«Вдохнуть», – наконец произносит кто-то. Дружный вдох – они вместе испытывают эту идею. Вдохнуть. Да. Так же, как они передают знания друг другу, выдыхая их и вдыхая с каждым глотком воздуха, – точно так же они могут вдохнуть мудрость чудовища.
«Его речь. Кто будет учиться, чтобы вдохнуть?»
Резкий утробный выдох. Дробный стук костяшками пальцев по животу и груди, рты, распахнутые в попытке воспроизвести звуки.
«Сложно», – признает молодь. Остальные закатывают глаза.
«Это чудовище. Конечно, это нелегко».
«У певчих получится лучше». Они снова закатывают глаза. В их отряде нет настоящих певчих; никто из певчих не заинтересовался их авантюрой, ведь дома им предстояло слагать песнь о вторжении и войне.
«Кто пойдет?»
Молчание. На этот раз озвучивать варианты дробью нет нужды, и решение принимается в тишине. Один из них поднимается, следом еще один. После секундной заминки поднимается третий.
«Это слишком важно. Решение должно быть общее».
Левая рука выстукивает медленно и печально, но решение принято, и пути назад нет.
«Сказать чудовищу?»
«Показать чудовищу. Мы будем учиться».
Утром чужаки в полном составе – если, конечно, это действительно были все – ждали у ее дома. Офелия оглядела их с головы до ног, пытаясь сообразить, что им надо. Трое приблизились и один за другим поклонились ей в пояс. Что происходит?
– Вам что-то нужно? – спросила она.
Что означает для них поклон? Ответа не последовало – даже рыка, которым они обычно отвечали на ее вопросы.
– Хотите холодненького? – Она открыла дверь шире, приглашая внутрь.
Существа не зашли. Вместо этого остальные расступились, и троица зашагала прочь.
Офелия в замешательстве поплелась следом. Может быть, что-то сломалось и они хотят ей показать? Они свернули в переулок, ведущий к реке, и она утвердилась в этой мысли. Должно быть, что-то случилось с насосами – хотя утром вода лилась из крана и душа нормально. Может, они хотят, чтобы она показала, как устроена панель управления насосами? Она давно подозревала, что рано или поздно они заинтересуются…
Трое чужаков прошли мимо насосной станции, Офелия следом, остальные – чуть поодаль. Это напоминало процессию; она словно участвовала в какой-то церемонии, не зная своей роли. Миновав насосную станцию, они пересекли луг и зашли в высокую траву у берега. Офелия сбавила шаг. Ходить по высокой траве ей не нравилось: она резала ноги и оставляла на голой коже тонкие саднящие царапины.
Трое впереди остановились, повернулись к ней, снова поклонились. Один приблизился, когтем коснулся одного из ее ожерелий. Издал тихую трель. Широко обвел рукой, словно пытаясь охватить весь луг, а потом мотнул головой в сторону реки. В сознании вспыхнула уверенность: они уходят. Все? Она оглянулась на остальных. Те стояли неровной шеренгой, не двигаясь. Может быть, хотят, чтобы она пошла с ними? Но она не может. Она не может питаться их едой – они должны это понимать.
Чужак снова коснулся ее ожерелья, на этот раз осторожно подцепив когтем снизу, почти не коснувшись кожи. Что это значит? Он хочет ее ожерелье? Зачем? Офелия медленно сняла ожерелье через голову. Панцири склизевиков чередовались с раскрашенными бусинами; для этого ожерелья она выбрала зеленые и желтые, да еще горсточку синих. Не самое любимое – Офелия не против была его подарить, если, конечно, существо хотело именно этого.
Офелия протянула ожерелье, и чужак взял его, глядя ей прямо в глаза, словно пытался запомнить ее лицо. А может, и впрямь запоминал, если собрался уходить. Наконец он отвернулся, убрал ожерелье в одну из горлянок, висящих на ремне, плотно закупорил. Поклонился в последний раз, и все трое отвернулись.
Она никогда не видела, чтобы существа ходили к реке, и не знала, умеют ли они плавать… На секунду ей стало страшно, словно они и впрямь ее дети. В реке обитали хищники, которые питались другими водными животными; она помнила, как однажды что-то чешуйчатое и зубастое утащило под воду ребенка. Но тут из камышей выплыла узкая лодочка, и Офелия в очередной раз осознала, насколько они отличаются от людей, насколько приспособлены к жизни на этой планете. Они смастерили длинное узкое суденышко из материала, напоминающего шкуры, натянутого на изогнутый деревянный каркас. Швы располагались поперечно, как кирпичная кладка. Интересно, чем они обработаны, чтобы не пропускать воду? А весла – длинные весла с двумя лопастями и заостренными концами – погружались и выныривали из воды, и необычная лодка летела вперед быстро и легко, как водомерка.
У поселенцев ничего похожего не было; Офелия даже не представляла, что нечто подобное можно смастерить. В колонии пользовались цельнолитыми лодками, вмещающими двенадцать человек, с прямоугольным носом и небольшим мотором на корме. В самый первый год она сама помогала расчищать место для спуска лодок на воду. Изготовить предмет такого размера на фабрикаторе было невозможно, и, когда последние лодки прохудились, пришлось обходиться без них. Никому и в голову не приходило построить нечто настолько маленькое. Офелия уставилась на лодку, пытаясь представить, как натягивает коровью шкуру на деревянный каркас. Да, наверное, это возможно… если бы кто-нибудь до этого додумался.
