На этой работе Артем пробыл недолго. В конце концов его сделали подрывником. Вот теперь уж, действительно, не зевай. Силы тут не надо, зато необходимы ловкость, максимум внимания, быстрота.
Но разве можно жить только одной работой, ради денег, ради хлеба насущного? И сколько так можно жить? Эти мысли обуревали Артема не только по вечерам, но даже во время взрывов, когда он лежал, уткнувшись головой в какой-нибудь осколок скалы, большой валун.
Начали пошаливать нервы, а это могло кончиться плохо, очень плохо. Он сбивается со счета. Сколько уже отгремело? Придется самому обойти все воронки, нельзя, чтобы из-за его дурацких дум погиб бурильщик. Еще не осела пыль, поднятая последним взрывом, когда Артем вскочил, грязный, полуголый, с воспаленными глазами, обожженными руками. Вчера он забыл их прикрыть и спалил. Придется идти на поклон к кочегару паровоза и выпрашивать склянку машинного масла.
Артем остановился, словно врос в скалу. Так и есть, шпур, в нем патрон со взрывчаткой, но бикфордов шпур догорел только до половины. Если поджечь оставшийся огрызок, то не успеешь отбежать… Вытаскивать, менять шнур — одно неосторожное движение, и патрон рванет. Сколько раз он доказывал подрядчику, что взрывчатку нужно менять. Подрывник может споктнуться, уронить патрон, и тогда… Но хозяева уперлись — взрывчатка, которая не взрывается от удара, стоит дорого, ничего, с этой работали и поработают. Пусть будут осмотрительны, если жизнь дорога. Вот тут-то в Артеме и заговорил старый «заматерелый» рабочий вожак. Небольшая забастовка бурильщиков и подрывников, видимо, будет в новинку хозяевам. Да и убыток сделает их посообразительней и посговорчивей… Итак, решено!
У Артема с годами выработалось удивительное чутье. Забастовку, стачку нужно готовить не раньше и не позже, чем «плод созреет». Раньше начнешь агитацию — отпугнешь, опоздаешь — перезреют, перегорят в душе злоба, негодование, решимость. Вот и угадай, — когда же вовремя? Артем угадывал безошибочно.
Стачка получилась такой же, как десятки стачек, которые трясли русские заводы и фабрики, строительства и железные дороги в самом начале этого «забастовочного» века. Закрыв глаза (выражаясь фигурально), можно подумать, что ты снова в России. Тут и брошенный инструмент, и разгоряченные лица, невесть откуда взявшиеся ораторы.
Эта небольшая стачка, кончившаяся победой, словно встряхнула Артема, вышибла его из того отвратительного состояния, когда, как ни гонишь мысли о собственной никчемности на австралийской земле, они снова лезут и лезут.
Не слишком ли он закопался здесь в землю, оглох от взрывов и не высохли ли на этом проклятущем солнце мозги? Ведь в штате Квинсленд имеется не только русская колония, но и союз русских эмигрантов. Конечно, в союзе публика разнолика, с миру по сосенке. Немного «политиков», покинувших Россию тем же способом, что и Артем; искатели лучшей жизни; просто всесветные бродяги, однажды застрявшие за океаном, да так и потерявшие вкус к новым странствиям.
Союз влачит жалкое существование. Интеллигентов он явно не устраивает, и они готовы в любой момент проголосовать за его роспуск. Какой-либо просветительной, организационной работы союз не ведет, так, от случая к случаю помогает вновь прибывшим соотечественникам, да и то, правда, с каких таких доходов ссуды раздавать?
Артем решил оживить, «гальванизировать» союз («гальванизировать» — это слово стало входить в моду, а он его слышал еще на даче Мечникова). И случай тому представился скоро. Австралийское правительство решило заселить северные области страны, малоосвоенные, да и по климату более суровые. Добровольцев перебираться на север, в тропические, болотистые джунгли было немного, вот и вспомнили о русских. Им все нипочем. А на освободившиеся места в Квинсленде — охотники всегда найдутся.
Решено было собрать общее собрание членов союза, избрать на нем ходоков, дабы те съездили на этот самый север, поглядели что к чему.
Рабочему люду что Брисбен, что север — все одно, лишь бы работа нашлась да жилище. А вот интеллигенция забила тревогу. Им на севере делать нечего. Но пока они члены союза — решениям его нужно подчиняться. Вот они и договорились — союз распустить, а на его развалинах организовать несколько группок и кружков типа землячеств.
Не вышло! И виной тому был никому в Брисбене не известный русский, как говаривали одни — «беглый политик», а иные называли его Большим Томом с дороги, так и не пояснив, с какой.
Союз сохранился. Мало того, этот Большой Том сумел убедить в необходимости создания на местах самостоятельных ячеек — коллективных членов преобразованного теперь Центрального союза. Но и этого недостаточно. Большинство членов союза проголосовало за его кандидатуру на пост председателя.
