о, видимо рассчитывая на то, что всё равно их смерть не за горами.
Сейчас она смотрела на меня вблизи, потом произнесла: — Простите, может быть, вы…
— Нет, не я! — сказал я.
Она слегка помотала головой и многозначительно посмотрела на двух своих приятельниц за соседним столиком, которые в качестве поддержки с тыла внимательно следили за развитием событий.
— Так вы не тот, который пропал в Ираке, которого сейчас рекламируют? — спросила она.
— Нет, нет, правда нет! — сказал я. — Я даже и не тот, второй!
— Тогда… Извините! — сказала старушка и снова помотала головой. А потом добавила: — Мы думали, что мы вас нашли.
И ушла, подчеркнуто задумчивая. Думаю, хотела показать, что мне не поверила.
Я положил на столик деньги за кофе и встал, три старушки проводили меня такими взглядами, как будто я бегу из романа Агаты Кристи.
Я открыл оба замка. С газетами под мышкой вошел в квартиру.
Всё еще здесь, подумал я, словно меня очень долго не было.
Положил газеты на столик, там ещё лежала газета с объявлениями о сдаче квартир, некоторые были обведены. Стаканы, пепельница. Пустая коробка от пиццы.
Я налил в стакан воды и сел в кресло, напротив телевизора.
Выключенный телевизор смотрел на меня тупо, будто ждал, что я что-нибудь сделаю.
Я смотрел на него.
Воздух казался мне густым, неподвижным. Звуки за окном, уличное движение.
Пламя появилось после того, как я щелкнул зажигалкой. Я вдохнул.
Смотрел на все наши вещи.
Всё переполнено, подумал я, больше нет места.
Снаружи, на улице, движение, похоже, становилось гуще. Кто-то лёг грудью на сигнал рулевого колеса. Я смотрел на небо. В воздухе стрелы подъемных кранов. Пробка.
Как известно из поэзии, мгновения иногда длятся вечность.
Я утопал в кресле перед выключенным телевизором. Я посмотрел вокруг: казалось, что всё пространство заполнилось чем-то чужим. Когда-то мы были здесь свободными, Саня и я, вне всего. Наши поцелуи, долгие мечтательные взгляды друг другу в глаза, в будущие дни. Казалось, мы нашли свой угол. А сейчас откуда-то, сквозь стены, отовсюду, проникал всеобщий дух, смрад общества.
Казалось, я слышу какое-то перешептывание. Целый ансамбль шептунов из-за кулис. Все эти «хот» люди, старые, вылинявшие лоббисты. Моё бессмысленное поколение. Сплетни и советы. Чужие войны.
Я утопал в кресле. Там, наверху, подъемный кран переносил бетонный блок.
Но я должен… Мне нужно что-то придумать, размышлял я.
Какое-нибудь дело для начала. Мне нужно двигаться дальше, опять с чего-то начать. Складывать из кубиков, безразлично что, хотя бы небольшую карьеру. Адаптация всей истории. Апдейт любви. Гармонизация наших иллюзий. Нужно несколько типизировать роли, подумал я. Чтобы было понятно и гладко, маленький мейнстрим-спектакль. Нам нужна иллюзия хорошей жизни, чувство, что ты выполнил норму. Необходимо его достичь. Включиться в гонку, заново.
Вкус работы. Вкус работы в этой квартире. Держаться на поверхности. Эти цепочки слов, которые тянутся через мой мозг. У меня от них заболит голова, подумал я.
Тут очнулся холодильник.
Иногда вот так, вдруг, начинает бренчать. Старый «Ободин».
Это так, как будто у меня обнаружили какую-то болезнь, подумал я. Мир вмиг становится другим. Необходимо к этому приспособиться, хотя это и не болезнь, в этом нет ничего физического. Всё только в значениях. Могло бы получиться и по-другому. Это то, что сводит меня с ума. Это могло бы быть истолковано иначе. Всё могло сложиться по-другому, если бы у меня была власть над языком, если бы я мог придать смысл своей истории.
Я подумал, впервые после того, как расстался с драматургией, как бы мне следовало писать. Как бы всё это следовало изложить. Может быть, так я смог бы отдалиться от всего. Сохранить здравый смысл, посмотреть со стороны; скомпоновать всё с каким-то смыслом, в каком-то порядке.
Хотя бы сложить что-то из этого, и положить в какую-нибудь коробку, отложить бумаги.
Вдруг я увидел себя и Маркатовича, как мы сидели в подвале, тогда, когда казалось, что все пути закрыты, что нечем дышать от темноты и тайн.
Мы с Маркатовичем там, в столовке, пьем пиво. Уже тогда мы знали обо всех ужасах, про которые начали писать только сейчас. Мы сразу об этом услышали, нельзя было не услышать, потому что всё слишком близко; зло прикоснулось к нам, оно нас облучило… Мы заражены. Это нас мучает ещё и сейчас, подумал я. У нас нет доверия. Нет доверия к этой реальности, к этому миру, к этим людям, к себе…
Но оттуда мы сбежали, вышли на солнце.
Я сделал большой круг, подумал я.
Были уже сумерки, свет я не зажигал.
Потом зазвонил телефон, обычный.
— Узнаёшь, кто это? — спросил кто-то.
— Не узнаю, — сказал я и положил трубку.
Сижу в кресле. Жду, когда услышу звяканье ключей, когда она придет, застанет меня тут, сидящим в полумраке, спросит, что со мной, забеспокоится.
