На «сектор» Евы Браун подходящего двойника не нашлось. Красивая, несколько излишне широкоплечая женщина всегда вызывала у фон Белова смутное раздражение: её преданность Гитлеру была не только совершенно самоотверженной, но и вполне осознанной — а что может быть нелепее преданности поверженному любовнику?.. Николаус добился мягкой изоляции фройляйн Браун.
Куда более серьёзные опасения вызывала другая возможность: а ну как русские раструбят на весь мир о невероятной добыче своих диверсантов?.. о, вот это стало бы для них наивысшей пропагандистской победой! Но проклятые русские молчали. Фон Белов не понимал причин тишины; а вот Каммхубер явно понимал — но с Николаусом своим пониманием не делился. Старина Йозеф теперь формально исполнял обязанности всего лишь «личного секретаря Гитлера» — фон Белов сам подготовил приказ об этом назначении, и сам же подделал незамысловатую, дугообразную подпись бывшего шефа.
Шеф новый наконец опустился на стул, по другую сторону рабочего стола. Презирая условности, Каммхубер предпочитал сидеть с широкой стороны — сейчас он постоянно работал с таким количеством документов, что был вынужден располагать их перед собой просторным полукругом, как бы все сразу.
Генерал вообще сильно вымотался за последнее время; даже его ледяная энергия имела свой предел. К счастью, колоссальный механизм Рейха, решительно провёрнутый с огромным расходом нервов (и довольно малым расходом крови), вернулся в своё должное, работоспособное состояние; бумаг на зелёной поверхности стола заметно поубавилось. Фон Белов чувствовал, что лишь теперь и начинается настоящая игра.
Вот только пока Рейх терял свои традиционные козыри, — техническое превосходство, передовую организацию, финансовые и материальные активы, — большевики собирали «Hand des toten Mannes». Справится ли старина Йозеф с выпавшим раскладом?..
- Если бояться чужих козырей, — безразлично сказал Каммхубер, — то и играть незачем. А мы, пожалуй, сыграем.
- Да, мой... Йозеф, — автоматически ответил фон Белов. Генерал откинул в сторону очередную докладную записку. Развернул следующую, на несколько секунд сосредоточился над текстом, затем нахмурился.
- Что Шпеер?
- Задерживается в Бордо.
Личный архитектор Гитлера после «гибели» Тодта неожиданно для многих был назначен на пост рейхсминистра вооружений и боеприпасов. Миляга Альберт ринулся с места в карьер; сейчас он по указанию Каммхубера всерьёз занялся интеграцией промышленных мощностей покорённых стран в экономику Германии.
- Отзывай, — сказал Каммхубер.
- Но авиазаводчики...
- Отзывай. Скоро мы предложим этим содержанкам такую морковку, что нам не придётся их уговаривать — это они станут драться за право работать на благо Рейха.
- Драться с большевиками? — осторожно подхихикнул фон Белов.
- Да, — с убийственной серьёзностью подтвердил генерал. Николаус сладостно вздохнул. Прусский аристократ действительно не вполне понимал, почему не все ещё европейцы сейчас на Восточном фронте. Убивать, убивать, убивать русских — что может быть слаще, что может быть естественнее для настоящего белого человека?.. Но та же Англия, — столь обожаемая Гитлером, — вместо прямого исполнения своего высшего европейского долга предпочитает отсиживаться за спиной доблестного немецкого солдата.
Если Йозефу удастся прикупить хотя бы лягушатников...
- Компенсировать потери летнего и осеннего периода Восточной кампании своими силами нам не удастся, — сказал Каммхубер, двигая через столешницу папку со сводками. — Если не приступить к формированию полноценных иностранных армий, — армий, Николаус, а не отдельных «добровольческих» дивизий! — война закончится не позднее весны 44-го. На берегах Биская.
- Но как же так... — пробормотал адъютант, делая вид, что читает документы. — Ведь мы совершенно разбили Красную Армию...
- Ты всерьёз полагаешь, что вермахт неким волшебным способом до сих пор не нёс никаких потерь? — Каммхубер откинулся на спинку стула, закрыл лицо обшлагом рукава; тут же устало опустил руку. Мимические морщины резко выделялись на полноватом лице. — Пропаганда, Николаус, обыкновенная пропаганда. Вот если мы победим — эта пропаганда превратится в неоспоримую правду. И во всём мире будет считаться, что на одного погибшего в этой войне немца приходится десяток убитых русских. Он нервно дёрнул щекой.
- Но для этого сперва надо выиграть войну. А выигрывают пока русские.
- Разве они сами сейчас не несут потерь? — почти возмущённо спросил фон Белов.
- Из поражений и потерь победы не выкуешь. Они побеждают — мы терпим поражение, причём с самого начала. Ведь ты не мог не знать об этом, правда, Николаус?
- Он всегда говорил, что надеется... — довольно жалко выдавил фон Белов, вспоминая беседы с Гитлером, — надеется, что русским приходится ещё хуже...
- Видишь, как просто? — ласково сказал Каммхубер. — Всё и всегда, всё и всегда говорится прямым текстом. Надо только уметь слушать.
- Но что мы теперь будем делать?
- Всё как всегда, — проговорил генерал, погружаясь в чтение следующего документа. — Всё и всегда. Слушать...
- Послушайте!.. Вот просто послушайте. Ну?..
