Она ни разу не назвала меня ни по имени, ни по фамилии. Она просто помнит лицо, но не помнит больше ничего.
— Тупая ты овца, Ольга, — ласково сказал я ей. — Променяла Родину на хрен знает что. Иди ты в жопу, Курносова, бывай…
Я неторопливо шел по корявому асфальту Шелковичной улицы, а она некоторое время неуклюже бегала, спотыкаясь, вокруг меня, то взвизгивая: «СБУ, СБУ сюда!», то доверительно понижая голос и предлагая хорошие комиссионные за посредничество.
Отстала она только на втором перекрестке, когда я здорово прибавил шагу.
Пошел мелкий холодный дождь, и я понял, что не добегу до своего хостела сухим. Не доходя квартала до поворота на улицу Кропивницкого, я увидел кафе с многообещающим названием «Венские булочки» и, конечно, направился туда — наверх по булыжной мостовой, и потом несколько ступенек по гранитной лестнице.
В кафе действительно прямо за барной стойкой пекли булочки, а также заваривали несколько видов чая и кофе. Всем этим пахло при входе в заведение так призывно, что у меня где-то в районе желудка начались натуральные судороги.
Я замер у стойки, наугад выбирая себе горячие булочки из только что выложенных на поднос на витрине.
Молоденькая девушка за стойкой снисходительно улыбнулась моей невинной шутке про европейский выбор заведения после Майдана.
— Да мы и до Майдана здесь нормально работали, если честно, — заметила она рассеянно, собирая блестящими никелированными щипцами в тарелку плюшки, на которые я указал.
— Но ведь ваша жизнь наверняка изменилась к лучшему после Революции Достоинства, — пробормотал я, особо даже не вдумываясь в смысл и интонации своих фраз. Я вдруг понял, как проголодался.
Но девушка за стойкой отреагировала на мою тираду неожиданно резко. Она вдруг подобралась лицом, с грохотом выставила мне под нос на витрину отобранные мною плюшки и сказала:
— Да, кое-что изменилось после вашей сраной революции. Например, цены на все стали втрое выше. За электричество и аренду мы сейчас платим втрое больше. А вот моя зарплата с тех пор не изменилась. С вас, кстати, 95 гривен. Желаете что-то еще?
Я дал ей сотню и отмахнулся от сдачи, забирая поднос. Она не изменила хмурого выражения лица, пока я ее видел, а потом вообще ушла в подсобное помещение, оставив свое кафе без хозяйского пригляда.
Я уселся за столик у роскошной стеклянной витрины в человеческий рост. За стеклом по мокрым булыжникам тротуара суетливо скользили люди.
— Смешно люди там за стеклом бегают, правда? — услышал я высокий, хриплый и резкий, а потому неприятный голос. Я обернулся.
Передо мной стояла симпатичная блондинка лет тридцати, в легкомысленных для текущей погоды колготках, короткой до неприличия юбке и ярко-красной кожаной курточке с открытым декольте. В руках она держала поднос, на котором красовалась одинокая чашка кофе.
Я раздумывал не больше секунды и сказал ей совершенно искренне, хоть и рефлекторно:
— Да. Присаживайтесь.
Она уселась на единственное кресло напротив меня, отвратительными жеманными движениями взяла с подноса и установила на стол сначала отдельно чашку, потом — блюдце, а потом подняла парящую чашку и, оттопырив мизинец, сделала шумный глоток.
— Не правда ли, хорошая погода? — просипела она мне, улыбаясь во все свои двенадцать белоснежных имплантов спереди.
— Вчера погода была лучше, чем сегодня, — уточнил я осторожно. Типаж и сфера деятельности этой барышни были мне понятны совершенно отчетливо, и набиваться к ней в клиенты у меня не было никакого желания. Но ведь я сам предложил ей сесть за свой столик, хоть бы и рефлекторно.
Она снова бросила взгляд за окно. Дождь и ветер атаковали прохожих яростно, как в последний раз, но даже влюбленные парочки предпочитали куда-то бежать по тротуару, а не прятаться в нашем теплом, сухом и, главное, совершенно пустом заведении.
— Странно, что никто из них не бежит сюда прятаться, — заметил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Что же тут странного? Сто гривен за кофе с булочкой — вот это действительно странно, — отозвалась она. — Налицо конфликт между несостоятельностью потенциальных потребителей и завышенными ожиданиями владельцев бизнеса. Добавьте сюда необоснованно завышенные траты на аренду и коммунальные платежи, и вот вам ответ на вопрос, почему Украина переживает катастрофический спад системных иностранных инвестиций. В минувшем году он составил свыше тридцати процентов, в этом году ожидается дальнейшее падение.
Я чуть не поперхнулся булочкой. Не часто встретишь шлюху, с таким знанием дела рассуждающую на темы системных иностранных инвестиций.
— Вы, наверное, бухгалтер? — спросил я, малодушно опустив глаза к полу, чтобы не выдать усмешки.
— Я — политолог, — строго прохрипела она, и я в изумлении вытаращил глаза на ее декольте.
— Профессор кафедры политэкономии Международного института глобальных финансовых стратегий, — уточнила она в ответ на мой изумленный взгляд.
— Любопытно, — пробормотал я, совершенно ошарашенный диссонансом между легкомысленным внешним видом барышни и ее лексиконом. — Вы что же, там и лекции читаете?
