– Оставьте меня в покое! – сказала она резче, чем собиралась.
Он свирепо уставился на нее и попытался убедить ее в «серьезности» ситуации. Офелию разбирал смех: он и близко не догадывался, насколько серьезна ситуация.
– Я не дура, – сказала она с нажимом.
У него расширились глаза. Будет ли толк, если она в очередной раз повторит, что они прилетели не вовремя? Скорее всего, нет, но она все равно это сделала.
– Убирайтесь, – наконец сказала она, развернулась и зашагала прочь, спиной чувствуя их взгляды, словно вышитые на накидке глаза ползали по ее коже.
За спиной раздались неуклюжие шаги и короткая перепалка. Судя по услышанному, за ней пошла женщина. Что ж, хорошо. Пусть идет, пусть спустится наконец на землю, чтобы не приходилось стоять, задрав голову, мучаясь от боли в шее. Офелия не останавливалась в надежде увести женщину подальше в поселок, где остальные их не услышат. Конечно, у них есть передатчики, но, по крайней мере, они не станут постоянно встревать в разговор.
Когда женщина окликнула ее – довольно вежливо, – Офелия успела добрести до края улицы: не так далеко, как она надеялась, но все лучше, чем стоять у челнока. Отсюда существа могли увидеть ее, если бы захотели. Она развернулась.
Кожа у женщины оказалась не такая гладкая, как ожидала Офелия, как будто она много времени проводила за пределами корабля. Густая шапка темно-русых волос, короткая, но аккуратная стрижка. Серо-зеленые глаза смотрели открыто и дружелюбно, но Офелия им не доверяла. Женщина излучала самоуверенность – не ту, что приходит с жизненным опытом, а самоуверенность положения. И она совсем выбилась из сил, вероятно, оттого, что пыталась быстро идти в тяжелом защитном костюме. Офелия глубоко вздохнула и улыбнулась ей.
Женщина начала говорить, но Офелия прервала ее. Она должна понять, что у Офелии есть послание поважнее.
– Вы не вовремя, – твердо сказала она.
Взгляд женщины заскользил по ее волосам, лицу, телу, по ее причудливому наряду. Поверит ли она, что Офелия в своем уме, или отмахнется от ее слов из-за возраста и странной наружности?
Разговор не клеился: обеим было слишком некомфортно для обмена информацией, к которому, Офелия не сомневалась, стремились обе. Как она и предполагала, эти люди знали о существах. Услышав, что Офелия рассказала им о человеческих технологиях, женщина пришла в ужас – но чего она ожидала? Что Офелия в одиночку расправится с ними голыми руками? Что она сможет что-либо от них утаить? Незнакомцам предстояло многое узнать о существах.
Она почувствовала тот момент, когда отношение женщины переменилось, когда та решила, что Офелия не заслуживает внимания и, вероятно, безумна. Женщина попыталась напроситься к Офелии домой, чтобы поболтать, как давние подружки. Оказаться в замкнутом пространстве с этой сильной молодой женщиной в защитном костюме? Еще чего. В конце концов пришлось нагрубить женщине, чтобы от нее избавиться. По выражению лица незнакомки Офелия поняла, что грубость попала в цель.
Оно и к лучшему. Пусть обижается. Может, в следующий раз будет осторожнее со словами. А может – чем черт не шутит, – убедит остальных подождать до завтра. К тому времени, по прикидкам Офелии, Буль-цок-кхе должна родить, а ночью – если повезет – им удастся увести мать и детеныша в безопасное место.
16
Первым делом – на случай, если незнакомка наблюдает за ней или пошла следом, – Офелия направилась в огород. Не хватало еще привести их к гнезду. Несколько минут она бродила между грядок, не глядя на растения. Когда она выглянула из-за угла, то увидела лишь высокий хвост челнока, торчащий над крышами. Улица была пуста: должно быть, женщина вернулась на летное поле.
Офелия зашла на кухню и сразу же почувствовала, как засосало под ложечкой от голода. С вечера у нее осталась холодная лепешка; она скрутила ее в трубочку и затолкала в рот так быстро, что чуть не подавилась.
Было бы глупо умереть в такой момент, подавившись лепешкой. Она выплюнула половину, а остальное тщательно прожевала, прежде чем проглотить. Потом доела оставшуюся часть лепешки, стараясь сосредоточиться на вкусе и отвлечься от мыслей о последних событиях.
Эти люди выглядели не так, как она ожидала. Она уже привыкла к существам, к их узким большеглазым лицам, длинным изящным ногам и пружинящей походке, вытянутым четырехпалым ладоням с жесткими черными когтями. Эти люди были бледнокожие, мягкие и рыхлые, как тесто, с маленькими, утопленными в плоских лицах глазами и мягкими ладонями, из которых, как щупальца, торчало слишком много пальцев с мягкими ногтевыми пластинами.
В зеркало она старалась не смотреть: не хотела напоминать себе, как сильно на них похожа. Поев, она снова вышла в огород и выглянула за угол соседнего дома. Никого. Расслабляться рано: кто-то из них мог пробраться в поселок, спрятаться в переулках между домами. Но любопытство подстегивало ее; она должна знать, как проходят роды. Офелия перешла улицу, освещенную косыми солнечными лучами, и двинулась к дому, выбранному в качестве гнезда.
