Хуже того: больше, чем денег, им хотелось общения со свежим человеком. Они обступали меня плотным полукругом и, дыша чесноком и перегаром, яростно выкрикивали актуальные лозунги о том, какое продажное на Украине правительство, и почему только благодаря им кровавый Путин еще не дошел до Киева. Отдельным предметом спора были подсчеты, чей добровольческий батальон, собранный из рецидивистов, больше поубивал москалей: «Донбасс», «Святой Марии», «Азов» или «Крым».
Такими же по-цыгански прилипчивыми были продавцы за десятками лотков на Крещатике. В числе прочего товара, ими предлагались книги, которые можно и не читать — в концентрированном виде содержание имеется на обложке: «Как жиды правят миром», «Как сделать мир без москалей», «Русские выродки и их друзья жиды», «Великая украинская нация» и тому подобная «литература», включая «Майн кампф» на всех возможных языках.
Коробейники изучали прохожих внимательными цепкими взглядами, безошибочно предлагая подходящий им товар. Мне они, не сговариваясь, советовали купить желто-синие нашивки или такой расцветки цветочки в петлицу, «а то больно вид у вас москальский, прилететь может от хлопцев по ошибке».
Я не сомневался, что большинство из этой публики были стукачами СБУ, поэтому разговаривал со всеми вежливо, но денег никогда не давал никому — стоит один раз дать, будут атаковать еще активнее.
Еще, конечно, изумляли кенотафы — разбросанные по всему центру Киева надгробия с фотографиями героев последней революции. Об эти кладбищенские атрибуты пешеходы спотыкались не только в районе Крещатика и площади Независимости, но также на детских площадках или, к примеру, на выходе со станции метро «Университет». Причем, исчезали эти фальшивые могилы так же внезапно, как и появлялись — по ночам.
Один такой кочующий кенотаф добавлял впечатлений посетителям бывшего Киевского института благородных девиц, сейчас — Международного центра культуры и искусств. В этом центре на Институтской улице почти ежедневно проводили мероприятия профсоюзы или партийные активисты, там же проходили концерты или праздники для детей, и к каждому такому мероприятию прямо перед монументальным входом в здание аккурат с раннего утра появлялся кенотаф — макет из булыжников могилы Владимира Мельничука, активиста Майдана, убитого снайперами коменданта Майдана Андрея Парубия.
Однажды я не выдержал и встал возле входа в центр с камерой, сделав для родной редакции репортаж о том, как некоторые из профсоюзных деятелей, спотыкаясь о груду булыжников, матерились сквозь зубы, а потом, разглядев надписи на преграде, испуганно умолкали — ведь за отрицание героизма участников переворота февраля 2014 года в Киеве можно легко угодить в застенки СБУ. Потом я узнал, что это была уже третья могила Мельниченко в Киеве: одна есть в так называемом пантеоне Небесной сотни на аллее Героев небесной сотни, одна, настоящая, на Афганском кладбище, и вот теперь в Киеве регулярно всплывает третья.
Могила перед входом — последнее, что нужно посетителям развлекательного заведения, но никто из киевлян не осмелился сказать мне об этом вслух. Напротив, узнав, что разговаривают с журналистом болгарского радио, некоторые мои респонденты с необыкновенным задором начинали говорить о том, что «Киеву нужно больше могил героев», «что имена героев должны быть написаны всюду», а «память о героях должна приумножаться». Это не было похоже на общение между людьми, это был какой-то праздник некрофилии, распродажа на рынке зомби или митинг на кладбище. Но мне не с кем было обсудить подобные детали.
Вообще, за месяц, проведенный в Киеве, я здорово соскучился по нормальному человеческому общению без ханжества, политиканства и тупой лжи. Разговоры о зраде и перемоге, ненавистных москалях, героях революции и прочем шлаке здорово измотали меня. Зато теперь даже требовательные звонки директора я воспринимал с радостью — как возможность поговорить о чем угодно, только не о Восточном фронте, кровавом Путине или продажном Порошенко. Директор, похоже, чувствовал эту мою потребность, потому что всегда находил пару минут для рассказов о том, как и чем живет редакция Федерального агентства новостей или хотя бы минуту для банальных разговоров о погоде в Питере. Услышав, что в Петербурге, как обычно, идет мокрый снег с дождем, небо привычно низкое и серое, а на дорогах — пробки, ремонт и гололед, я действительно успокаивался, как будто этот самый питерский лед приложили мне к горячечному лбу.
В этот четверг за нормальным человеческим общением я пошел в «Пузатую хату», выбрав типичное обеденное время, и не ошибся.
Я сразу увидел ее сидящей за угловым столиком среди декоративных плетеных изгородей. Она тоже увидела меня и весело помахала мне рукой:
— Привет, Игорь, идите ко мне, у меня, как всегда, свободно!
Я быстро собрал на подносе обед, оплатил его на кассе, как обычно, из осторожности наличными, и прошел к Олесе за столик.
Пока я расставлял свои тарелки на столе, она насмешливо разглядывала мой пакетик с выглядывающей оттуда видеокамерой, но я сделал вид, что не понимаю, куда она смотрит.