Она оглянулась на оставшихся существ – те провожали лодку пристальными взглядами, но вот она добралась до дальнего берега, превратившись в крошечный ломтик полумесяца, и за гребнем последней волны их сородичи скрылись в лесных зарослях. Корабелы. Инженеры. Должно быть, они построили эту лодку после того, как добрались до реки; едва ли они тащили ее через родные луга.
Спрашивать, куда они направились, не было нужды, даже владей она их языком. Они собираются рассказать о ней остальным. Они не убили ее (пока, напомнила себе Офелия), а теперь узнали достаточно, чтобы рассказать остальным. Придут ли они сюда? Или, наоборот, следом за первой троицей уйдут остальные? Было бы неплохо. Возможно, они уйдут и наконец-то оставят ее в покое, и она снова сможет жить своей жизнью, не заботясь об этих созданиях.
Секунду Офелия обдумывала вероятность беззаботной жизни в блаженном одиночестве, но быстро отвергла ее. Ее мир рухнул еще в тот момент, когда на планету явились новые поселенцы, а потом пришли эти существа, и она знала – знала так отчетливо, будто сидела на собрании, где принимались такие решения, – что рано или поздно кто-нибудь прилетит расследовать смерть этих людей.
Утром существа никуда не делись. Офелия допускала, что теперь, отправив вестников, они могут покинуть ее, уйти охотиться в леса или куда-то еще. Но они остались и причиняли почти столько же неудобств, что и в полном составе. Постепенно она начала ловить себя на том, что подражает их ворчанию и клекоту, робко примеряя чуждую мимику. Они смотрели на нее во все глаза, ворчали или клекотали в ответ, но она ничего не понимала. Просто так было привычнее: подражать им, как если бы она общалась с младенцами.
Каждый из них постепенно обрел в ее глазах индивидуальные черты, хоть Офелия и не могла сказать, в чем заключается эта индивидуальность. Она не различала самцов и самок, старых и молодых, не различала общественных ролей. Она дала им имена, ориентируясь на свои наблюдения. Музыкант красиво играл на трубчатом духовом инструменте. Убийца перерезал горло древолазу… Лучше бы он ушел с теми тремя. Садовник, хотя и не занимался садоводством, чаще других околачивался поблизости в ожидании склизевиков, пока Офелия работала.
Дни сменяли друг друга. Музыкант раскрасил бусины и смастерил себе ожерелье – синее с вкраплениями зеленого и желтого. Жесткие гладкие когти мешали ему держать кисточку; вместо этого он наловчился насаживать бусину на заточенный с одного конца прутик и окунать в краску целиком. Офелия завороженно наблюдала, как он, дождавшись, когда стечет лишняя краска, переворачивает прутик (аккуратно удерживая за испачканный в краске край кончиками когтей), чтобы бусина соскользнула на сушилку, сделанную из закрепленной на подставке разлапистой ветки. Одну за другой он макал бусины в краску и насаживал на свободные прутики, пока ветка не начала напоминать праздничные деревья, которые Офелия видела в детстве в общественных учреждениях. К еще большему ее изумлению, для каждого цвета Музыкант брал отдельный прутик. Детей приходилось учить ополаскивать кисточку после каждого цвета… но эти существа не были детьми. И людьми они не были тоже, но об этом с каждым днем становилось все труднее помнить.
Высохшие бусины Музыкант нанизал не на предложенный Офелией шнурок, а на сплетенный из травы жгут. Закончив работу, он подцепил готовое ожерелье одним когтем и протянул ей. Подарок взамен того, что она отдала? Офелия взяла ожерелье и надела. Музыкант подался ближе и издал странный, но как будто довольный звук. Офелия улыбнулась и поблагодарила его, как поблагодарила бы человека.
Тот, кого она называла Убийцей, взял за привычку бродить по пастбищам. Поначалу Офелия опасалась за скот, но дни шли, а число животных не убывало. Когда она делала обход, Убийца ходил вместе с ней, временами останавливаясь, чтобы почесать о кустарник длинные когтистые пальцы на ногах. А один раз он бросился в высокую траву на берегу реки и начал кататься, как купающиеся в песке куры. Офелия невольно заулыбалась. Зрелище было весьма нелепое: у него ведь даже не было перьев. Она не знала, в чем смысл этого занятия – разве что у него просто чесалась спина.
Садовник, как и прежде, помогал ей искать и истреблять склизевиков. Других интересов у него, похоже, не имелось; пока остальные докучали ей в центре, он часто пропадал в огородах, отбившись от коллектива. Несколько раз она находила следы от когтей в земле вокруг растений, будто он сажал что-то или полол, пока ее нет. Возможно, он просто собирал склизевиков, а может, и впрямь понимал, для чего нужны мотыга и грабли.
Она услышала его из дома, когда вытиралась после душа, – протяжный мелодичный крик в несколько голосов. Сердце подскочило и забилось чаще. С улицы, совсем рядом с домом, донесся ответный крик, а потом дробный топот множества ног.