Все оказалось по-другому.
…Базарган сидел скромненько на краю стула, на сцене, потупив глаза, видимо, волновался. В центре сцены спокойно в кресле восседал «дед» – в чалме, в широкой черной накидке. Привычная за многие десятилетия поза человека, привыкшего владеть настроением и мыслями людей при беседе. Все это перед иностранными и местными корреспондентами. Переводит на английский язык бородатый мужчина не слишком «персидского», а скорее семитского облика. Это Язди, он прибыл с Хомейни из Парижа. У него американский акцент, он более десяти лет жил в США, там у него жена и дети, да и паспорт у него все еще американский.
«Дед» назначает Базаргана главой временного революционного правительства. Тот, волнуясь, в самых цветистых и искренних выражениях благодарит, клянется в верности.
Это было за несколько дней до восстания 11 февраля 1979 года, после которого Базарган уже официально перебрался в здание премьер-министра.
Казалось, все налаживается или будет скоро налажено. Пойдет новая жизнь, в ней неизбежно будут перемены к лучшему. Но таких изменений что-то не слышно и не видно. Пока все списывается за счет борьбы с контрреволюцией, которая, конечно, проявляла себя, но не в таких уж угрожающих масштабах.
И скоро становится все более ясным, что главным содержанием первых послереволюционных месяцев становится не борьба за проведение в жизнь страны мер, направленных на улучшение жизни народа и удовлетворение политических требований, а борьба другая. Борьба за власть. Борьба за власть между теми, кто в результате революции уже встал у руля правления страной.
Высшее духовенство сразу после революции не было готово взять всю полноту власти в свои руки. Но ему скоро стало ясно, что его противники – бывшие союзники – недостаточно сильны и организованны. Хомейни повел, постепенно наращивая, наступление поначалу на либеральную оппозицию, на ту самую буржуазию, которой он сам дал немного поиграть рулем государственного корабля.
Одним из первых подвергся критике Матин-Дафтари – внук Моссадыка, пытавшийся организовать нечто вроде национально-демократического фронта. Матин-Дафтари сбежал в Европу. Далее был нанесен удар по другому видному либерально-буржуазному деятелю Назиху. Как Матин-Дафтари, так и Назих были одними из руководителей Ассоциации иранских юристов – организации, объединяющей часть буржуазной интеллигенции, выступавшей против шаха. Назих после революции был назначен на один из важнейших государственных постов в условиях Ирана – министром по делам нефти.
Уже в сентябре один из зятьев Хомейни – аятолла Эшраки, печально покачав головой, открыто заявил корреспондентам, что Назих не пользуется поддержкой Хомейни. Заодно он сказал, что не пользуется Назих и поддержкой «рабочих» нефтяной промышленности. Сигнал был понят – нужно убирать либерально-буржуазных деятелей с государственных постов.
26 октября (день рождения шаха) объявляется о повсеместном проведении демонстраций «солидарности» с Хомейни! Как, разве Хомейни не всеми признаваемый вождь? Зачем нужны еще демонстрации «солидарности» в поддержку его? Кто ему противостоит, коль скоро предпринимаются такие широкие меры?
У нас сложилось твердое мнение, что Хомейни – бесспорный вождь масс. Но, видимо, внутри руководства отношения в борьбе за власть обострялись до опасных пределов. У кормила власти появилось много новых людей, о которых мы не знали. И не только мы, дипломаты, но и, что более важно, большинство иранцев. За право распоряжаться их судьбами, толпясь у трона новой власти, отпихивали друг друга, наступали на пятки не известные иранскому народу люди.
Боролись за власть как те, кто не примыкал непосредственно к Хомейни, так и те, кто был рядом с ним: то ли в учениках, то ли прятались за его спиной. История нескольких лет после революции полна неожиданных убийств, внезапных «беспричинных» смертей известных религиозных деятелей.
1 мая 1979 г. был убит Матахари – близкий друг и ученик Хомейни. На два дня объявлен всеобщий траур. Духовенство обвиняет в убийстве контрреволюцию, которая хочет впустить в страну «империализм Запада и Востока» (тогда эта фразеология казалась странной, потом к ней привыкли). 3 мая состоялись похороны Матахари в Куме. Был проведен траурный митинг с участием Хомейни. «Дед» сидел перед толпой за пуленепробиваемым стеклом, он не выступал, хмурился, даже плакал. Его поведение и страстные речи мастеров – профессиональных ораторов из ахундов – доводили толпу до экзальтации.
В середине декабря был убит Мофатех – также близкий к Хомейни религиозный деятель, он сидел вместе с ним в тюрьме при шахе. Был организатором встречи в Тегеране Хомейни по возвращении его из Франции. Затем его как-то оттерли. В последнем интервью перед смертью он открыто заявил, что не все люди, управляющие сейчас страной, великие, многие лишь отталкивают друг друга, чтобы пробиться к власти. Убит он был средь бела дня вместе с охранниками. По городу разнесся слушок, что убийства – отражение борьбы за власть, а нити тянутся к аятолле Бехешти.
