Билецкий горячо говорил собравшимся журналистам о своем соратнике, каком-то не известном мне доселе Станиславе Краснове с позывным «Гонта», которого внезапно задержало коварное СБУ за незаконное хранение оружия.
— Нашего соратника Гонту сейчас избивают в застенках СБУ, абсурдно обвиняют в работе на Кремль. Станислава Краснова держат под арестом по сфабрикованному обвинению! Какое еще «незаконное хранение оружия», если он воевал на Восточном фронте с русской нечистью? — задавался злободневным вопросом Билецкий.
Действительно, обвинять неонациста в незаконном хранении оружия на Украине было бы очень необычно. На Украине вот уже несколько лет орудовали целые батальоны штурмовиков, вооруженные не только стрелковым оружием, но и минометами, БТР и даже тяжелой артиллерией. Что за оружие должен был незаконно хранить конкретный неонацист, чтобы СБУ так возбудилось — атомную бомбу, что ли? Но этот вопрос я, конечно, задавать не стал, а через минуту первая колонна, состоящая из самых рослых и авторитетных националистов, двинулась по проспекту, движение на котором загодя заботливо перекрыла полиция.
Они шли молчаливой грозной колонной по шесть-десять человек в ряд. На многих были фирменные темно-синие куртки с эмблемами «Азова», остальные — в камуфляже.
Я забежал вперед и стал снимать проходящих мимо меня нациков. Некоторые, к моему удивлению, нацепили на морды балаклавы или высоко подняли капюшоны, другие, завидев мою камеру, отворачивали или закрывали руками лица. Значит, все ж таки была какая-то сила на Украине, которую они боялись.
Под привычные уже речёвки «Украина — превыше всего!» и «Слава нации!», под которые многие активисты с восторгом вскидывали руки в узнаваемом нацистском приветствии, мы прошли через центр города. Прохожие глазели на шествие достаточно равнодушно, торопливо шмыгая по тротуарам.
Я встал на крыльце какого-то общественного заведения, снимая проход колонны.
— Я смотрю, болгарскому радио интересна любая движуха в Киеве? — услышал я рядом насмешливый голос Дины.
— Ну, интересно же, — начал зачем-то оправдываться я.
Она в два прыжка забралась ко мне на тесное крыльцо, встала рядом. От ее волос пахло какими-то знакомыми духами.
— Слава Украине! Героям слава!
— Что тут может быть интересного? — со странной интонацией спросила меня Дина. — Ты посмотри на их лица. Это же дебилы.
Мы стояли с ней на этом крыльце, почти соприкасаясь телами, и смотрели, как в центре Европы по перекрытому регулировщиками проспекту идут с неонацистскими эмблемами и криками практически школьники, совсем молодые парни и девчата.
— Э-э, возрождается национальное самосознание. Не без перегибов, но правительство держит ситуацию под контролем, — пробормотал я Дине в ответ.
— Один народ, одна страна, один вождь! — донеслось вдруг с проспекта. Молодчики зажгли файеры, взорвали несколько петард, снова заорали про единство нации и страны.
— Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer! Это же нацисты, это штурмовики Рема, ты разве не видишь?! — взвилась она вдруг с какой-то преувеличенной экзальтацией, толкнув меня плечом несколько раз, и мне вдруг пришло в голову, что она алкоголичка. Не духами от нее пахло, а джином.
— Водки выпьем? — предложил ей я, сам удивляясь этой идее. Последние двести гривен коту под хвост.
Глаза у нее разом вспыхнули:
— Конечно, пошли, тут совсем рядом отличное место.
Место, действительно, оказалось рядом, через сотню метров. Эти сто метров мы буквально пробежали, как будто за нами гнались штурмовики.
В двух шагах от тротуара, на небольшой деревянной площадке, приподнятой на метр от асфальта, стояли массивные металлические столики и кресла. Стоило нам туда подняться и присесть за столик, как появился взъерошенный сонный официант, принял заказ и с тревогой покосился на шествие рядом.
— Может, пройдете во внутрь? — предложил он, показав рукой на пустой зал.
— Нет, не беспокойся, нам и тут нормально. Неси уже заказ, — сказала ему Дина, он ушел и почти сразу вернулся с графинчиком водки, пакетом сока и двумя стаканами.
— Мы это осилим? — уточнил я у Дины, разливая водку по стаканам. — Еще догонять же этих орлов придется.
— Успеем, у меня машина, — ответила она. — Ну, за знакомство! — она чокнулась с моим стаканом, не дожидаясь, когда я подниму его со стола, после чего выпила свою водку залпом.
Я долил себе в водку немного сока и неторопливо цедил коктейль, глядя на до сих идущую внизу длинную колонну националистов. В хвосте этой колонны шли совсем уже юные последователи Гитлера и Бандеры, откровенный гитлерюгенд.
— Школьников с уроков сняли, что ли? Так здесь можно, это легально все у вас теперь? — спросил я у Дины.
— Думаешь, найдется такой школьный директор в Киеве, который возмутится? — она быстро захмелела, горько скривила личико и хлопнула пустым стаканом по столу. — Давай, не тяни, разливай уже, москаль, через пять минут поедем.
Пока я разливал остатки водки, она позвонила водителю, сообщив, где мы находимся.