Председатель председателем, но человек все же устроен очень несовершенно — каждый день хоть кусок хлеба нужно съесть. Между тем председатель — громкий пост и никакого жалованья. Значит, стройку бросать нельзя. А Артем задумал издавать газету. Впрочем, что значит задумал? Все уже подготовлено, собраны деньги, но придется немного обождать. Артему сообщили — на завтра, 12 февраля, назначена стачка работников брисбенского трамвая, а в следующую пятницу ожидается и всеобщая забастовка. Артем возликовал — вот это дело! Вот когда должен пригодиться его опыт, да и не только его. Но почему австралийские товарищи из профсоюза транспортных рабочих хмурятся, чего-то недоговаривают? Выспрашивал долго, настойчиво, пока не уразумел — австралийские рабочие опасаются, что русские во время забастовки поведут себя как скэбы — штрейкбрехеры. Ведь большинство русских не состоят ни в одном из австралийских профсоюзов. Ну что ты с ними будешь делать! Ладно, Артем завтра же делом докажет, какие русские — скэбы.
Но доказывать не пришлось, вернее, русский союз предъявил свои доказательства, внеся в фонд забастовщиков всю наличную кассу. И в день всеобщей забастовки — «черной пятницы», как окрестили ее буржуазные борзописцы, слово «русский» служило пропуском для рабочих пикетов.
Нашлись горячие головы, они еще не остыли со времен 1905-го. А что, если «всеобщую» да в вооруженное восстание перевести? Как в Москве, в декабре? Ведь тогда тоже начинали со «всеобщей». Видно, этой мыслью поспешенцы успели поделиться с кем-то из австралийских приятелей, те в свою очередь поставили в известность других товарищей. И вот уже газеты трубят, что русский союз — это только вывеска, а за ней кроется хорошо законспирированная группа террористов-бомбистов. Да-да, и пусть маловеры не улыбаются, не жмут плечами — русские наладили производство бомб в… апельсиновой оболочке…
Тщетно продавцы апельсинов на следующий день взывали к покупателям. Рабочие-забастовщики не покупали их, экономя деньги, ну а обыватель обходил фруктовые магазины и лотки с апельсинами за тридевять земель. В Брисбене наступил «апельсиновый кризис», и даже появление на улице ребенка с апельсином в руках нарушало уличное движение.
Над трусостью и глупостью обывателя впору было посмеяться, но когда буржуазные газеты подняли кампанию за выдачу русских эмигрантов царскому правительству, тут стало уже не до смеха. Но на защиту русских поднялись австралийские рабочие. Они пригрозили новой «всеобщей»… и кампания провалилась.
Позиции завоеваны. Но касса пуста. И союзу отказали в аренде помещения. Выручил случай: объявился кружок англичан, изъявивших желание изучать политическую экономию по Марксу. А русские известные марксисты, у них и учиться.
Какая-то двойственная и притом раздельно двойственная работа сознания живет в нем. Если он задумался, пусть даже и на работе, то руки и какая-то часть головы машинально продолжают делать свое дело, именно машинально. Чтобы выбраться из этого состояния, он должен или додумать все до конца, до донышка, или нужно, чтобы кто-то его толкнул, крикнул в ухо, а еще лучше — стукнул по плечу. Может быть, и правы друзья, которые считают, что эта раздвоенность возникла и окрепла в результате непонимания того, о чем говорят вокруг, непонимания языка. Возникла — возможно, но теперь он ведет себя точно так же и тогда, когда вокруг него говорят по-русски.
Совсем недавно, заряжая подрывные патроны, он думал, додумывал только что дочитанные ночью книги Толстого и Горького. Их прислала все та же милая, заботливая Екатерина Феликсовна Мечникова.
Руки машинально вставляли бикфордов шнур в патрон, а в голове слагались, мало этого, шлифовались фразы письма к Мечниковой, письма, которое он тем же вечерком и написал. Не письмо, а небольшой литературоведческий трактат.
И что удивительно, он ни в чем не ошибся на работе и ничего не изменил в письме, сложившемся в голове в то время, когда грохотали взрывы.
Да, нужно «додумать» и такую очевидную истину — где продолжать работу для добывания хлеба насущного? Во всяком случае, не на строительстве железной дороги в качестве подрывника.
Много работ сменил Артем за эти тяжелые годы «астралийского сиденья». Был лесорубом, задыхаясь от гнилых испарений австралийских джунглей, работал грузчиком в порту и тоже задыхался от… ненависти, наблюдая, как нещадно эксплуатируются беззащитные иммигранты австралийскими капиталистами.
Он добился-таки издания русской газеты «Эхо Австралии». Он нашел себя, став членом социалистической партии Австралии. И наконец, он даже как-то успокоился, очутившись в Брисбенской тюрьме.
Что ж, все закономерно. Он и его русские товарищи по союзу и партии активнейшим образом включились в жгучую борьбу за свободу слова. Что ни воскресенье — их можно было увидеть на самых людных перекрестках Брисбена. Разоблачая хваленые «чисто английские свободы», они на фактах показывали цену этой свободы слова, собраний, уважения к правам человека.
И главным оратором оказывался Том Сергеев.
Артем говорил о таком близком, больном, что уже слова не играли роли. Его понимали тысячи людей, окружавших оратора. А вот он их так и не мог понять. Поддакивали, размахивали кулаками, выкрикивали угрозы, но когда появились всего двое полицейских — расступились. И позволили блюстителям порядка арестовать Артема. Господи, ну как тут не вспомнить Россию-матушку… Полицейские Харькова от подобной толпы слушателей в щели бы забились, а если и нашлась бы парочка сумасшедших, решившихся схватить оратора, то кончилось бы это для них печально.