Я решил обойтись одним первым блюдом и хлебом вместо пирожков. Судя по подносам остальных посетителей, экономить таким образом решили многие.
Я нашел свободный столик в углу и едва угнездился там, как услышал насмешливый голос:
— Здравствуйте, мой петербургский друг. Как поживаете?
Возле моего стола с подносом в руках стояла крашеная блондинка Олеся, бухгалтер.
— Пустите? — кокетливо сделала книксен она.
— Садитесь, конечно, — захлопотал я, расчищая ей место на столе.
Есть хотелось ужасно, поэтому я принялся за суп, не дожидаясь, когда она расставит свои тарелочки и чашки.
Некоторое время мы ели молча, а я лихорадочно искал повод для начала светской беседы. Ну, не про повышение же цен разговаривать?
— У нас сегодня из-за блокады сразу два крупных клиента отвалились, — сказала мне Олеся, когда я в трагическом молчании доел свой суп.
— Вроде три дня всего блокаде. Так быстро разорились? — удивился я.
— Они еще не разорились, но, если дальше все так пойдет, разорятся точно. А пока они приостановили работу и отправили персонал в неоплачиваемый отпуск.
— Большие конторы?
— В одной больше ста человек, в другой примерно пятьдесят.
— Гримасы капитализма, — сказал я осторожно.
— Какие гримасы капитализма?! Сраные нацики творят что хотят, а не гримасы капитализма, — неожиданно завелась Олеся.
На нас стали смотреть с других столиков. Впрочем, столик с юными неонацистами был довольно далеко от нас.
— Извините, — уже гораздо тише сказала мне Олеся, принимаясь за десерт.
— Да я все понимаю, — кивнул я с сочувственной гримасой.
— А чем вы тут занимаетесь, Игорь? Я прям извелась вся потом от любопытства, забыла вас спросить. Что может понадобиться интересному мужчине из Петербурга в такой дыре, как Киев?
— Ну уж дыре, — вступился я за древнюю столицу. — Красивый город. Собор красивый, шпили тут у вас опять же интересные.
— Был красивый, — жестко отозвалась Олеся. — А сейчас Киев — дыра с селюками. Ну, так отвечайте же, что вы тут у нас забыли? Или вы кремлевский агент и прибыли сюда с заданием разрушить изнутри нашу бедную родину?
— Я корпоративный юрист, прибыл сюда решить несколько конфиденциальных вопросов для своего клиента, — ответил я ей осторожно.
— Клиент, небось, пытается лихорадочно вывести активы с Украины, а ничего не получается? — с каким- то грустным понимающим злорадством прокомментировала она.
— Вроде того, — согласился я.
— Думаю, вы в ситуации лучше меня разбираетесь, но все же дам совет: без взятки такие вопросы у нас не решаются.
— Взятку дали, но еще при Януковиче, — на ходу придумал я коллизию.
— А, ну это же классика. Классическая разводка — все, что было при Яныке, не считается. Так что готовьте снова денежки, — весело призвала она меня, покончив со своим десертом.
— Мой клиент не готов еще к такому повороту, — развел руками я.
— Жадный, гад, да? Обычное дело с клиентами.
Мы посидели с минуту молча. Я думал, как деликатно встать и уйти, но она вдруг сказала:
— Я вас два раза по телевизору видела за эти дни. Вы с камерой по Крещатику и по Майдану бегали. Это вы подрабатываете так, да, потому что клиент жадный?
Я замычал что-то в ответ, но она опять расхохоталась и встала:
— Ладно, не буду вам мешать. Кстати, что вы делаете сегодня вечером? Может, сходим куда-нибудь, поужинаем, и все такое?
Я молча смотрел на нее, огорошенный как неожиданным разоблачением, так и неожиданным приглашением.
— Ну, можно и поужинать, — выдавил, наконец, из себя я, лихорадочно подсчитывая в уме, сколько у меня осталось гривен.
— «Можно и поужинать», — передразнила меня она. — Фу таким быть, — Олеся обиженно вздернула носик и пошла к выходу.
— Передайте Путину привет, когда вернетесь в Кремль за орденом! Но пасаран! — крикнула мне эта зараза на всю столовую перед тем, как выйти.
Теперь все посетители, включая троих штурмовиков, смотрели на меня.
Я подождал с минуту, потом встал и неторопливо, в абсолютной звенящей тишине, вышел из кафе, не забыв прихватить со стола свою камеру в пакетике.
В анонсах самым очевидным вариантом была протестная акция грузовых перевозчиков, намеченная на два часа дня возле здания министерства инфраструктуры. Министерство размещалось в небоскребе на проспекте Победы, и туда я, по понятным причинам, отправился пешком.
Шел я почти час, и пока шел, больше всего опасался, что акция окажется пикетом на пять человек или, того хуже, каким-нибудь унылым перформансом с нанятыми в театральном колледже актерами. В последнее время в Киеве перформансы со студентами стали самым недорогим и потому распространенным способом засветиться в СМИ — как для начинающих политиков, так и для коммерсантов.
