МИЛКА, ничего другого быть не может.
— Ерунда… перестанет, — сказал я Сане шепотом, как будто нас кто-то может услышать.
И действительно — звонил, звонил и перестал.
Я снова провалился в сон, но теперь шерсть стояла на мне дыбом, как у кошки, которая ждет нападения.
Потом, после того как я уснул, снова начался трезвон… Разумеется, как глава «семейной полиции» Милка знала, что заключенного можно добить психологически, если постоянно нарушать его сон.
— Выключи его, прошу тебя, — снова заскулила Саня, сопутствующая жертва обстоятельств.
Пришлось встать, чтобы добраться до телефона. Я отправился в путь, с самыми добрыми намерениями, но меня качнуло и ударило о дверной косяк. Я совсем забыл, что ещё пьян после той ночи. Геройски врезался в этот косяк и рухнул вбок, свалив попутно книги и газеты, которые лежали на пластмассовой коробке, в которой я держал документы, так что Саня крикнула: — Что случилось?
Я только стонал и держался за голову.
— Иисусе! — Она вылезла из кровати и присела на корточки рядом со мной. — С тобой всё в порядке? Покажи!
Она осмотрела мою голову со всех сторон, как ребенок, который получил новый мяч.
— Оставь… — пытался высвободиться я.
— О-о-ой, как ты треснулся!
Телефон и весь окружающий мир звонили теперь ещё сильнее. Поскольку и ей пришлось встать, а я ужас как боялся Милки, я произнес умоляюще: — Послушай, кто это там…
Посмотрел на пластмассовую коробку, в которой лежали документы, паспорт и всякое такое, и увидел, что с одной стороны она немного оплыла, там, где соприкасается с трубой центрального… Потом посмотрел на Саню — её тоже как-то повело — и затолкал коробку под кровать, где было полно пыли, и она уже проникла мне в нос.
— Скажи, что меня нет! — в панике крикнул я Сане и чихнул на всю квартиру. Саня уже тянулась к трубке. — Это Милка, — завопил я. — Скажи… что я позвоню ей около полудня и всё… — тут я чихнул еще раз — …объясню.
Я дотащился до кровати и рухнул в простыни. Вот только соберусь с силами и тогда… Сразу что-то сделаю…
Но Саня закричала из другой комнаты: — Тин! Твой редактор тебя требует!
Перо? В семь тридцать? Мы с Саней, каждый в своем направлении, встретились возле проклятого косяка, и я добрел до телефона.
— Немедленно приезжай в редакцию! — сказал он.
— Что случилось?
— Сейчас же выходи из дома! — прорычал он и бросил трубку.
— Он не в самом лучшем настроении, — сказал я Сане, вернувшись в комнату, где, как я сейчас почувствовал, стоял сильный запах алкоголя.
Она смотрела на меня из кровати как лунатик.
— Мне снилось, что я рассматриваю черепаху, — ни с того ни с сего сказала она.
— Прости, что?
Словно сообщая мне о каком-то открытии, она продолжала: — Только что. Мне снилось, что я рассматриваю черепаху и никак не могу… Потому что она втягивает голову, ноги, руки…
— У черепах нет рук, — сказал я машинально.
— Есть! — сказала она.
Я уставился в пустоту.
— Что это значит? — спросила она.
Может, я вообще не просыпался, подумал я.
— Что такое эта черепаха? — спросила она. — Кто она?
— Мне нужно в редакцию, — сказал я, и она закрыла глаза.
Я поставил воду для растворимого кофе греться в микроволновке, в голове у меня вертелись пьяные предположения, и от этого, если не от чего другого, у меня дрожали руки.
Спал я примерно час, прикинул я. Так это естественно, что я всё еще в руинах, был мой вывод… и я остался доволен своей способностью анализировать.
— Посмотри, есть ли в газетах что-нибудь о премьере, и позвони мне! — неожиданно прокричала она из другой комнаты. — Не бойся разбудить!
Её голос был полон добрых надежд. Это меня как-то застало врасплох. Похоже, что мы живем теперь в разных мирах. Я ни на что хорошее не надеялся. Я закрыл глаза.
— О’кей, — крикнул я в ответ… как барсук из норы. А внутри: те самые пьяные предположения и пахнет землей, землицей черной… Как же я пьян, подумал я… открывая глаза, потому что микроволновка засвистела, наверху, над землей.
Черт побери, возьми же ты себя в руки!
Выпей кофе!
Закури сигарету! Стань тем человеком, которого ты знаешь! — отдавал я себе команды. И сел. Я чувствовал себя как человек, которые собирает материал, «собирает материал»… И я так сидел до тех пор, пока не собрал, скомпоновал, часть за частью, всё так, как было написано в моей заявке.
Когда я добрался до редакции, я откуда-то знал, что сильно опаздываю, постучал и влетел в кабинет редактора.
Выпалил: — Доброе утро!
В кабинете сидели Главный и Секретарь. Секретарь посмотрел на меня и не проронил ни звука, а Перо Главный рассматривал потолок и стены, будто следя, куда сядет комар, которого он намеревается убить.
Если быть реальным, то сейчас весна и комаров ещё нет.
В конце концов его взгляд остановился на мне.
