Вздыхая, Офелия поднялась и пошла искать Лазурного.
Как она и подозревала, существа обнаружились в коридоре центра. Лазурный поклонился ей; Офелия кивнула в ответ. Он показал на дверь операторской. Офелия помотала головой – ее существа уже знали, что этот жест означает «нет», и Офелия подозревала, что Лазурному рассказали о ней все. Вместо операторской Офелия подошла к одной из дверей, которые не открывала с тех пор, как колония опустела. Это была классная комната начальной школы, и она надеялась, что здесь остались какие-нибудь учебные модели.
Как она и ожидала, Лазурный последовал за ней; еще одно существо увязалось следом. Офелия порылась в шкафах вдоль стен и нашла нужную модель. Достаточно было повернуть маленькую рукоятку, и часть механизма, вращаясь на стержне, каким-то неизвестным Офелии образом вырабатывала электричество, которого хватало, чтобы зажечь крошечную лампочку. Только бы лампочка работала… Офелия знала, как называются части этого механизма, как ремонтировать его, если что-то разболтается, но она никогда не понимала, почему вращение маленьких магнитов вокруг катушек проволоки подавало ток на провода, подсоединенные к лампочке. Она могла бы по памяти пересказать учебные кассеты, но понятнее от этого не становилось.
И все же лучших вариантов у нее не было. Офелия вытащила модель из шкафа, сняла чехол. Она хорошо помнила, как трудно было протирать с нее пыль, а если модель слишком пыльная, то и работать не будет. Офелия надавила на рукоятку. Та не шевельнулась; чтобы вращать ее с требуемой скоростью, нужна была сильная рука. Она нажала сильнее, и рукоятка медленно, со скрипом пришла в движение.
Раньше это не было так трудно. Неужели она настолько слаба, что не может справиться с детской игрушкой? Офелия присмотрелась к модели и вдруг вспомнила про защитный блокирующий рычажок. Где же он? Вот. Она подергала за рычаг, и тот наконец поддался. Рукоятка пошла охотнее, постепенно ускоряясь. Один раз машина издала едва слышный характерный звук, но теперь Офелия, как ни вслушивалась, ничего не могла услышать. Она не сводила глаз с лампочки. Кажется, та слегка засветилась…
– Выключи свет, – велела она Лазурному, словно он мог ее понять.
Он потянулся к выключателю, и комната погрузилась во тьму. Теперь они оба видели слабое оранжевое свечение. Офелия сильнее налегла на рукоятку, и лампочка засветилась ярче.
– Аает сссуетц, – сказал Лазурный.
Он коснулся ее руки когтями, и Офелия выпустила ручку. Прежде чем та успела замедлиться, Лазурный продолжил вращать, все быстрее и быстрее, с большей силой, чем получалось у Офелии. Может быть, ему уже случалось пользоваться рукоятками? Обычно маленькие дети не сразу понимали, что вращать следует по кругу, а не вперед-назад, как поначалу пыталась двигаться рука. Свет усилился, из оранжевого стал желтым, а потом почти белым. В этом свете Офелия смогла разглядеть другую руку Лазурного, которую он держал рядом с динамо-машиной, как делал у электростанции. Если он коснется модели, его шарахнет так, что мало не покажется… Но он не пытался прикоснуться. Он словно ощупывал поверхность, недоступную ее глазам.
Кажется, пора пролить на происходящее больше света. Офелия щелкнула выключателем. Огромные глаза Лазурного вспыхнули золотом, зрачки сузились. Он выпустил рукоятку, вращение замедлилось, а лампочка начала тускнеть, пока совсем не пропала в ярком потолочном освещении. Теперь Лазурный поднес к динамо-машине обе руки, то приближая, то отдаляя их. Офелия с любопытством подставила руку тоже. Она ничего не почувствовала. Неудивительно: там ведь ничего не было.
«Хранитель гнезда, – объявляет певчий. – Хранитель носит священные знаки, глаза тела и глаза духа, и вкладывает знания в разум молоди».
«Я надеюсь, вы проявили уважение», – добавляет певчий, помолчав. Никто не перебивает: кто же станет перебивать певчего, занятого таким деликатным делом – плетением гармонии между незнакомцами? Только хранителей гнезд почитают больше. Певчий ждет, пока нетерпение желторотой не выливается в суматошный стук когтей по земле, который подхватывает успокаивающая дробь остальных.
«Конечно, мы проявили уважение. Конечно, мы поняли…»
«Но не сразу».
«Я поняла сразу».
Ей прощают эту неучтивость: молодь в пору первого гнездования всегда отличается несдержанностью. Певчий выстукивает сложный ритм, и желторотая успокаивается, слегка приоткрыв рот. Да… осталось недолго, и тогда она почувствует себя лучше.
«Хранитель гнезда, – поет певчий. – А где же молодь?»
«Ушла, – отвечает одна из охотниц. – Чудовище – хранитель гнезда – ушло туда». Охотница изображает старое чудовище, обводит рукой вокруг, имея в виду поселок, шевелит пальцами, изображая остальных из рода хранителя, и вскидывает руку, вытянув палец наверх.
«Высоко в небе у них крылатый охотник, – говорит другой. – Зоркий охотник, который рассказывает им, как выглядит мир, и предупреждает, когда приближаются бури».
«Хранитель умеет ходить по воздуху без крыльев?»
