Через несколько минут мимо меня, озираясь, пробежало несколько фигур в камуфляже. Первым желанием было броситься в сторону от них, но я знал, что так делать нельзя. И действительно, следом за первой группой преследования прошла вторая, так же внимательно изучая окрестности и вслушиваясь в любой подозрительный шорох.
Где-то в стороне грохнула крышка мусорного бачка, и вторая группа побежала на звук. Тогда я вышел из своей подворотни и быстрым шагом добрался до следующего переулка. Там я снова замер, уже в тени детской площадки, прислушиваясь.
Я вздрогнул, когда внезапно совсем рядом увидел тлеющий огонек сигареты и услышал насмешливый, но тихий вопрос:
— И от кого мы здесь прячемся?
В плотной тени все той же детской горки я разглядел двоих полицейских, в форме и при оружии. Они сидели на скамейке и курили.
— Да так, вот гуляю, — ответил я им негромко.
— А документы у тебя есть, гуляка?
Я вытащил из-за пазухи слегка поистрепавшееся уже удостоверение болгарского радио, протянул ближайшему полицаю.
— Это не документ, конечно, но ладно, — ответил он мне. — Так от кого ты тут прятался?
— От тех, от кого и вы, — ответил я, пораженный внезапной догадкой. — От бандерлогов из «С14».
Полицаи помолчали, затягиваясь сигаретками. Потом один из них сказал:
— Да мы не прячемся. Пойдем уже туда, Микола?
— А что там, закончилось уже все? — проигнорировав напарника, спросил меня Микола.
— Да черт их разберет, — ответил я, присаживаясь к полицаям на скамейку. — Машины еще горят, а эти к ним пожарных не пускают.
— Не пускают, ага, — согласился Микола.
— Я начал снимать, а они пообещали меня грохнуть, — продолжил я, ища поддержки.
— Ну, эти, если пообещали, значит грохнут, — успокоил меня первый полицай.
Я помолчал с минуту, переваривая этот ответ, потом все-таки продолжил осторожную дискуссию:
— У нас в Болгарии за такое в тюрьму сажают.
— А у нас в Украине такие ментов убивают вместе с семьями, и ничего, — неожиданно зло рявкнул Микола и его напарник испуганно зашептал:
— Да тише ты, Микола.
Тот послушно затих, докуривая сигарету.
Мы посидели молча еще несколько минут, и я начал замерзать.
— Я пойду, пожалуй, отсюда. В центр — это туда? — показал я рукой.
— Туда. Хочешь, подвезем тебя, — предложил вдруг Микола, прислушиваясь к ночным воплям неподалеку.
— У вас тут машина? — удивился я, вглядевшись в темноту двора. Действительно, в дворовом проезде стоял новенький блестящий полицейский Toyota Prius с погашенными огнями.
Сработала рация, и строгий металлический голос произнес оттуда:
— Двадцать первый, сообщите, где находитесь.
— Я двадцать первый, нахожусь возле посольства, жду указаний, — нагло соврал Микола в рацию.
— Как обстановка там? — бодро поинтересовался неведомый мне командир.
— Обстановку контролируем, — так же бодро ответил полицай.
— Хорошо, ждите, через полчасика с прокуратурой явимся, на осмотр места происшествия. Чтоб все было в порядке, как поняли?
— Принято, ждем.
— Не получится тебя подкинуть, давай уже сам, нам ехать надо, — сообщил мне Микола с явной печалью в голосе.
Мы пожали друг другу руки, и я пошел со двора, по-прежнему внимательно оглядывая окрестности.
В коридоре хостела меня встретила испуганная Алена. Из приоткрытой двери ее комнаты доносились крики и вой сирен из телевизора — судя по всему, шла ночная программа новостей.
— У нас тут черт-те что творится в городе, а вы по ночам гуляете. Опасно это, — сказала она, с искренним возмущением далее многословно выговаривая мне за беспечность.
— Нельзя так, плохо это кончится. Осторожно нужно.
Я терпеливо слушал ее возле двери в свою комнату, не желая обижать невниманием.
На мое счастье, снова позвонил директор, я развел руками перед Аленой, показывая на телефон, и ушел к себе.
— Ну что там у тебя, будет материал?
— Минуты полторы всего видео есть, — сообщил я.
— Негусто. А почему так мало?
— Нацики снимать не дали, угрожали, пришлось уходить.
— Понятно. Давай тогда высылай все исходники, что есть, мы сами тут смонтируем. Текст тоже сами. А ты сейчас поспи, а к десяти утра давай на Майдан, там снова заварушка какая-то намечается. Снимай там все нон-стопом и сразу высылай, сам не монтируй, некогда.
Я включил ноутбук, поставил файлы на закачку и попробовал уснуть. Однако уснуть не получалось — одолевали мрачные мысли. Судя по всему, я не смогу долго продержаться тут, если буду ходить на все мероприятия с участием нациков. Рано или поздно они меня вычислят и искалечат. Сменить внешность не получится, жизнь — это же не водевиль. Ну, не обзаводиться же мне, в самом деле, бородой с париком. Потом я представил себя с бородой и в парике, мысленно заржал и тут же уснул, как убитый.
