— И то, что я наговорил, тоже удали, вот прям сейчас, у меня на глазах, — добавил второй, нехорошо похрустывая пальцами, сжатыми в кулак.
— Не могу уже я ничего удалить, — соврал я, глядя на них в упор максимально честными глазами. — Это современная камера, она сразу видео в редакцию передает, по Интернету.
— Твою же мать, а! Напридумали ведь всякой срани! — огорчился доверчивый Юра, а второй водитель, не поверив, потребовал:
— А ну, покажи!
Я откинул крышку с экраном и показал ему на множество рычажков, переключателей и даже диодов, красиво моргающих вразнобой.
— Вот, видишь, все уже ушло в редакцию.
— Вижу, — тупо кивнул второй, и они оба ушли, сгибаясь под тяжестью свалившейся на них печали.
Я тоже не стал оставаться, а быстрым шагом отправился на поиски кафе с вай-фаем. Было бы очень обидно, если бы смелые речи отважных водителей и не менее отважных чиновников так и остались бы не оцененными нашей аудиторией.
Вечером я одним глазом посмотрел репортаж DW об этой акции у них на сайте.
«Во вторник, 26 февраля, сотни водителей грузовиков собрались возле здания министерства транспорта в Киеве, чтобы выразить свой протест против односторонних действий России. Напомним, Россия беспричинно остановила движение украинских грузовиков по своей территории. Это грубейшее нарушение международных договоров — процедур Всемирной торговой организации и двустороннего межправительственного соглашения в отношении автомобильных перевозок. Министр инфраструктуры Украины Андрей Пивоварский в интервью DW заявил, что Украина — цивилизованная европейская держава, которая ведет себя в соответствии с нормами международного права, которые запрещают блокирование грузоперевозок без законных оснований. Увы, этого нельзя сказать про соседа Украины, Россию, агрессивные действия которой не в первый раз вызывают справедливое возмущение международной общественности».
Глава десятая
Остались сутки до того счастливого момента, когда мне должны были перечислить из родной редакции вожделенный гонорар и суточные. Но это время надо было как-то пережить. Как назло, Алена Григорьевна внезапно прекратила свои акты кормления меня топлеными сливками, а прямо попросить ее мне было неловко. Просить женщину кормить себя сливками — в этом было что-то интимное, а к этому я был точно не готов.
Тем временем денег у меня осталось ровно пять гривен, и на это можно было купить лишь кофе без сахара в уличном кофейном автомате.
Именно это я и сделал — купил себе кофе в уличном автомате, затолкав туда последнюю купюру, и потом пил этот кофе аккуратными глотками, мрачно оглядывая грязные от лежалого снега окрестности Крещатика.
— Эй, хлопец, хочешь заработать двести гривен за два часа непыльной работы?
Это мне всерьез предложил невзрачный худощавый мужик в куртке с логотипом «5.10».
— Массовка нужна? — догадался я.
— Ага, — легко согласился он.
— Когда?
— Через два часа на Майдане, возле стелы. Деньги после акции лично у меня получишь.
— Хорошо. Только у меня никаких документов нет, — предупредил его я.
— А никаких документов и не нужно, просто сам явиться не забудь. Тебя как зовут?
— Игорь, — честно ответил я.
— Записано, Игорь, — действительно черканул он что-то в блокнотике. — Я — Олег. До встречи в четырнадцать ноль-ноль на Майдане.
Мужик ушел вниз по Крещатику, цепко приглядываясь к прохожим, а я уже намного веселее допивал свой горький кофе без сахара.
На эту акцию я, поразмыслив, камеру решил не брать. И так оставалась ненулевая вероятность, что меня опознают и разоблачат как кремлевского, порошенковского, американского или японского агента.
Я пришел к знакомой стеле дисциплинированно, за пять минут до начала. Там уже стояли два десятка человек, причем меня они приняли за организатора и стали хором спрашивать, полагается ли доплата за плакаты или скандирование лозунгов.
— Никакой доплаты, все в равных условиях, — сказал я им строго и это, кстати, оказалось правдой.
К четырнадцати часам пешком пришел Олег, груженный плакатами и флагами. Он построил всех собравшихся на площади людей и раздал протестные аксессуары каждому второму. Мне ни плаката, ни даже флажка не досталось.
Без камеры на публичной акции находиться было крайне непривычно. Оказалось, что без камеры мне просто нечем себя занять.
Когда, наконец, на площадь заявился Пашинский, потрещать с трибуны свои популистские лозунги, толпа уже составила человек сто, и Олег, поглядывая на две телегруппы, явившиеся на шум, расставлял людей максимально просторно, чтобы изобразить заполненную площадь.
Получалось, конечно, неважно — то есть, опять получался типичный украинский театр. Ну, или цирк. Ну, или Грэм Грин, «Комедианты». Порошенко, конечно, до Дювалье немного не дотягивает, зато его штурмовики вполне себе удачно скопировали повадки тонтон-макутов.
Неожиданно ко мне подошел оператор с камерой киевского телеканала. Камера у него уже была включена.
— Что можете сказать по поводу этой акции? Зачем вы пришли?
Закрывать лицо или прикидываться глухонемым было поздно, пришлось действительно отвечать:.
