Руководитель экспедиции, казалось, совершенно забыл о ее существовании и только коротко кивал, проходя мимо ее огорода на пути в очередное здание. Он постоянно наговаривал что-то в диктофон, висящий на ремне. Казалось, он ведет учет всего, что создано в поселке руками человека; он подсчитал даже количество помидорных кустов. Не заходил он только в дом, где гнездилась Буль-цок-кхе: Ори настоял, что людям не следует вторгаться туда, где им, очевидно, не рады.
Высокая женщина совершала короткие вылазки в лес, собирая образцы растений – как с пограничной полосы, так и чисто местные виды. Она расставила сети в реке, установила ловушки для мелкой живности. На лицах наблюдающих за ней существ читалась смесь живого любопытства и легкого отвращения. Офелия хотела бы спросить, неприятна ли им охотница-конкурентка, которая к тому же не ест свою добычу, но не знала, как сформулировать вопрос.
Молодая женщина, Билонг, большую часть времени проводила то с одним мужчиной, то с другим; у нее был с собой диктофон, и она расставила звукозаписывающие устройства в центре (Офелия подозревала, что не только там), чтобы собрать образцы речи. В отличие от Билонг, Офелия знала, что существа прекрасно осведомлены об устройствах и развлекаются тем, что стоят под ними, надиктовывая… как подозревала Офелия, бессмысленный поток слов, потому что в эти моменты их речь была совершенно лишена характерного ритма и мелодики.
Сама Офелия, насколько возможно, вернулась к прежней жизни, временами (когда рядом не было людей) пробираясь в дом через дорогу, чтобы поиграть с малышами – стремительно растущими и к тому же весьма активными. Людей рядом не было довольно часто. Офелия подозревала, что в этом как-то замешаны остальные существа; что они отвлекают внимание, чтобы тц-коу-кёррр могла вдоволь пообщаться со своими подопечными.
Малыши менялись быстрее, чем человеческие дети в первые дни жизни. В этом они походили скорее на телят или ягнят, которые быстро начинали осознавать и исследовать мир. Офелия всегда думала, что человеческие дети развиваются медленнее из-за более высокого интеллекта – что существо, способное с рождения бегать и прыгать, ограничено в развитии сравнительно невысоким умственным потенциалом. Она помнила курсы для будущих родителей и курсы по раннему развитию детей, на которых ее учили именно этому. Дети растут медленно, потому что впереди у них длинный путь; человеческому мозгу требуется время, чтобы организовать себя, научить себя учиться. Детеныши других животных с рождения умеют больше, потому что им не нужно так уж много учиться в будущем.
Но эти малыши… Их высокий писк уже напоминал речь. Неутомимые четырехпалые ручки вовсю исследовали стебельки и травинки, которыми было выстелено гнездо. Получив от одного из взрослых выдолбленную тыкву, они насыпали внутрь камешки, а потом высыпали их обратно. Они ссорились между собой, толкались и кусались, прижимали друг друга хвостами… но эти потасовки быстро превращались в совместную игру, стоило кому-то предложить им игрушку. В десять, в двадцать дней от роду они напоминали трехлетних детей.
Офелия больше не могла пассивно наблюдать, незаметно для себя она превратилась в игрушку, в живую полосу препятствий. Остальные существа давали ей вещи, которые, как они считали, пригодятся малышам: горлянки, бусины, камешки, кусочки лески. Именно она, Офелия, сердито зашипела, когда один из малышей обмотал леску вокруг своего горла. Он замер, во все глаза глядя на нее. Офелия изобразила, как задыхается, и издала гортанный хрип. Детеныш захлопал глазами; остальные, сидя на задних лапах и хвостах, тихонько запищали. К ее удивлению, трюк с леской больше никто из них повторять не пытался.
Если в развитии их можно было сравнить с человеческими трехлетками, то… возможно, получится научить их буквам и числам? Не будь здесь других людей, она могла бы отвести малышей в центр, показала бы им книжки и учебные программы. Но она не могла этого сделать. Голос совести не уставал напоминать, что она не должна этого хотеть. Ей следует защищать человеческие технологии от существ, а существ – от человеческих технологий.
Из раздумий ее выдернул шум воды, хлынувшей в мойку. Один из детенышей, стоя на длинном кране, вцепился когтями в вентиль и тянул его на себя; еще двое, уперевшись в стену, изо всех сил толкали тот же вентиль ногами. На глазах у Офелии они попробовали поменяться ролями: те, что толкали, ухватились за вентиль и принялись тянуть. Тот, что балансировал на кране, попытался толкать… и, потеряв опору, с громким плеском шлепнулся в мойку. Офелия тяжело поднялась и сунула руку в воду. Когти впились в кожу, и детеныш, сердито пища, взобрался ей на плечо.
Вот вам и защитница… Придется научить их пользоваться человеческими технологиями правильно, раз уж они все равно до них доберутся.