— Разумеется. У меня на потоке больше сотни студентов занимаются.
— И как вам нынешняя молодежь? Поколение Z, так сказать? — вспомнил я популярную тему.
Профессор небрежным движением поправила лямку лифчика и задумчиво посмотрела мне в лицо, заодно взмахнув пару раз огромными ресницами, как нерешительная бабочка перед ответственным взлетом.
— Снежинки. Мы называем их снежинками, потому что они ничего не умеют и всего боятся. Поэтому они избегают секса, мяса, алкоголя, драк и конфликтов, а также вождения на больших скоростях. Они совсем не умеют рисковать ни в чем, даже в отношениях. Поэтому им проще не иметь никаких отношений.
— Позвольте, — удивился я, совершенно потерявшись. — А как же эти ваши тепличные снежинки полгода воевали с полицией на Майдане, если они у вас в Киеве, оказывается, такие нежные, что избегают мяса, драк и даже сексуальных отношений?
— Мы говорим про поколение Z, а не про нищих крестьян из западных областей Украины, приехавших в Киев на заработки. И не про отмороженных футбольных болельщиков, — поморщилась она. — Студенты из поколения Z, конечно, приходили на Майдан, но лишь затем, чтобы сделать там селфи. Воевали с полицией совсем другие люди. Они же в итоге завоевали сейчас доминирующие позиции в политике. Но к поколению Z это все не имеет отношения, эти группы вообще не пересекаются в киевском континууме.
— Простите меня, но насчет секса все же не очень понятно. Неужели эти новые дети совсем не занимаются любовью? Это же занятие у молодежи всегда было в приоритетах, — заволновался я, искренне переживая за современную молодежь.
— Они в этом смысле намного честнее нас. Знаете, мы тут спорили с ними на лекции — про любовь, про деньги, про чувства. И юноши выкатили на публичное обсуждение вот такой тезис от имени мужчин: убери секс из отношений, и ты поймешь, что три четверти девушек ничего не могут предложить мужчине в отношениях.
— И как ответили девушки?
— Девушки заявили, что, если убрать еще и деньги из отношений, в этих отношениях вообще не будет никакого смысла.
— Довольно цинично, — заметил я.
— Скорее, честно. Они ведь не пренебрегают общественными нормами нравственности и благопристойности. Они задают обществу новые нормы и честно придерживаются их.
У нее зазвонил телефон, она торопливо схватила его, резко нажав на ответ, и случайно включила громкую связь. Я услышал в излишне мощном динамике, как голос в трубке уточнил по-русски:
— Двести долларов за три часа?
— Да, все верно.
— Тогда ждем вас. Машина уже выехала.
— Хорошо.
Она отключила телефон и встала, еще раз поправив непослушную лямку.
— Мне надо идти. Приятно было побеседовать. Кстати, меня зовут Агнесса. Агнесса Семеновна.
Я кивнул ей:
— Мне тоже было приятно. Я Игорь. Игорь Павлович.
— До свидания. Может, еще увидимся.
Мы неловко расшаркались, для чего мне даже пришлось встать, и она вышла из кафе, грациозно покачивая бедрами. Сквозь мокрую витрину я увидел, как она уселась в подоспевшее такси, кокетливо махнув мне на прощание рукой.
Потом я еще с полчаса рылся в телефоне, разыскивая в Сети упоминания о профессоре политэкономии из Международного института глобальных финансовых стратегий Агнессе Семеновне, но не нашел ничего, кроме сайта института. Институт, вроде бы, действительно существовал. Впрочем, на его сайте, состоящем из единственной главной странички, размещалась лишь черно-белая фотография здания и прописанное двадцатым четвертым кеглем название учебного заведения. Больше ничего содержательного там не значилось.
В хостел я возвращался в глубокой задумчивости.
Глава двенадцатая
Со временем Крещатик начал меня утомлять. Количество бродячих героев Восточного фронта стало превышать все разумные пределы, они уже не всегда помещались даже на таком широком проспекте, стоя шумными группами по пять-семь человек и мешая проходу прочих, нормальных граждан.
Нелепые в своих маскировочных нарядах, увешанные фантастическими орденами и медалями, которые продавались тут же, с лотков, они целыми днями рассказывали друг другу небылицы о своих подвигах, отлично зная, что все они врут. Больше всего они напоминали дембелей советских времен — аксельбанты, яркие нашивки, значки, вышитые золотом идиотские девизы.
Но утомляли они не только своим внешним видом, сколько назойливостью — каждый из них подходил ко мне не менее трех раз за день, вежливо, но очень надсадно просил денег, смиренно выслушивал отрицательный ответ, после чего подходил следующий. Каждый день все повторялось с точностью до метра, фразы и секунды.
Еще все они продавали стрички — плетеные косички из желтой и голубой ленты по десять гривен за штуку. Я такие видел на миттельшнауцере Бандере. Каждый раз «ветераны» клялись мне, что эти стрички плетут бедные украинские дети на продажу, а деньги пойдут на закупку необходимого инвентаря для Восточного фронта. А потом садились на лавочку и тут же, при мне, начинали плести всю эту ерунду, используя огромные бобины из желтых и синих лент, сложенные у них под скамейками.