— Каждый раз, когда вы хлопаете в ладоши, в Африке умирает один ребенок. Вы можете это понять, наконец?! Может, вы уже прекратите хлопать в ладоши? Ради этих несчастных маленьких африканских детей!
Оператор, представительный усатый мужчина в длинном кожаном плаще, вытаращил на меня свои обалдевшие глаза.
— Пан активист, спасибо, конечно, за Африку. Но что вы можете сказать по поводу этой акции? — повторил он упавшим голосом, испуганно озираясь.
— Моя жизнь покатилась по наклонной с того момента, когда я в начальной школе не отступил на четыре клеточки вниз от домашнего задания. Стоит только отступить от правил — и все, мир рушится. Понятно вам это? Всегда отступайте на четыре клеточки вниз от домашнего задания! Не повторяйте моей ошибки!
Усатый оператор молча отвалил в сторону, даже не поблагодарив. Я выдохнул.
Эта акция в итоге оказалась точной копией того, что я снимал уже в Киеве много раз, за исключением конфликтов с националистами. Их в этот раз не было, поэтому, как я понял, не было и спортсменов- охранников в качестве силовой поддержки.
— Дай телефон, у нас часто акции сейчас проходят, буду тебя брать, ты реально представительный чувак, — сказал мне Олег по окончании мероприятия, вручая заработанные мною двести гривен.
— Да я уезжаю завтра, — соврал я, просто не понимая, как я могу дать свой личный телефон такому мутному типу. — Но в любом случае огромное тебе спасибо, очень выручил.
— Ладно, бывай, — снова легко согласился он и пошел с пачкой денег к остальным, нетерпеливо переминающимся неподалеку громадянам.
А я отправился в хостел, а потом, уже с камерой в пакетике, поторопился к стадиону «Динамо» — там, судя по огромному количеству анонсов в местной прессе, ожидалось представление поинтересней. Нацики собирались задать жару полиции и прочим силовикам, устроив натуральный факельный марш, как фашисты в свое время делали в Берлине.
На обед я, увы, не успевал в любом случае, хотя мой желудок от голода уже даже не урчал, а жалобно скулил.
Акция нациков из добровольческого батальона «Азов» оказалась оформленной на отлично, чувствовалась рука истинно арийского всеевропейского режиссера. Например, у «Азова» работали свои операторы. Это были исключительно белокурые бестии, все, как на подбор, рослые блондинки моложе тридцати лет, звонкими голосами раздающие команды объектам съемки. Где-нибудь в Европе подобное шоу устроить сейчас невозможно, насмерть заклюют левые или те же мигранты, но вот же вам, смотрите, Украина — страна возможностей.
То ли я пришел раньше, то ли националисты кого-то дожидались, но собирались они долго, не менее часа. На акцию явилась вся местная пресса, соизволила явиться и Дина. Я видел, как в толпе мелькала ее сине-белая курточка, но подходить не стал, не хотелось выглядеть назойливым.
Что характерно, полиции или национальных гвардейцев на месте не было вообще — молодчики могли бы при желании забить на месте меня или кого угодно, и им никто бы не помешал. Они и сами это чувствовали, с надменным превосходством глядя на случайных прохожих или местных журналистов. Впрочем, перед иностранными камерами юные неонацисты все же заискивали — я слышал, как Дина гаркнула на одного из сотников, чтобы он заставил своих людей полностью развернуть плакаты к ее оператору, и тот беспрекословно послушался.
Весь этот час ожидания я неспешно бродил среди готовых к построению молодых людей, вглядывался в их лица, вслушивался в разговоры, снимал короткие планы, но не решался поговорить ни с одним из них. Я просто не понимал, о чем их можно спрашивать. Не станешь же спрашивать у крокодилов — , почему, дескать, вы нападаете на людей. Кроме того, крокодилы могут в процессе разговора запросто напасть и на тебя.
Но директор был настойчив в своих требованиях сделать полноценное интервью с каким-нибудь отъявленным неонацистом, и я честно пытался найти подходящую жертву.
В итоге я вспомнил об известном способе получения комментариев — когда чужая камера начинала работать с каким-нибудь интересным персонажем, я скромно подключался сбоку. Это, конечно, вызывало ненависть съемочной группы, но в ходе работы они уже не могли на меня ругаться, не испортив интервью, а когда я видел, что интервью заканчивается, отходил в сторонку сам. Единственный минус такого способа добычи комментариев — вопросы задают другие люди, ты только слушаешь ответы. Но это было, кстати, и надежнее — обычно мои вопросы ставят респондентов в тупик или вызывают агрессию.
Таким нехитрым способом мне удалось записать комментарий лидера этих националистических гопников, Андрея Билецкого. С виду приличный молодой человек, он потряс меня тем, что говорил на хорошем русском языке, демонстрировал богатый словарный запас, делал правильные ударения и очень грамотно строил фразы. Как эту образованность и интеллигентность можно было сочетать с пещерным национализмом, я не понимал. Кстати, именно тонтон-макуты Билецкого регулярно избивали коммуниста Андрея, а также ветеранов Второй мировой войны, глубоко пожилых мужчин и женщин, воевавших в сороковые годы прошлого столетия с немецкими фашистами.