Ежедневное общение с малышами приводило Офелию в восторг, но дурное предчувствие не отпускало ее ни на минуту. Когда-нибудь – в один из этих дней, которым она почти потеряла счет, – руководитель экспедиции решит, что они сделали и увидели достаточно, и посадит Офелию в челнок. Ей придется улететь – или умереть. Офелия понимала, что сбежать на этот раз не удастся: она не могла есть местную пищу, к тому же в этих людях было достаточно решимости, чтобы отправиться на поиски и вернуть ее. Ей придется улететь и оставить существ – оставить свои обязанности и малышей – людям, которым она не доверяла.
18
Через несколько дней вежливого, но поверхностного общения (пришельцы здоровались с ней, но в остальном будто не замечали, явно не желая тратить время на глупую старуху) Офелия заметила, что они снова начали обращать на нее внимание. Она и сама не знала, нравится ей это или нет. Вероятно, это означало, что предварительная работа, как они ее называли, близка к завершению и они готовятся «принять заключительное решение», как выразился руководитель экспедиции, касательно нее, Офелии, колонии и существ.
Перемены начались с того, что они начали здороваться с ней чуть теплее, вежливо интересовались ее здоровьем и огородом. Высокая женщина сделала комплимент ее ожерелью. Коренастый мужчина поделился с Офелией своим открытием: по его убеждению, Лазурный был кем-то вроде менестреля, или лицедея, или певца. Молодая женщина почти не разговаривала с ней, но постоянно маячила поблизости, как приставучий ребенок. От Офелии не укрылось, что она стащила одно из ее ожерелий и оставляла незастегнутыми слишком много пуговиц на рубашке. Проболтавшись рядом несколько дней – Офелия уже была близка к тому, чтобы ей нагрубить, – она наконец завела разговор и спросила, как Офелия научила существ говорить.
Офелия объяснила ей, как могла. Она пыталась учить их так, как обучала младенцев – человеческих младенцев, уточнила она, хотя про других Билонг не знала.
– На самом деле языку учат не так, – сказала женщина. – Вы, наверное, думаете, что научили своих детей разговаривать, но человеческого ребенка не нужно учить – он учится сам.
Билонг пыталась быть вежливой. Офелия понимала это, как понимала и то, что женщина обращается к ней с преувеличенным терпением, словно к капризному ребенку. Она постаралась не обижаться на эту непреднамеренную грубость.
– Некоторые, – уступила Офелия. Наверное, даже большинство. Но разве хоть одна мать могла устоять перед желанием научить своего ребенка говорить?
– Все до единого, – возразила Билонг. – Все человеческие дети учатся говорить самостоятельно, потому что в них изначально заложена способность к членораздельной речи.
Офелия попыталась вспомнить бесценный навык, которым владела столько лет, – умение отрешиться от разговора, пропуская его мимо ушей, – но слишком уж много времени прошло с тех пор, как ей в последний раз приходилось им пользоваться.
– Ребенок Сары, – услышала она собственный голос, пока другой, старый и осторожный голос умолял ее помолчать. – Он так и не научился говорить.
– Я имела в виду нормальных детей. – Похоже, женщина начала терять терпение. – Но мы говорим про представителей другой цивилизации, Офелия… могу я называть вас Офелия?
«Деревенской девчонке не к лицу важничать», – сказал ей как-то отец. «Гордыня до добра не доведет, – говорил кто-то еще. – Кто высоко летает, тот низко падает. Ты никто».
– Сера Офелия, – поправила она скромно.
– А? Сара? Простите, я думала, вас зовут Офелия.
Кажется, женщина растерялась, но была готова признать свою ошибку. У нее же акцент, сообразила Офелия. Она не слышит разницу между именем «Сара» и обращением «сера». И, похоже, не придала значения, когда коренастый мужчина обратился к ней правильно – «сера Фалфурриас». Офелия не стала ее исправлять. Она промолчала, надеясь, что мышцы лица вспомнят то кроткое выражение, которое столько лет выручало ее из неприятностей.
– Сара, позвольте, я объясню вам, как устроены нечеловеческие языки.
Офелия продолжала молчать, хотя ей было что сказать на этот счет.
– Они не похожи на наши языки, – продолжила лингвистка.
«Да что ты говоришь, – подумала Офелия. – По-твоему, я этого не заметила?»
– Эти существа отличаются от нас с точки зрения биологии, и структура их мозга – если этот термин здесь уместен, в чем у нас есть сомнения, – определяет совершенно другую структуру языка.
Офелия с трудом подавила смешок. Даже если между мозгом и языком действительно существует связь, некоторые его сообщения должны звучать одинаково для всех. Я хочу есть, покорми меня. Мне больно, успокой меня. Иди сюда. Уходи. Ой! Повтори. Что это такое и как это устроено?
– Иногда они имеют в виду не то, что мы думаем, – добавила лингвистка, завершая портрет круглой дуры.
Благоразумие оставило Офелию; слишком долго она могла говорить что думает, пусть даже разговаривая сама с собой.
– Но они должны выражать какие-то из знакомых нам смыслов, – сказала она. – Например, если хотят есть, если им больно.
У женщины взлетели брови.