Багровые клинки сталкивались и разлетались; ангар гудел отражённым звуком. Коля смотрел заворожённо — он впервые видел настоящий поединок на световых мечах, впервые наблюдал в схватке этих загадочных «ситхов»; и все вокруг застыли в изумлении и трепете. Некоторые бойцы поднимали оружие, но стрелять не решались.
Маленькая зелёная фигурка, подрагивая трогательно тонкой шейкой, доверчиво прижалась к Колиной подмышке.
- Двуул? — машинально удивился Половинкин, не отрывая глаз от поединка. — А ты как здесь очутился?
Но родианец молчал, вместе со всеми переживая ярость и яркость боя. Тщедушное тельце его мелко подрагивало, и Коля в неожиданном приступе нежности прижал чумазого бедолагу к себе. Тот всхихикнул и отстранился.
- Двуул! Ты боишься щекотки?!
- О, Кавила!.. — сказал механик, указывая присоской на сражающихся ситхов, — смотри: хорошо-хорошо!..
Зрелище сталкивающихся багровых клинков, прямо скажем, производило впечатление.
Шпион стоял почти неподвижно, только лишь отражая удары. Ученик Вейдера кружился вокруг него, бил беспрерывно, прорубая защиту, вкладывая в каждую атаку мощь, мастерство, ярость. Его меч вращался, как резец в токарном станке, стачивая... нет. Нет, показалось. Шпион стоял. И отражал все удары.
А затем в один миг, когда движения Старкиллера чуть замедлились и стали не так точны и яростны, «муха» ударила его, в знакомой уже манере — коротко и быстро.
Старкиллер всё же был очень хорошим бойцом: он успел отстраниться. Багровый клинок шпиона не рассёк ему грудь, лишь на несколько сантиметров вошёл под правую ключицу.
Юноша упал на колени, выронив погасший меч. Он вскинул левую руку, защищаясь, складывая пальцы в какой-то знак, и Колю словно из ушата окатило — так холодно стало в ангаре. Шпион уже отвёл оружие для второго, последнего удара, но вдруг отпрыгнул в сторону.
Командующий Особым Белорусским фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский снова занёс шашку. Клинки, — металлический и огненный, — схлестнулись. Срубленная пластина златоустовской стали с тусклым звоном упала на палубу.
Шпион выкинул левую руку и схватил Рокоссовского за горло, одним усилием отрывая от пола. Коля, сбрасывая наконец оцепенение, ринулся на помощь — и все вдруг ринулись, по-прежнему не рискуя стрелять. Но прежде, чем кто-либо успел хоть что-то предпринять, в вытянутую коричневую руку впились клыки.
Трусливый, обжористый, слюнявый пёс с обидной кличкой Гитлер обожал Рокоссовского — да и то сказать: трудно было не любить Рокоссовского. Знал пёс, что наверняка будет убит, — не мог не чувствовать звериной своей сутью, — и всё же прыгнул на обидчика.
Шпион стряхнул Гитлера на палубу, ударом ноги отшвырнул в сторону. Скрежеща неисправным динамиком, повернулся к Старкиллеру — но того уже оттаскивал в сторону Мясников; развернулся добить Рокоссовского — но перед ним как из-под земли вырос комсомолец Николай Половинкин.
- Не трогать! — сказал Коля. И включил световой меч Старкиллера, который только что подобрал.
Шпион попытался что-то сказать, но динамик окончательно заклинило, и он, как испорченная грампластинка у деда в Саратове, скрежетал одну лишь букву «ю».
«Товарищ коммунист!..», подумал Коля, «Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя последним. Во всякую минуту ты должен уметь взять в руки винтовку и личным примером показать, что коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть!»
Он ощерился, поигрывая, — не винтовкой! — световым мечом. Рукоять, ещё тёплая после Старкиллера, лежала в ладони надёжно и радостно. «Муха», словно сожалея о чём-то, покачала уродливой металлической головой, подняла меч, быстро и небрежно ударила. Коля парировал удар, на этот раз полностью полагаясь на оружие.
Меч Старкиллера не подвёл.
Вся масса оружия была сосредоточена в короткой и удобной рукояти, багровый плазменный клинок ничего не весил, и Коля сделал то, что показалось ему наиболее естественным: он начал работать мечом, как ножом. Лезвие металось перед ним в горизонтальной плоскости, словно большой огненный веер. «Муха» била короткими быстрыми ударами, но всякий раз натыкалась на этот веер, и отступала, и скрежетала своё бесконечное «ю», и атаки становились всё длиннее и изощрённее.
«Убеждение в справедливости войны», думал Коля, парируя удары, «сознание необходимости пожертвовать своей жизнью для блага своих братьев поднимает дух солдат и заставляет их переносить неслыханные тяжести... сознательно проливать свою кровь во имя торжества справедливости и социализма... нет, нельзя свою, надо вот его... а вдруг у него нет крови? Вдруг он всё-таки робот? Игнази говорил, что роботы барахлят всё время...» Теперь шпион сражался всерьёз. То ли злился, что не может пробить такую примитивную защиту, то ли торопился — люди в ангаре понемногу приходили в себя.