Позже я услышал, как открывается замок. Она вошла и зажгла свет. — Я здесь, — сказал я.
Когда она меня увидела, её лицо окаменело. Из сумки торчала охапка газет. Много фотографий и хороших рецензий, подумал я.
— Эй! — она посмотрела на меня испуганно. — Что ты сидишь в темноте?
Я знаю, нужно было бы что-то сказать, чтобы всё выглядело нормально. Нужно было бы улыбнуться, подумал я.
— Голова болела, — сказал я, — и я погасил свет.
Она остановилась: — Уже прошло?
Я задумался, потом сказал: — Нет.
— Погасить?
— Как хочешь…
Она зажгла маленькую ночную лампу, погасила верхний свет.
— Лучше бы тебе не курить, если болит голова, — сказал она.
— Да знаю, — сказал я.
— Что ты пьешь? — Она заглянула в мой стакан. — Это что, ракия?
— Нет… Вода.
Она подошла ко мне, присела на корточки и коснулась рукой моей руки: — Ну скажи мне, что с тобой…
— Мне нехорошо, — сказал я.
Она посмотрела на меня так, как будто мы незнакомы.
— Господи… может, вызвать скорую?!
Я смотрел на неё. Почему она впала в такую панику? Неужели мне придется сейчас её успокаивать?
— Нет, не надо.
— Но что с тобой… Почему ты на меня так смотришь?
— Голова болит.
Она медленно встала, потом села на диван.
— Послушай… Что случилось?
Я задумался над её вопросом. Чего только не случилось, подумал я, а ничего не осталось. Вот что пришло мне в голову. Мне захотелось говорить именно так, без бесконечных напрасных объяснений. Меня утомил стандартный язык, вопросы и ответы, они несли с собой печаль, все эти вроде бы умные вопросы и умные ответы; рационализация деятельности.
— Не своди меня с ума, — сказала она, — не молчи.
Я посмотрел на неё. Она расплакалась, как ребенок, которого ударили.
Тут я подумал, что и мне тоже хочется заплакать, но тут же испугался такой мысли. Да, вспомнилось мне, я же проклятый мужчина.
Я закрыл глаза.
— Не надо плакать, прошу тебя, — сказал я. — У меня просто болит голова.
Она смирилась. Поискала в выдвижных ящиках таблетки. Протянула мне одну и сказала: — Выпей эту…
Я выпил.
— Сейчас я буду о’кей, — сказал я. И тут же продолжил: — Сегодня я купил акции Ри-банка. Этой ночью послал по Интернету распоряжение, я вообще-то не соображал, что делаю. Когда я проснулся, всё было уже сделано.
Она спросила: — Как? Ты купил… Давай ещё раз, помедленнее.
— Всё в акциях, — сказал я и с облегчением улыбнулся. — Все деньги, которые у меня были.
— В каких акциях?
— Ри-банка, — повторил я. Потом добавил: — Сейчас они дешевые. Посмотрим, кто его знает…
Она прижала руку к груди и вздохнула: — Ты… Это же безумие… Этот банк лопнул!
— Это пока только слухи, — сказал я.
— Господи, Тин, что с тобой будет?! — спросила она плачущим голосом.
— Это был мой вызов везению! — сказал я с энтузиазмом. — Я хотел избавиться от всего, одним махом, разом.
— Это твои деньги, и ты можешь с ними делать, что хочешь. Но…
— Я ничего не планировал, — сказал я. — Всё это как-то само собой получилось.
Её лицо вытянулось, она смотрела прямо перед собой.
Мы немного помолчали, потом она сказала: — Тебе… тебе, может быть, надо, ну… поговорить с кем-то.
— Так мы и говорим, — сказал я.
— Да, конечно… но я не могу… Я же не психолог какой-нибудь, чтобы понять… Знаешь, может, тебе и правда надо с кем-то поговорить…
Я задумался: — То есть ты хочешь сказать — с психиатром?
— Понимаешь, я не знаю… как это всё на тебя подействовало… Не понимаю. Ты купил эти акции… Это, это… Я, я не знаю…
— Хорошо, о’кей! Я понял.
— Подожди, вот я, вот я тебе говорю и…
— Я понял, что ты мне говоришь!
— Господи! Я пытаюсь… Я же говорю не с плохими намерениями! Неужели после всего, что было, ты можешь подумать, что я желаю тебе зла…
— Не можешь ли ты теперь взять себя в руки? — сказал я. — Ты не должна меня ни о чём спрашивать.
— Почему?
— Ты не понимаешь некоторых вещей, — сказал я. Потом добавил самому себе: — Господи, какой же я идиот!
— Почему ты так говоришь?
— О’кей, с тобой я разговаривать не хочу, — сказал я. — Ты не тот человек, который может со мной говорить о некоторых вещах.
— Подожди… Зачем ты меня оскорбляешь?
— Я? Тебя? — сказал я. И добавил: — Эх, мать твою… ну какой же я… дурак!
— Это невыносимо… — сказала она как бы самой себе.
Я смотрел на выключенный телевизор.
— Знаю… Я знаю, что ты меня бросишь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ0. ЗАБВЕНИЕ
Эти ключи я нашел во внутреннем карманчике своего старого рюкзака.
Я смотрел на них: три примерно одного размера и один маленький, похоже, от почтового ящика. Никак не мог вспомнить, откуда взялись эти ключи. От чего? От старого дома? От старой квартиры? Кто его знает.