Мы посидели ещё немного, а потом он наконец-то упомянул свою учебу, которую не закончил. Я видел, он планировал об этом упомянуть, он себе это наметил заранее.
Похоже, он думает, что я знаю о его учебе.
Мы должны были вести себя так, будто мы с ним очень близки, и я кивнул.
И после паузы всё-таки сказал: — А… то, что ты изучал? Помню, это было что-то необычное.
Он шлепнул себя ладонями по коленям. — Арабский, — сказал он и засмеялся. Он смеется над самим собой, как мне показалось. Должно быть из-за того, что изучал арабский, а не что-то нормальное.
Но. Тут-то меня и осенило. Похоже, я был уже и немного под кайфом и вытянул палец, как Uncle Sam… И сказал: — Ирак!
Рабар, единственный в редакции настоящий авантюрист, месяц назад перебежал от нас в ГЕП, и вот пожалуйста — он уже в Кувейте, посылает сообщения конкурентам, так что… Невероятно, однако… Работа! Перспектива!
Борис грустно улыбнулся и сказал: — Марокко.
— В каком смысле — Марокко?
— Мы были в Марокко, а не в Ираке.
— А-а, — тут до меня дошло: — Да, я знаю.
— Шесть лет… Знаешь, он ведь был главным инженером, у нас и слуги были, и бассейн. А потом у старика случился инфаркт… Прямо рядом с бассейном.
— Да. Да. Знаю.
Тут-то он наконец нащупал свою тему. Ходил, рассказывал он, в школу для иностранцев, но арабский они там тоже учили. Позже, когда пришлось вернуться домой, этот язык «крепко сидел у него в голове». Всякий раз, как он вспоминал что-нибудь на арабском, он вспоминал своего «старика». Но ему не с кем было говорить по-арабски, и он стал его забывать. Как-то раз он услышал на улице разговор двух арабов и пошел за ними в кафе, а там слушал их, сидя за соседним столом. — Они заметили, что я за ними слежу, и гадали, то ли я полицейский, то ли педик. Я понимал абсолютно всё, что они говорили, — сказал он и улыбнулся. Потом он поступил на арабистику, в Сараево. Но факультет не закончил, началась война.
— О’кей, а теперь подумай хорошенько, — сказал я. — Ты бы поехал сейчас в Ирак? Амеры могут в любой момент начать боевые действия.
— Идёт!
Я предполагал, что в связи с этим он ещё чем-то поинтересуется.
Глянул на него: — Смотри… Наш тип, который отвечал за горячие точки… У него были какие-то свои приемы, понятия не имею как и что, но как-то он ориентировался. Посылал материалы мейлом, и фотки, и тексты. Кроме того, есть спутниковые телефоны…
— Да не бойся, я сориентируюсь.
— Подумай как следует, это война.
— Война, значит, война, какие проблемы.
— Ты так считаешь?
— Для меня проблемой стал мир.
Хм, я ведь с самого начала почуял, что от него попахивает вьетнамским синдромом. Это в послевоенный сезон было in у парней, оставшихся без работы. Примерно такая подача: деланно безразличное выражение лица, скупая речь, иногда долгий взгляд тебе в глаза…
Я не знал, как себя в этом случае вести. Мы с Маркатовичем ещё на факультете отработали эту подачу, здесь в Загребе я мог бы, при необходимости, изображать Рэмбо, но Борис, правда, знает, что мое участие в войне состояло в том, что я, скорчившись, сидел с зениткой на какой-то горе… Но никто ко мне так и не прилетел, а потом через полтора месяца мой старик меня оттуда вытащил.
Может, Борис потому так и держался, будто я ему что-то должен, из-за того, что у него не было папы, который мог бы его вытащить наверх, вот ему и пришлось таскаться по улицам за арабами.
— Ну, тогда ладно, — сказал я. — Если для тебя проблема — мир, тебе в Ираке будет просто супер.
Тут он глянул на меня исподлобья. И ответил: — Мне будет там гениально.
Я уже тогда должен был всё понять… Но получалось, что я ему как бы должен помочь, вернуть какой-то иррациональный долг.
А когда он начал посылать мне свои психоделические сообщения, я позвонил ему по уже упоминавшемуся спутниковому телефону… Он сделал вид, что плохо меня слышит. Типа помехи, каково, а?.. С тех пор он на телефонные звонки не отвечал, написал мне, что это опасно, что их могут засечь, но мейлы продолжал присылать каждый день — ему было наплевать, что мы еженедельник. Потом я написал ему мейлом, чтобы возвращался, сначала в виде рекомендации, а под конец разнес его в пух и прах… И хоть бы что!
И вот он там уже целый месяц, должно быть, ему там супер, на мейлы не отвечает.
Всё это я рассказываю неизвестно кому, в мыслях.
Иногда я так говорю сам с собой, как какой-нибудь адвокат, который сам собирается себя защищать.
* * *Я попробовал заняться чем-нибудь другим. В руках у меня была биография Хендрикса, когда Саня вошла в квартиру, я пытался читать.
Выглядел я, должно быть, хмуро.
— Ты что, рассердился? Слушай, я действительно не могла идти смотреть квартиру, — сразу же заговорила она. — Неожиданно нарисовалась какая-то журналистка… Из «Ежедневника».
— Да ты что, геповцы? И сколько вы проговорили?
