-настоящему ощутила, как пульсирует ее собственное сердце, и представила, как кто-то нависает над ней с огромным скальпелем. И это действительно случалось – только не с ней, а с ее подругой детства, которой пришлось резать живот во время родов. Донна так и не простила Офелию за то, что она не пришла ее навестить; Донна догадывалась, что дело не только в сборах перед полетом.

Но эти существа – Офелия усилием воли прекратила мысленно извиняться перед Донной, которая, наверное, уже умерла на далекой планете, где прошло их детство, – эти существа не вписывались ни в одну из знакомых ей категорий. Она понимала, что знает не все; в школе им преподавали лишь азы биологии и рассказывали только о тех живых организмах, которые обитали рядом, – то есть о малой части богатой природы Земли.