Но нет, на месте событий все выглядело убедительно. К зданию министерства вышли несколько сотен рассерженных мужиков и говорили они на удивление прямо то, что, похоже, и думали: что нацики своей дурацкой блокадой убивают транспортную отрасль Украины, и это провоцирует рост цен на всё, что полиция, наконец, должна вмешаться, потому что это беззаконие и анархия.
Правда, говорили рассерженные мужики это все, в основном, без камер. А стоило навести на них камеру мне или моим коллегам из украинских телеканалов, как начинались осторожные разговоры о том, что Россия не должна была отвечать на провокации нациков, что нациков можно понять, что Россия — агрессор, и нечего ее грузовикам топтать грязными колесами святую украинскую землю.
Впрочем, я уже не удивлялся шизофрении украинских граждан, готовых говорить что угодно в зависимости от ситуации вокруг себя лично.
Почти час я бродил среди плакатов с аккуратными обращениями к чиновникам: «Простои машин — потеря для бюджета», «Чиновники, дайте возможность работать», «Украина — европейская транзитная держава». Ни на одном из плакатов не говорилось, что проблемы с проездом у водителей Украины начались именно после акций радикалов «Правого сектора», в ходе которых российских водителей избивали, их машины громили, а груз расхищали или уничтожали. Сотни российских и украинских фур были лишены возможности выполнить транзитные перевозки именно после того, как неонацисты начали блокаду российских фур на территории Украины, а Россия ответила на это запретом транзитного проезда украинских грузовиков по своей территории.
Когда ко мне попривыкли, и я достаточно примелькался на митинге, неожиданно удалось найти пару непугливых дальнобойщиков, довольно четко и смело проговоривших свои претензии к правым активистам прямо мне в камеру.
— Поляки сейчас радуются, как дети, спасибо говорят нашим «правосекам». Двадцать тысяч польских фур готовятся перехватить наши заказы. Мы потеряем рынок и сдохнем с голоду. Вот такой будет итог, — рассказал мне молодой водитель Юрий.
— Русский министр транспорта к нам обратился через прессу, сказал, как решите вопрос с активистами, которые блокируют русские грузовики, так мы сразу начнем пропускать и ваши, украинские фуры. Осталось только уговорить наших «правосеков» прекратить эту анархию, — заявил мне в камеру второй водитель.
Потом к митингующим вышел министр инфраструктуры Андрей Пивоварский, молодой, но уже начинающий лысеть чиновник в аккуратном синем костюме, отдраенных до блеска туфлях, с модной брутальной бородкой и золочеными очками на холеном лице.
Помощники протянули ему мегафон, и он принялся рассказывать публике о своем видении причин проблемы.
— Россия в одностороннем порядке ввела транспортную блокаду, запретив проезд украинских грузовиков по своей территории, а также транзитный проезд в Казахстан и на Кавказ. При этом Украина сначала не принимала симметричных ответных мер, мы надеялись на благоразумие нашего агрессивного соседа. Украина — цивилизованная европейская держава, мы ведем себя в соответствии с нормами международного права, которые запрещают блокирование грузоперевозок без законных оснований…
Вокруг чиновника выстроились штук двадцать камер. Я поискал глазами и нашел среди операторов Олексия. Дины рядом видно не было.
— … Россия в одностороннем порядке остановила движение украинских фур по своей территории. Это грубейшее нарушение международных договоров — процедур Всемирной торговой организации и двустороннего межправительственного соглашения в отношении автомобильных перевозок…
На чиновника смотрели с вежливым недоумением, никто не перебивал его до самого окончания странной речи. Но когда он закончил, так и не сказав ни слова про «правосеков», развернулся и пошел обратно в министерство, на его пути удачно оказался я с поднятой на плечо камерой.
— Позвольте вопрос. Как вы собираетесь решать проблему активистов, блокирующих российские фуры на Украине? Ведь проблема началась именно с них, не так ли? — спросил я его по-русски.
— Да, верно, началось с них, — неожиданно признал он очевидное. — Мы должны разъяснить общественности важность грузового транзита, объяснить, что блокировки недопустимы. Ну, а к тем, кто не понимает слов, нужно проявить политическую волю, и навести порядок. Активисты могут стоять с плакатами рядом с дорогой, но перекрывать дорогу они не имеют права, — ответил он мне на украинском языке, едва заметно ухмыляясь, как хорошему знакомому. Еще один разоблачил во мне москаля.
— То есть вы предполагаете, что полиция осмелится разблокировать дороги?
— И полиция, и СБУ, они вместе решат проблему.
Он ушел в здание, а я остался стоять на месте, совершенно ошарашенный невиданной отвагой министра, осмелившегося угрожать «правосекам» полицией. Но потом до меня дошло — то, что он сказал мне, было сказано сугубо для российской аудитории, это было сказано только мне, очевидному москалю. А вот то, что он говорил до этого, будет транслироваться как внутри страны, так и на Европу.
Пока я стоял там, размышляя, ко мне подошел водитель Юрий вместе со своим приятелем.
— Слушай, брат, я там тебе наговорил разного про активистов, ты удали это, пожалуйста.