«Зачем я всё время думаю?», думал Коля, работая кистью, «такой момент — а я думаю... Очень глупо умереть, зная одну только букву "ю" и ничего больше не зная… Юно будет скучать? Почему-то не прилетела...» Поединок продолжался всего-то, быть может, с минуту, и ничего особенно трудного Коля не делал — но уже чувствовал, как накатывает усталость. Не усталость даже... хотя и это тоже; заторможенность, апатия, скованность — словно приходилось ему сейчас сражаться не только с «мухой», но и с кем-то ещё, спрятанным глубоко внутри, рвущимся наружу.
Словно ожил сейчас в Коле ещё один человек и только и ждал возможности выбраться. Не просто так — а чтоб помочь, поддержать в бою, взять на себя трудное и страшное и кровавое, потому что создан был для трудного и страшного и кровавого.
А то, что он потребует за свою помощь... так ли велика цена победы? Ведь лишь победа разрывает оковы.
Стать другим человеком, сильнее, лучше...
Но разве возможно такое: «был один человек — стал другой»? И кто он — этот «другой человек»? Как можно стать не собой?.. Умереть? Очень глупо умереть, зная одну только букву «ю»... Нет, ничего ещё не кончилось! Никакую битву нельзя выиграть, лишь защищаясь и не нанося ударов. Что не до смерти — то ложь...
Коля уже так устал, что и выпустил бы своего внутреннего двойника, — выпустил бы его ярость, ненависть, его жажду могущества, — но не знал, как. Продержись Половинкин ещё с полминуты, опомнившиеся люди в ангаре придумали бы что-нибудь, пришли бы ему на помощь. Но бой всё длился и длился и длился, «муха» в коричневом всё наращивала темп, пытаясь найти лазейку в, прямо скажем, примитивной Колиной защите и наконец нашла. Взметнулся плащ перед глазами, блеснул багровый клинок. Шпион изогнулся в жёстком, отточенном, почти танцевальном движении. Лезвие полоснуло старшего лейтенанта по запястью, впилось в плоть, рассекая кожу и мясо, сжигая живое тело.
Половинкин не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки. Густая красная буква «Ю» распласталась у него в глазах, задрожала, и тёмная волна заслонила свет.
Он выронил рукоять, отступил на шаг; шпион занёс меч. Но было поздно: чёрный человек внутри закричал, раскидывая чёрные ладони в невыносимо чёрном восторге, и тёмная тугая волна разорвалась перед ним. Вихрь пронёсся по ангару, сбивая людей и грузовых дроидов, расшвыривая тела павших. Шпиона оторвало от пола, подняло над полом, понесло вдоль пола и ударило об пол. Он тут же вскочил на ноги, упруго и ловко — но ощутимо растерянно, явно не понимая случившегося. Коля стоял пошатываясь, с налитыми кровью глазами. Он видел, как сосредоточенный Мясников и глупо хихикающий Двуул тащат Старкиллера к боковому выходу, а юноша тянется к своему мечу — и меч, срываясь с пола, возвращается к хозяину.
Видел, как Мясников кричит что-то бегущему Кожедубу, а тот трясёт лобастой упрямой головой, словно в уши попала вода, и не меняет курса. Видел, как уцелевшие штурмовики указывают на генераторы поля... как же правильно называются эти штуки, которые не дают воздуху из корабля улететь в открытый космос?..
Видел, как поле меняет оттенок и начинает дрожать. А потом Коля увидел, что «муха» в коричневом плаще бежит к выходу из ангара, сам развернулся в другую сторону и сделал шаг, ещё один... а затем его схватила за локоть крепкая рука Ивана, и шагать стало легче, и почти сразу можно стало перейти на бег, а чёрный человек внутри хихикнул и отвернулся. Теряя сознание, на последних ошмётках силы ворвался Коля в гостеприимно распахнутую дверь «Разбойной тени».
Передовые машины 25-го мехкорпуса 21-й армии Брянского фронта врывались в Могилёв; немецкий оборонительный рубеж рухнул. Глубокий обходной манёвр в районе Орши не только вынудил вермахт оставить город, но и обозначил угрозу окружения минской группировки. Целесообразность развития наступления, — Советские войска были вымотаны длительными боями, — сейчас рассматривали в Ставке.
А Василевский поставленную задачу выполнил. Войска Особого Белорусского фронта воссоединились с Большой землёй.
(Подразделение РККА выдвигается в район организации обороны. Подмосковье, ориент. конец сентября- начало октября 1941 г.)
Огромная, затянутая облаками зелёная планета вплывала в панораму. «Титан» трясло, и Мясников, бинтовавший рану молодого ситха, через слово поминал каких-то земных демонов. Видеть его сосредоточенное лицо было просто невыносимо.
Старкиллер со стоном повернул коротко стриженую голову. Только для того, чтобы натолкнуться взглядом на ещё одну ненавистную сейчас рожу. Двуул прилип к иллюминатору, хихикая и пританцовывая на месте, словно до сих пор ни разу не видел, как при нештатном входе в атмосферу начинает светиться перегретая обшивка.
В тёмном земном небе разгоралась новая звезда.
- Мама, мама, смотри: что это там?!
- Это просто звезда падает, Юра. Ты уроки сделал?
- Сделал, мама, — послушно отозвался круглоголовый семилетний мальчик, не отводя взгляда от ползущей по небесному склону букашки. Самолётов над Клушино в эти месяцы летало много, но падающую звезду мальчик видел впервые.
- Иди в дом, Юра: холодно.