Двое охранников переместились внутрь и теперь издавали негромкую дробь; она видела, как пульсируют их надутые горловые мешки. Они ничего не сказали Офелии и не попытались остановить ее, когда она направилась к спальне. Здесь сидели еще двое, включая Лазурного. Интересно, где остальные? Офелия надеялась, что они прячутся в безопасном месте. Существа закрыли ставни с восточной стороны и слегка притворили остальные, чтобы создать мягкую синюю тень. В чулане было еще темнее, но в полумраке проступали очертания роженицы. Она шипела, клекотала и иногда громко фыркала: «Чуф-ф!» Процесс, в чем бы он ни заключался, шел полным ходом. Офелия присела на край кровати и принялась ждать.
У нее болела спина, а в глаза словно насыпали песку; она поднялась слишком рано. Сама не заметив, она задремала, привалившись к стене. Разбудило ее хоровое шипение и стрекот. Лазурный стоял у двери чулана, мощно раздувая горловой мешок – ярко-
оранжевое пятно в темной комнате. Прошла, наверное, целая минута, прежде чем Офелия сообразила, что хор – множество голосов – доносится из чулана. Буль-цок-кхе родила.
Офелия поднялась, раздумывая, не стоит ли извиниться. Огромные глаза Лазурного остановились прямо на ней, а в следующий момент из гнезда на нее выглянула Буль-цок-кхе. Приглашение или предупреждение? Офелия глянула в окно – время близилось к полудню, и на улице было ослепительно светло. Людей она не увидела, да и хвоста челнока из этого окна было не разглядеть. Она вернулась в большую комнату – охранники сидели на пороге, обнажив ножи, – и высунулась за дверь. Никого. Должно быть, та женщина убедила их подождать у челнока или, по крайней мере, не заходить в поселок.
Офелия вернулась в спальню. Буль-цок-кхе наполовину выбралась из гнезда и теперь тянула к ней руку. Офелия подошла ближе. Запах родов никогда не казался ей особо приятным, и она не ожидала, что у этих существ роды будут чище человеческих. И действительно, в чулане крепко пахло существами, и их пометом, и чем-то еще – этот последний запах нельзя было назвать неприятным, но он был незнакомым.
Офелия склонилась над гнездом; Буль-цок-кхе взяла ее за запястье и направила руку. Что-то влажное, горячее, содрогающееся всем своим хрупким тельцем от бешеного стука сердца. Детеныш был крошечный. И еще один… и еще. Буль-цок-кхе подвинулась, и теперь Офелия смогла их разглядеть. Светлые в темную полоску тела, большие головы с глазами на пол-лица, тощие ножки и едва различимые ручки, плотно прижатые к корпусу. И хвосты.
Все трое зашипели, а потом один из них заклекотал. Буль-цок-кхе подняла его, осторожно уложив на длинной узкой ладони, и протянула Офелии. Она взяла его двумя руками. Детеныш был горячий, хрупкий, почти невесомый. Он завозился, как делают все младенцы, и крошечный хвост мазнул ее по запястью. От неожиданности Офелия чуть не уронила его, но все-таки удержала и прижала к груди, как прижала бы человеческого младенца. Глаза распахнулись – два блюдца цвета тусклого золота со светлой каймой вокруг зрачка, – и детеныш запищал на нее.
Она наклонила к нему голову и привычно забормотала: «Ну-ну, тихо, все хорошо, мой маленький». Его жесткий пятачок ткнулся ей в грудь, и она невольно прыснула. Там давно уже ничего не было – ни для человеческих младенцев, ни для этого существа, походившего скорее на ящерицу, чем на свою мать. Она ощутила прикосновение крошечного шершавого языка. Глаза обожгло слезами. Офелия всегда плакала, когда брала на руки новорожденных; где-то на задворках сознания мелькнуло удивление, что с этими существами рефлекс сработал точно так же.
Буль-цок-кхе настояла, чтобы Офелия взяла на руки всех детенышей по очереди, и каждый из них лизнул ее в запястье, ладонь или грудь. Горловой мешок Лазурного слегка пульсировал – тот явно одобрял происходящее.
– Тц-коу-кёррр, – произнес он.
– Тц-коу-кёррр, – отозвалась Офелия.
Конечно, она хотела защищать этих малышей, несмотря на их странную наружность; она не могла даже помыслить о том, чтобы причинить им вред. Сложно было поверить, что они вырастут в высоких и умных взрослых, которых она знала, но ведь и человеческие дети рождались красными склизкими горлопанами. Наверное, существам было бы столь же сложно поверить, что из человеческих младенцев вырастают взрослые люди. Она еще раз глянула на копошащихся в гнезде детенышей; в полумраке они все выглядели для нее на одно лицо.
После полудня, когда стояла самая жара и Офелия, склонившись над кухонной мойкой, стирала мягкую ветошь, которую Буль-цок-кхе все-таки использовала, одно из существ с громким клекотом ввалилось в дом.
– Ну, что поделать, – вздохнула она.
Офелия догадывалась, в чем дело. Люди не стали ждать следующего дня, как она просила. Она не надеялась, что они послушают, но, по крайней мере, они не мешали во время родов. Она выглянула из двери, ведущей в огород, и увидела, что они идут по улице. Женщина, с которой она разговаривала, теперь была в кремовых брюках и рубашке и в широкополой шляпе; ее сопровождали еще одна женщина и двое мужчин, одетых примерно в том же духе, а также двое вооруженных мужчин опасного вида в темных защитных костюмах. Лица у этих двоих были еще краснее, чем у остальных, а из-под шлемов струился пот.