Имя Бехешти все чаще мелькает на страницах газет, появляется на телевидении. Если бы не традиционные борода, густые усы, тюрбан и прочая одежда духовного деятеля, а, скажем так, сбрить бороду, усы, одеть в какой-нибудь костюм в полосочку с модным галстуком, платочек в петлицу – его бы не отличить от преуспевающего бизнесмена любой западноевропейской страны. Многие послы западных стран даже заметили, что носит-то Бехешти не обычные для религиозных деятелей туфли без пяток, а ботинки со шнурками, в чем они и видели еще одну приверженность Бехешти Западу (!).
Бехешти долго жил на Западе. Любил жить широко, богато. Не позволял использовать мечеть для антишахской пропаганды. Вскоре у западных послов возникли симпатии к Бехешти, на них он производил впечатление «совсем европейского политика», знающего «современный мир».
Бехешти поспешил создать и политическую партию, во главе которой он встал сам, – «Исламскую республиканскую партию».
Членства в «партии» не было, но она быстро стала господствующей. И газету начал издавать – «Джомхурие Ислами» («Исламская республика»), самую крупную по тиражу, ставшую фактически официозом. Сильно, крупно, быстро шел этот человек с безжалостными, холодными глазами к власти.
Вместе c ним появилась еще одна любопытная личность среди политико-религиозных деятелей – Рафсанджани. Впервые мы обратили на него внимание, кажется, 4 мая 1979 г. на одном из траурных митингов в память убитого Матахари. Рафсанджани – относительно молодой, безбородый, в белой чалме, в присутствии Хомейни, опять сидевшего за пуленепробиваемым стеклом, энергично жестикулируя, не столько воздавал должное памяти убиенного, сколько бойко поносил коммунизм и Советский Союз.
Рафсанджани примкнул к Бехешти в создании «Исламской республиканской партии». Потом он стал председателем парламента. В руководстве ИРП находился и политико-религиозный деятель Хаменди – сначала наместник Хомейни в армии, позднее ставший президентом страны после бегства первого президента Банисадра. Собственно-то вся «партия» и состояла из этих трех лиц: Бехешти, Рафсанджани и Хаменди. В одной из бесед Рафсанджани сказал мне, что у них было появилась одно время идея – устроить членство в партии, с членскими билетами, членскими взносами, программой и уставом, выборными органами. Потом, вскоре эту идею отбросили – не нужны все эти атрибуты. И так ясно, что партия «правящая», а члены ее – «весь народ, поддерживающий исламскую республику»! Ну, как тут было не вспомнить, про себя, недавней памяти шахскую партию «Растахиз», также кичившуюся тем, что члены ее – «весь народ, поддерживающий шаха». Видимо, политические партийные традиции в Иране еще не пустили глубокие корни, и средней уровень политической сознательности масс невысок.
В религиозном плане Хомейни явно противостоял аятолла Шариат-Мадари. Это – старейший «великий аятолла». Во время пребывания Хомейни в изгнании он возглавлял всех мусульман-шиитов Ирана, был общепризнанным их главой и авторитетом. Шариат-Мадари сам азербайджанец, родом из Табриза, и это обстоятельство также накладывало свой отпечаток на его поведение и взаимоотношения с Хомейни.
Шариат-Мадари не поехал в Тегеран встречать прибывшего из Парижа Хомейни. Не проявил к нему особых знаков внимания, когда тот перебрался через месяц в Кум. Говорят, для того чтобы «поставить Шариат-Мадари на свое место», т. е. чтобы он не препятствовал Хомейни в стремлении к единоличному управлению, Шариат-Мадари были предъявлены копии найденных в шахских архивах документов, показывающих, что духовный владыка пользовался широкой финансовой поддержкой шаха. Шариат-Мадари как бы сошел с политической арены. Публично, но не по существу.
Явно в пику Хомейни Шариат-Мадари подчеркивал необходимость решения курдского вопроса мирным путем – «дед» требовал подавить волнения силой оружия.
Шариат-Мадари создал и свою «Республиканскую партию исламского народа». Она выступила против силой навязанной исламской конституции и призывала народ бойкотировать референдум по поводу конституции. Неудивительно, что в конце концов эту «партию» закрыли.
В октябре 1979 г. было объявлено о раскрытии заговора «афганцев» с целью убить Шариат-Мадари. Это была попытка перехватить популярность у Хомейни, представить Шариата-Мадари «мучеником». В декабре того же года было произведено (или инсценировано?) покушение на Шариат-Мадари в Куме. Убито два человека: его охранник и человек из толпы. За мотив выдается оппозиция Шариат-Мадари новой конституции, а точнее – единоличному правлению Хомейни, который для Шариат-Мадари, с точки зрения взаимоотношений среди самого духовенства, – лишь один из аятолл, в крайнем случае «один из равных», не более.
В столице иранского Азербайджана Табризе вспыхивают демонстрации поддержки Шариату-Мадари, происходят стычки с пасдарами. В Табриз спешит Базарган, он обвиняет в покушении «иностранцев», намекает на Советский Союз! Табризцы выгнали Базаргана: нечего валить на коммунистов, азербайджанцы должны сами управлять своими местными делами, пасдары им не нужны, а губернатора выберем сами. Это уже перерастание движения от защиты Шариат-Мадари к политическим требованиям своего рода автономии.