— Хм… — Я вроде бы собирался что-то сказать… Я уже сконцентрировался и чувствовал, что готов произнести всё что угодно, даже какую-нибудь сложную, запутанную фразу… Но остановился. Видимо, мой мозг работал слишком интенсивно, поэтому я подумал, что человек может сказать всё что угодно, но для меня это оказалось большой проблемой. Откуда мне знать, что именно нужно сказать? Это должно быть основано на каком-то рефлексе, а как раз его-то я и утратил.
Оба смотрели на меня.
Секретарь моргнул, Главный пока нет.
Потом и Главный заморгал и сказал: — Доброе утро? Да, просто блестящее утро!
Встал, поднял со стола газеты так, как тореадор поднимает мулету, и поднес их к моей физиономии, правда слишком близко, и я не видел, что там написано.
— Осторожно. Ещё горячие, — сказал Главный.
Я немного отодвинулся назад. Вот. Это был геповский еженедельник «Монитор». Вот… На обложке крупными буквами было написано: ХОРВАТСКИЙ ЖУРНАЛИСТ ПРОПАЛ В ИРАКЕ.
Не может быть, подумал я.
Посмотрел снова, и опять было написано: ХОРВАТСКИЙ ЖУРНАЛИСТ ПРОПАЛ В ИРАКЕ.
Не может быть, но это так.
Вот.
Проклятые геповцы!
Единственное, что пришло мне в голову… «проклятые геповцы»… и «вот»…
Вот, «я знал»…
— Садись! — сказал Перо Главный.
Я сел. Я знал, повторял я про себя, будто кого-то обвиняя…
— Вижу, ты об этом ничего не знаешь, — сказал Главный ехидно, а Секретарь куда-то пялился, не знаю куда.
— Я ещё не читал. Вы меня из кровати подняли, — сказал я.
Секретарь на это важно кивнул, глядя на мои туфли.
— Пользуются любой возможностью. Пойдут по трупам, — сказал Секретарь, имея в виду ГЕП. — Они не знают границ.
Текст я ещё не видел, однако звучало жутко… Я протянул руку к газетам, но Перо подался назад — а газеты были у него в руке — и принялся прохаживаться между своим столом и окном, места было достаточно, кабинет ему устроили просторный, потом произнес: — Бред!
— Невиданные скоты! — сказал я.
Лучше всего, подумал я, пока мне ничего толкового не пришло в голову, направить эмоции на геповцев, это в своё время удачно удавалось с сербами, через них всегда было можно изменить фокус… — Нигде в Европе нет ничего подобного… — начал было я, но тут Главный бросил на меня взгляд, подобный удару саблей, и спросил: — А может, ты знаешь, о каком журналисте идет речь в этом… заголовке?
Я прикусил язык. Вот это вопрос! Я вроде бы сказал, что газет ещё не читал.
— Понятия не имею, о ком именно речь. Но… — тут я остановился.
— Но? Но что? — спросил Главный и закурил сигарету, напомнив мне гестаповского следователя из фильма про партизан, где я был главным положительным героем.
— Но, — сказал я, — раз вы меня сюда вызвали, то, очевидно, это мог бы быть тот, наш в Ираке…
— Очевидно, да?
— Это мог бы быть он, — ответил я рассудительно.
Он посмотрел на меня, словно что-то во мне его удивило, потом спросил: — И что ты за человек?
Прозвучало это так, будто я сейчас не такой, как, например, был вчера. Я промолчал. Вряд ли стоило рассказывать им о том, каков я.
— И… И почему ты так безобразно вел себя с этой женщиной?
— С кем?
Он смотрел на меня тупо, как будто давя. Я подумал, что лучше всего было бы отсюда уйти… Но что-то меня удерживало, пожалуй, желание остаться в собственной шкуре.
— ДА С МАТЕРЬЮ НАШЕГО ЖУРНАЛИСТА! — рявкнул Главный.
Я сделал глубокий вдох.
Вот.
Невероятно!
Проклятая Милка меня добила! Так быстро? Какой удар! Я вспомнил первую ночную бомбежку Багдада… Она меня выкопала из-под развалин!
Но как? Откуда этот бездельник Борис появился на обложке? Прямо на обложке? С чего ему придают такое значение?
Главный размахивал передо мной еженедельником.
ХОРВАТСКИЙ ЖУРНАЛИСТ ПРОПАЛ В ИРАКЕ.
Я уставился на «В ИРАКЕ».
Вот оно что, подумал я… Мы в Ираке… Всё дело в участии, подумал я. Ага. Мы участвуем!
И у нас есть свои жертвы. В Ираке.
Конечно, промелькнуло у меня в голове — вот тогда, когда было нападение на Twinse, наши выходили с заголовками, где было написано, сколько погибло хорватов! Мы их разыскивали… Если бы в Twinse не было никого из наших, мы были бы разочарованы. Потому что нам хотелось быть частью всемирных новостей! Мы пытались пролезть в них с тем же жаром, с которым Ичо Камера пролезал в первые ряды зевак на месте автокатастрофы, чтобы потом увидеть себя в газетах. И это, с Борисом на обложке, следует признаться, логичное продолжение. Пропади в любом другом месте, он мог бы давно сгнить и дожидаться следователей из сериала «Забытый случай». Да всем плевать на него было, один я, кретин, нашел ему работу…
Но вот, «хорватский журналист» пропал в славном, катастрофическом Ираке.
Стал ли он «первой хорватской жертвой в Ираке»?
Так это же стопроцентно горячая тема, черт побери!
Главный ждал, когда я что-нибудь скажу.
Гибнут американцы, но гибнут и наши,