Это воскресное утро началось со стука в дверь. Я быстро вскочил с кровати и оделся, затем постоял у двери, прислушиваясь, но ничего не услышал, решительно выдохнул и открыл щеколду.
За дверью стояла Алена с подносом: сливки и гренки, и вдовесок бездна любопытства. Чашек со сливками на подносе было две.
Я впустил ее в комнату, и она сервировала стол, осторожно, но решительно подвинув на краешек работающий ноутбук. Потом она уселась на кровать, оставив мне свободным стул.
Мы начали завтрак в беспокойном молчании, но у меня нервы не выдержали раньше.
— Должен признаться, что я журналист, — сообщил я ей, и она тут же согласно кивнула.
— Я видела вас по телевизору несколько раз. Я очень за вас волнуюсь. Вы ведь знаете, как у нас тут непросто.
— Знаю.
— Не знаете, — горячо возразила она. — У нас запросто могут даже убить, если вы кому-то не понравитесь.
— Ну, я не могу не делать свою работу. Это невозможно.
— Понимаю. Давайте, я буду ходить с вами.
— Что?!
— Давайте я буду ходить с вами. Женщину они бить не посмеют, — просто объяснила мне она свое самопожертвование, хлопая редкими ресницами на красных заплаканных глазах.
Я едва не подавился последней гренкой и, закашлявшись, устроил себе паузу на пару минут.
Алена терпеливо ждала, глядя на меня влажными коровьими глазами.
— Вот что я вам скажу, дорогая Алена Григорьевна. Вы, конечно, поразили меня своим предложением в самое сердце, — начал я торжественно. Она порозовела от удовольствия, заулыбалась, кокетливо поправляя спутанный комок волос на голове.
— Но ходить с вами вместе на съемки мне нельзя. Не получится разговаривать с людьми, с экспертами разными, политологами, понимаете?
Она помрачнела:
— Ну, я могу сидеть в сторонке, когда вы там с кем-то важным беседуете. Я не гордая. А как эти нехристи появятся, я тут же к вам буду подбегать и защищать.
Я встал, подошел к ней и аккуратно поцеловал ее в мокрый от испарины лоб.
— Алена Григорьевна, давайте я пока сам поработаю, а там дальше посмотрим.
Она послушно кивнула, тут же встала, забрала поднос, чашки и вышла, аккуратно притворив за собой дверь. За дверью она разрыдалась в голос, но тут же ушла к себе.
На часах было без пятнадцати десять, и я начал быстро собираться.
На Майдане колыхалась толпа в несколько тысяч человек. Я давно не видел на этой площади столько активных и разных по статусу людей. Пришли не только пенсионеры, за двести гривен готовые отметиться на любой акции, но и хорошо одетые домохозяйки, пришли интеллигентного вида мужчины в шляпах, очках и шарфиках, а также студенты и школьники.
Над толпой реяли профессионально отпечатанные плакаты с требованием свободы Надежде Савченко, а также ее фотографии, рисунки или просто самодельные таблички с одним именем: «Надя». Савченко стала одной из самых популярных женщин Украины после того, как, будучи наводчицей минометной батареи добровольческого батальона неонацистов «Айдар», попала в плен к ополченцам Донбасса и была осуждена Донецким судом за причастность к убийству двух журналистов российской телекомпании. Украинские и западные правозащитники признали ее политической заключенной, акции в защиту Надежды проходили в Киеве довольно часто, но в это воскресенье на митинг в защиту Савченко впервые явилась сама Юлия Тимошенко, лидер партии «Батькивщина».
Тимошенко прошла к подножию монумента Независимости в окружении плотного кольца телохранителей. На Юлии Владимировне был черный траурный плащ и очки в траурной черной оправе поверх темного макияжа на траурном лице. Нахмурив тонкие брови, Тимошенко произнесла в камеры журналистов несколько дежурных фраз о необходимости освобождения Надежды Савченко из лап кровавого Путина.
«Я хочу обратиться ко всем лидерам всех западных демократических стран: не теряйте ни минуты, включите все свои возможности, все свои силы влияния на Путина для того, чтобы сейчас не допустить смерти нашего героя Надежды Савченко. Я прошу всех людей включиться в борьбу за освобождение Нади», — записал я.
Толпа в ответ заголосила привычными лозунгами про «славу» и «смерть», но Тимошенко слушать митингующих не стала и вместе со свитой прошла обратно к лимузину. А напрасно — в огромной толпе вдруг началось скандирование совсем другого слова: «Война!».
— Хватит притворяться! У нас не АТО! У нас война!
— Пусть объявляют войну с Россией!
— Давай войну с Россией!
Перед моей камерой выстроились в ряд сразу несколько с виду интеллигентных мужчин в кружевных шарфиках и золоченых очках.
— Мы должны начать полноценную войну с Россией, мы должны зачистить нашу святую землю от врагов. Это настоящая война, а не какая-то там антитеррористическая операция. Мы должны начать настоящую войну! — буквально проорал мне в объектив один из этих мужчин, поправляя золоченые очки и заходясь в самозаводящейся истерике. — Война! Нас ждет война! Война до победы!
Интеллигентные милые люди вокруг меня устали орать просто так и принялись сжимать кольцо окружения, уже не выкрикивая, а буквально выплевывая мне в лицо все, что думают о России, и предлагая свои рецепты решения русского вопроса:.