«Мы не видели. Но видели летающих чудовищ, рядом с гнездовьем… и они проглатывали живьем чудовищ поменьше».
«Народ хранителя отправился в путешествие, – предполагает певчий. – А когда вернется для гнездования, то узнает про нас». Певчий вздрагивает, и его горловой мешок издает гулкий стук. Остальные вздрагивают тоже. Те, кто вернулся с певчим, рассказали о долгих серьезных беседах, последовавших за истреблением разорителей гнездовья. Вожаки рассудили, что победой они обязаны скорее везению, чем мастерству; небесные чудовища не ждали беды, и одно только это свидетельствовало об их невероятном могуществе.
«Мы все – сочные прыгуны, которые забрались далеко от родной норы, – говорит один из охотников. – Как на ладони, спрятаться негде. Дичь для тех, кто видит с высоты, даже если рядом нет холмов; дичь для тех, кто оставляет шрамы в облаках, рассекая небесную плоть. У прыгунов есть зубы», – напоминает он.
«Но и они боятся ножей, – возражает другой. – Наши ножи перед оружием небесных чудовищ – что зубы перед ножами».
«Народ хранителя вернется, – говорит певчий. – Если это сородичи тех, кого мы убили, выстучать песню гармонии будет непросто».
«Дорога длинная, и на пути нет ни одного лагеря», – говорит кто-то из желторотых. Путь в обе стороны дался им нелегко. Он напоролся левой ступней на шип, и даже после того, как шип вытащили, наступать на ногу было больно. «Может быть, это все-таки другие создания».
«Они похожи в некоторых вещах», – говорит певчий. С этим никто не спорит. Певчие вместе с выжившими хранителями гнезд внимательно осмотрели мертвых чудовищ; певчий заметил бы детали, ускользнувшие от охотников в пылу битвы. «Разница, – продолжает певчий, – в основном в возрасте и одежде. Как любые живые существа, чудовища меняются с возрастом. Длинные травы на их головах белеют, как трава с наступлением холодов; кожа покрывается пятнами и обвисает. И если они стареют как мы, то с возрастом становятся медлительнее».
«У этого чудовища очень горячая кожа, – говорит охотница. – Про остальных я судить не возьмусь: они были мертвы. Но в жилах этого существа течет горячая кровь; в этом оно скорее похоже на нас, чем на чешуйчатых. Кто-нибудь видел, как оно плавает?»
«Нет. Оно не плавает, но каждый день поливает себя водой… а в особенно жаркие дни и по несколько раз в день».
«Под одеждой, – добавляет другой охотник, – оно носит вот тут, – он потирает грудь, – мешки, но мы никогда не видели, чтобы оно пользовалось ими, и не знаем, как они открываются».
Певчий притопывает левой ногой. «Да, такие же мешки были у некоторых из мертвецов. Я видел один такой мешок, рассеченный ножом, это часть существа, часть его тела. Один из хранителей осмотрел несколько таких существ и заметил, что у тех, кто покрупнее, есть дополнительное отверстие между ног».
«Ждали гнездования!» – выкрикивает та, что тоже ждет гнездования.
«Возможно. Но не забывай, что это чудовища. Хранитель гнезда предположил, что так они запасают жир для производства молоди».
«Можно спросить это чудовище», – предлагает охотник.
Певчий снова стучит, на этот раз правой ногой: несогласие. «Обращать внимание на то, что хранитель гнезда не завершил трансформацию, будет невежливо. Что, если существо рассердится? Откажется с нами разговаривать?»
«Может быть, оно и разговаривает с нами только потому, что ему некого воспитывать?»
«Слишком самонадеянно принимать нас за детей».
«Оно одиноко. – Голос желторотой дрожит. – Оно одиноко, народ покинул его».
Остальные обступают ее, тихонько постукивая пальцами левых рук и ног, успокаивая, утешая… «Ты не одна, мы рядом, мы твой народ…»
«Но у моих детей не будет хранителя!» От ее горестного вопля другие желторотые невольно вскрикивают тоже; горловые мешки раздуваются и вспыхивают оранжевым – цветом угрозы.
Певчий заглушает их возгласы уверенным ритмом, который сменяется традиционным контрапунктом гнездового гимна. «Здесь безопасное гнездовье, здесь надежное укрытие, здесь твоим детям ничего не грозит. Здесь могучий хранитель, – продолжает певчий, – способный преодолеть любые опасности, он сильнее всех, кого ты знаешь». Ждущая гнездования вздрагивает снова и, успокоившись, обмякает в заботливых руках остальных.
«Оно будет защищать моих детей?» – наполовину вопрос, наполовину утверждение.
Певчие не лгут, но создают в своих песнях новые истины, новые способы прийти к согласию.
«Хранители мудры, – говорит певчий. – Этот хранитель очень стар; этот хранитель дает пищу нашему разуму так, как если бы мы были детьми. Этот хранитель будет защищать твоих детей; я пропою, чтобы так было».
Желторотая внезапно засыпает, как часто делают те, кто ждет гнездования, и певчий жестами призывает остальных к тишине.
Они не знают, как называет себя чудовище. Певчий решает, что у такого мудрого старого существа наверняка есть имя, которое оно предпочитает. Оно скрывало его из вежливости, а не из жадности; как и все хранители, оно заботилось об их нуждах. Певчий не сомневается, что этот хранитель согласится защищать их молодь. Почти не сомневается. Если только его народ не вернется, ведь тогда долг ве