— Ну, может, час… Плюс фотканье.
— Подожди, — уставился я на неё. — Это же не просто пара вопросов. Это что — настоящее интервью?
— Ну, посмотрим, — сказала она таким тоном, что в это не верит. Это было бы первое интервью в её жизни.
У меня возникло впечатление, что всё это происходит со мной. Мне хотелось быть как минимум соучастником.
Я запнулся. — А они тебя спрашивали вообще про всё, и про личные отношения тоже?
— Не бойся, я следила за собой, чтобы не ляпнуть что-нибудь, — улыбнулась она.
Посмотрела на остатки пиццы на столе.
— Я поел, больше не мог ждать, — сказал я.
— Не страшно, я тоже поела, — сказала она. — Мы заказали гору чевапчичей.
Подошла ко мне.
— Воняет? — спросила и дыхнула на меня луком. Это застало меня врасплох.
— Ух, не дыши на меня!
— Поду-у-умаешь! — Она изображала непослушного ребенка.
Было ясно, что ей хочется поднять моё настроение. И я принялся театрально ужасаться: — Иисусе, какой позор, мать твою, надо же, а мне говорили, что актриса — какая актриса, весь дом провоняла!
— А мне всё равно-о-о! — Она хихикала и дышала на меня луком, пытаясь поцеловать, но я уворачивался.
В конце концов я дал ей себя поцеловать, и она тут же утратила интерес к сюжету.
Я подумал, а не сказать ли ей насчет Чарли и Элы…
— Ну что, Ерман и Доц вызубрили текст? — перешел я к спектаклю.
Она закатила глаза: — Инго перенес генеральную на одиннадцать вечера! До этого ему нужно поработать с ними. Но самое противное, что он больше всего цепляется ко мне. Естественно, что они и меня время от времени сбивают. А он тогда на мне демонстрирует свой авторитет…
— Надо же, весь такой современный, а отыгрывается на девчонках?!
— Но единственное, на что он мне указывает, это то, что я должна играть «по-панковски». Мелет, что я должна взбунтоваться против того, как эту роль видят другие, — она говорила, подражая речи режиссера и тому, как он курит сигарету, то и дело поглядывая куда-то вверх.
— Хм, возможно…
Тут она занервничала: — О’кей, я должна взбунтоваться, но он же целыми днями орет на меня…
Я не знал, что сказать: — Ишь, какой…
Потом осторожно добавил: — Наверняка он паникует. Знаешь, вы все сейчас паникуете…
Думаю, она и так знала всё, что я ей говорю. Знала, что и она паникует. Но ей хотелось выговориться: — Да знаю, знаю… Но я еле сдержалась сегодня, чтобы не послать его на… на хер! Понимаешь… Ну, нужен панк, так ты его получишь!
Саня любит быть храброй, занять позицию. Если бы в ней было хоть что-то, обычно свойственное мужчинам, возможно, это выглядело бы по-другому, а так это её желание вечно спорить, демонстрировать независимость, что-то доказывать… Я всё это просто обожаю. Иногда говорю ей ласково: ты у меня герой.
Но сейчас я вижу, как она вздыхает, почти плача, смотрит в сторону, берет сигарету… Затянулась пару раз, потом украдкой посмотрела на меня, не заметил ли я этот момент её кризиса.
— Так возьми и пошли его на хер! — предложил я.
— Да?
— А пусть задумается! Всё равно сейчас уже поздно тебя кем-то заменять.
Мне хотелось, чтобы она ощутила поддержку. Она должна держать себя с уверенностью в том, что имеет право на самозащиту. Режиссера она никуда не пошлет, ей будет достаточно почувствовать, что она могла бы это сделать. Это поможет ей встать на ноги, избавиться от впечатления, что со всех сторон на нее сыплются удары.
Она посмотрела мне в глаза так, будто увидела в них нечто прекрасное, и поцеловала меня.
— Ух, ведь действительно воняет луком! — сказал я.
— Тогда пойду почищу зубы! — весело воскликнула она.
Когда Саня вернулась, мы сели на диван, она гладила меня по голове, шее, животу, как будто имеет скрытые намерения, но, должно быть, я показался ей деревянным, и она спросила, не из-за неё ли это… Принялась убеждать меня, что не нужно беспокоиться, что она со всем справится.
Тогда я вздохнул. На этот раз была моя очередь.
* * *Саня была против того, чтобы Борис ехал в Ирак, она была против этой войны, против того, что о ней пишут как о каком-то грандиозном представлении, была против infotainment’а, была против самых разных вещей, да и от моих родителей, подозреваю, была не в восторге. Ладно, я тоже, но кто его знает, почему я всегда защищал их перед ней, возможно потому, что не хотел, чтобы получилось так, что она в генетическом отношении лучше.
Помню, как она закатила глаза, когда я сказал ей, что Борис поедет туда, и принялся уверять, что не потому, что он мой родственник, просто он именно тот человек, который справится с такой задачей — знает арабский, образован, война для него не проблема… Поэтому позже я об этих вещах и не заикался, но теперь, черт побери, мне нужно было с кем-то поделиться…
Я вкратце ввел её в курс дела, и, разумеется, всё это звучало как подтверждение её тогдашней правоты.
Закончил я словами: — Это было моей ужасной ошибкой — порекомендовать его.