— Как идет юридическая работа со сложным клиентом? — светским тоном осведомилась бухгалтер Олеся, на этот раз не дожидаясь, когда я съем свой суп.
— Все непросто, — бормотал я с набитым ртом. — Но мы победим. Наша юридическая практика самая сильная в Восточном полушарии. А у вас больше никто из клиентов не отваливался?
— У нас отваливается весь Владимирский рынок, больше ста крупных клиентов, — уже без усмешки рассказывала она. — Похоже, его все-таки снесут, девелоперы решили вопрос с Кличко.
— Грустная история, — признал я. — И как вы дальше будете жить?
— Мы живем в стране, где после смерти говорят «отмучился», — заметила Олеся, со звяканье грохотом бросив приборы на пустую тарелку.
— Но у нас в конторе еще есть шансы помучаться, не все закрылись, — уже пободрее добавила она.
Я принялся за второе блюдо — изумительный плов с бараниной.
— Как они тут все вкусно делают, просто потрясающе, — не удержался я. — И ведь недорого совсем.
— У них поставщик — магазины «Сельпо». Все, что подходит к сроку годности, они сюда направляют. Поэтому недорого. Это же такая выгодная утилизация просрочки получается, — объяснила Олеся, с интересом наблюдая, как замерла моя вилка.
— Ну, ведь все равно вкусно, — упрямо заметил я и снова принялся за плов.
— А я ничего и не говорю плохого, я только про ценообразование уточнила, — ответила она.
Я закончил с изумительным пловом и осведомился у нее:
— А почему вы дома не едите? Или далеко от работы?
— Да нет, близко. Но неохота возиться. Дочка, семиклассница, обедает в гимназии, а папашка ее свинтил от нас еще в прошлом году, так что готовить особо не для кого, — разъяснила она мне свою жизненную диспозицию.
— Но, если вы вдруг захотите поужинать, я постараюсь, — добавила она, ухмыляясь. — Можно даже при свечах.
Я представил себе этот ужин на типичной советской кухне, и мне стало грустно.
— Давайте лучше я вас в ресторан приглашу, — сказал я вдруг.
— Ну, приглашайте, — тряхнула она с готовностью белокурыми кудрями. — Вам конкретное заведение посоветовать, или сами выберете?
— Посоветуйте, конечно. В ресторанах я у вас тут еще не бывал.
— Серьезно, не были? А кто три дня назад сидел в ресторане «Кобзарь» за уличным столиком с какой-то маленькой блондинкой и с очень грустной физиономией пил с ней водку из графина?
Я выпучил на нее глаза — эта женщина меня удивляла все больше и больше. Неужели она из СБУ? Я не стал ничего говорить вслух, просто молчал, мысленно считая до двадцати и надеясь, что этот морок сам как-нибудь рассосется.
На счете пятнадцать она расхохоталась в голос:.
— Не бойтесь, я ничего не скажу вашей жене про этот ваш прокол.
— Моя жена не запрещает мне пить водку, — с вызовом заметил я ей.
— Я тоже вообще ничего не запрещаю, — легко отозвалась она, кокетливо поправив себе прическу. — Я вообще за всеобщее согласие и мир во всем мире.
Я опять некоторое время смотрел на нее молча, осторожно подбирая очередную тему разговора. Ей-богу, я ее уже боялся — брякнешь что-нибудь, и опять невпопад, потому что она знает, как на самом деле.
— Да не волнуйтесь вы так, вовсе я за вами не слежу. Просто Киев очень маленький город, вы должны это учитывать в вашей сложной многопрофильной работе с разнообразными клиентами.
Она бросила взгляд на мой пакет с камерой и добавила:
— Кстати, у здания киевской администрации сейчас будут митинговать ларечники, которых местные власти выносят вперед ногами из Владимирского рынка. Без материальных компенсаций и предоставления других рабочих мест.
— Серьезно?
— Да, там все серьезно. Народу, кстати, очень много собирается идти. Все ждут, что Кличко к ним выйдет, решит проблему.
— А он не решит?
— Да ведь он уже все порешал с девелоперами, я же говорила. Земля уже продана инвесторам, это точно известно, я бумаги видела, так что митинги никак не помогут.
— Ну, тогда я пошел. А что насчет ресторана? Где и когда?
— Давайте здесь встретимся часов в шесть, а дальше я покажу.
— Договорились.
Она встала первой и быстро ушла, а я некоторое время смотрел ей вслед и думал о всяком разном. Потом вытряхнул из головы лишние мысли и отправился снимать митинг ларечников.
Заунывные крики «Кличко — выйди до людей!» помогли мне сориентироваться — протестная акция проходила напротив здания Киевской городской государственной администрации, на широком тротуаре Крещатика. Ларечников собралось немного, человек пятьдесят, но это были очень активные граждане. Женщины, как обычно, вели себя смелее мужчин. Они яростно выкрикивали проклятья условному Кличко, обратившись усталыми лицами к пыльным окнам ненавистной мэрии. Мужчины молча курили, стоя небольшими группами рядом.
Едва я достал камеру, ко мне повернулись сразу несколько продавщиц.
— Дайте, я скажу! — И в мою камеру начала говорить женщина средних лет в скромном китайском пуховике, вязаной шапочке и с пацифистским значком на этой самой шапочке:.