Жданов добросовестно прислушался.
- Гудит, — честно вынес он свой вердикт.
- Гудит — понятно, что гудит. Но как гудит!.. Слышите, какая плазма спокойная?
- Да... откровенно говоря — нет, знаете ли. Не слышу. Я, в сущности, не большой знаток плазмы.
- Не беда, — радостно закричал Патон, дёргая рубильник. Лирический баритон дуги погас, и в наступившей тишине голос Евгения Оскаровича показался чрезмерно возбуждённым самому академику; он сбавил тон: — Не беда, дорогой Пётр Сергеевич, не извольте беспокоиться. Он схватил Жданова за рукав:
- Пойдёмте-ка. Это надо вживую, на стенде показывать! Энергетик послушно шагнул за сварщиком.
Испытательная поражала чистотой и свежестью — редко увидишь подобное в помещении, где режут и варят металл. Жданов аккуратно приложил к лицу протянутые защитные очки; тут же снял их, достал платочек, принялся протирать стёкла и наглазник... Патон проверил крепления: несколько струбцин плотно прижимали к столу толстый лист стали.
- Готовы, Пётр Сергеевич?
- Почти, почти... да-с, вполне готов.
Евгений Оскарович протянул крепкую широкую ладонь, ухватился за рычаг и с кряхтением опустил пониже сварочный аппарат, закреплённый на потолочной балке. Жало прибора остановилось сантиметрах в десяти от поверхности металла. Патон быстро проверил циферблаты энергоблока, обернулся к Жданову:
- Ну, смотрите! — произнёс он с щедрой интонацией совершенно счастливого человека.
Жданов кивнул. Патон зажал кнопку на пульте.
В глубине энергоблока звонко щёлкнуло реле. Больше никакого шума от преобразователей не последовало: новейшие, — и совершенно секретные, — хлоруглеродные трансформаторы работали на удивление бесшумно. Зато вздрогнуло жало аппарата. Вспухла яркая капля электрической дуги; тонкий звон на долю секунды перешёл было в бас, но очень быстро превратился в уже знакомый баритон — дуга почти мгновенно набрала силу и размер. Искра-переросток коснулась металла. Столешница дрогнула и поползла вдоль опор.
В месте соприкосновения с огнём сталь практически сразу меняла цвет, — это было видно даже через затемнённые стёкла очков, — и словно расступалась в стороны. Края разреза вспухали, как воспалённый шрам. Патон отпустил кнопку: дуга мгновенно схлопнулась и исчезла. Столешница остановилась.
- Однако, — пробормотал поражённый Жданов.
- Аустенит, — ответил донельзя довольный Патон. — Но с другими марками картина отличается непринципиально. Спасибо Вашим трансформаторам. Теперь понимаете, зачем так гнать пришлось?
- Но скорость — совершенно удивительная... — энергетик на всякий случай заглянул под стол: никакого подвоха не обнаружилось. — Если удельная теплота плавления стали порядка двадцати килокалорий, а коэффициент теплопроводности... э... подзабыл, знаете ли...
- Не принципиально, — повторил Евгений Оскарович, распахивая дверцу настенного шкафа и вытягивая из кипы бумаг коричневую тетрадь, — мы плазму раскачиваем настолько, что альфа-железо напрямую... а вот я Вам сейчас диаграммку покажу.
Учёные головы, — одна седая, другая лысая, обе блестящие, — склонились над записями.
- Ну ладушки, ладушки, — сказал наконец Жданов, — давайте сызнова, только на этот раз ограничимся единственно лишь физикой: в вопросах сварки я всё-таки не специалист. В физике, впрочем, тоже не специалист, однако это наука универсальная, потому доступная всем.
- Единственно физикой не получится... но хорошо, принимается. Значит, что у нас есть четвёртое состояние вещества?
- Плазма — ионизированный газ, образованный из нейтральных атомов и заряженных частиц, ионов и электронов.
- Именно газ?
- Иронию Вашу, Евгений Оскарович, понимаю и принимаю. Однако же не представляю, как вам удалось от флюидной модели отказаться.
- А мы и не отказывались, Пётр Сергеевич, не извольте волноваться. Ничего дурного нет во флюидной модели, а всё только сплошь доброе. Просто мы сию модель слегка расширили. Даже не расширили, а скомбинировали, если угодно.
- С кинетической? Извините, в данном случае не поможет ровно ничем, и вот почему...
Патон вскинул широкую ладонь, останавливая увлёкшегося критика:
- А вот и нет, Пётр Сергеевич, нетушки: не с кинетической. Вернее, с кинетической, только вот какая штука...
Он развернул перед Ждановым следующий лист, расчерченный прямоугольными клетками. Энергетик поправил очки, присмотрелся: нет, чертёж демонстрировал множество трёхмерных ячеек, собранных в загрублённое изображение цилиндра. Каждая ячейка содержала в себе заштрихованный синий шарик и несколько строчек значений.
- Так, — сказал Жданов, прикладывая мизинец к бумаге, — заряд, скорость... скорость?
- Скорость, скорость, — довольно осклабился Патон.
- Но позвольте, — сказал Жданов, отрываясь от чертежа, — даже если представить, что вы в состоянии отслеживать сколь-нибудь существенное количество отдельных частиц, то задача агрегации полученных данных является полностью и кат