Мы снова выпили и замолчали. Нацики прошли, на улицах восстановился прежний порядок, поехали машины и автобусы, потом по тротуару пробежали вслед колонне какие-то опоздавшие активисты, а потом на и тротуарах восстановилась нормальная, мирная жизнь — появились мамаши с колясками, влюбленные парочки, неторопливые пенсионеры.
Ветер катал по тротуару закопченный картонный цилиндр от файера, да к скамейке прилипла черно-красная тряпица с трезубцем — больше ничего не напоминало о мороке, что прошел тут только что торжественным маршем.
— С тобой хорошо молчать, — вдруг призналась мне Дина.
Я посмотрел на нее с удивлением. Не особо я и молчал с ней, как мне показалось.
К нам подъехал Ford с логотипом DW. Я крикнул в зал официанту: «Счет!», но Дина махнула рукой:
— Все давно известно, двести гривен это здесь стоит.
Она бросила эти две сотни на стол, прижав стаканом, но я вдруг, сам от себя не ожидая, тоже вытащил свои недавно заработанные гривны и вручил ей со словами:
— Гусары денег не берут.
— Ладно, — легко согласилась она, укладывая мои двести гривен к себе в сумочку.
Мы сели в машину, и всю дорогу до Шевченковского суда, где должно было закончиться шествие, я думал о том, почему я такой идиот. Ведь таким пошлым образом пропал не только мой ужин, пропал также еще и завтрак, на который я тоже в целом рассчитывал.
Рядом со мной на заднем сиденье молчал, обнимая камеру и думая о своем, хмурый Олексий. У него, кстати, как я слышал, тоже урчало в желудке.
По приезде на место, однако, я тут же забыл о спазмах в желудках — у входа в здание кипело настоящее рукопашное сражение. Два десятка судебных приставов пытались удержать крыльцо, обороняя его от сотни крепких мужчин в камуфляже.
Я вытащил камеру, пробиваясь поближе к передовой.
Приставы довольно удачно встали плотной стенкой, заблокировав и без того мощные дубовые двери, и поначалу казалось, что эта о защита несокрушима. Но затем нацики применили тактику, которая доказала свою эффективность еще на Майдане, — они жестко цеплялись за одного из силовиков, буквально выдергивая его из шеренги, после чего прямо на глазах у товарищей начинали яростно избивать.
Если кто-то из приставов пытался помочь сослуживцу, его также начинали жестко бить, оттаскивая в сторону. Если смелых не находилось, нападающие просто выдергивали следующую жертву, забивая людей в форме до полного обездвиживания.
Я, не скрываясь, снимал происходящий беспредел, но никого моя камера не пугала и не возмущала. Больше того, меня вежливо обходили стороной, и если мне и прилетали удары, то только случайные.
В конце концов, поредевшие ряды судебных приставов дрогнули, они внезапно, возможно, по команде, отступили от дверей и гурьбой побежали искать спасения в здании суда.
Толпа взревела от восторга и кинулась следом. Я не успел отскочить в сторону, и меня понесло людским водоворотом сначала по лестнице вверх, а затем внесло в и без того забитый зал суда.
В зале, к моему удивлению, действительно шел судебный процесс — слушалось дело того самого Гонты-Краснова, обвинявшегося в незаконном хранении оружия.
Судья, молодая женщина лет тридцати в черной мантии, с сине-желтой лентой на шее, нагрудным знаком и прочими атрибутами судейской власти, с трудом перекрикивала публику. Подсудимого я не видел — клетка с ним была плотно окружена уже не приставами, а вооруженными автоматами людьми в черной униформе и масках на лицах. К этим силовикам националисты пока не совались, но я не сомневался, что, если поступит команда, они сметут и этот кордон.
Во всяком случае, в зале нацики вели себя весьма развязно, грязно оскорбляя судью и её родственников. После наиболее непристойных выкриков она с серьезным лицом звенела в колокольчик. Это действие вызывало бурный восторг публики, после чего судью оскорбляли еще более вычурно.
Кроме меня, в зал смогли пробиться и другие операторы — я заметил Олексия, а также парочку камер национальных украинских телеканалов.
Пока я оглядывался, судья произнесла несколько слов, и зал внезапно взревел. К клетке рванули все, кто находился рядом. Насколько я услышал, судья отказала Краснову в освобождении под залог, и его явно собирались отбивать силой.
Я выбрал точку поудобнее, забравшись с ногами на скамью, но ожидаемой эпической битвы дерьма с дерьмом так и не снял. Автоматчики в черном вывели Краснова из клетки в наручниках и за двойной шеренгой таких же вооруженных черных фигур увели куда-то в дальние от нас двери суда. Атаковать черные фигуры неонацисты не рискнули, оставшись гудеть большой злобной толпой в зале. Я услышал их комментарии, и до меня вдруг дошел сюжет главного внутреннего конфликта Украины.
— Сбушников трогать нельзя, понимаешь?
— Сволочи они. Кремлевские агенты, каты.
— Да отбили бы Гонту, был бы приказ!
— Арсен приказа не давал, ждем.
Я развесил уши, сел на опустевшую скамью, со скучным видом ковыряясь в настройках камеры. Если я правильно понимал диалоги, боевики говорили о конфликте между СБУ, напрямую подчинявшейся президенту страны, и националистами «Азова», неформальным лидером которых считался министр МВД Арсен Аваков.