Дождь полил еще сильнее, я набросил капюшон и всю дорогу до метро мысленно возмущался последней репликой студента.
Ну почему он сказал, что я тут как Джеймс Бонд. Ну, что за дурацкий англицизм? Я же здесь как Штирлиц!
Когда я добрел сквозь непогоду до круглой шляпы вестибюля станции метро «Крещатик», я вдруг понял, что на меня глазеет слишком много прохожих. Некоторые из них смотрели на меня с откровенным неодобрением, другие — с изумлением, некоторые даже заглядывали мне в лицо и крутили пальцем у виска, пара человек показали мне, что аплодируют, но все эти люди в целом реагировали на меня слишком экспрессивно. Было такое ощущение, что я иду по Киеву голым.
Я огляделся вокруг и внезапно осознал причину этой странной реакции: рядом, нога в ногу со мной, шла мокрая, как тюлень, Бандера. Она гордо держала в своих желтых, будто прокуренных, зубах листовку с фотографией Олеся Бузины, вложенную в прозрачный пластиковый файл. Причем, так мы с собакой шли, похоже, с самой аллеи Небесной сотни.
Мне уже некуда было свернуть, чтобы не вызвать подозрений, пришлось идти прямо по дорожке к станции. Там, у самого входа в метро, меня принял полицейский патруль во главе с капитаном полиции, надевшим в этот дождливый день солнцезащитные очки.
— Добрый день, шановний. Будьте так ласковы, покажите свои документы, — вежливо попросил меня офицер, поправив очки на носу. Двое сержантов из патруля изумленно таращились не на меня, а на Бандеру.
Собака послушно присела возле моих ног. С бороды и с листовки у нее в зубах капало на асфальт.
Я в который раз за эти дни снял с шеи удостоверение болгарского радио и протянул его офицеру.
Офицер мельком глянул на документ и ткнул им в сторону дворняги:
— Это ваша собака?
— Нет, не моя.
— А почему она идет вместе с вами?
— Понятия не имею, — пожал я плечами совершенно искренне.
Вокруг нас стали собираться прохожие.
— Я смотрю, сепары в Киеве вообще охренели, — громко сказал, подойдя к нам, короткостриженый молодой человек в камуфляже и вещмешком за плечами. — Мы на Восточном фронте кровь проливаем, а ты, скотиняка, сепарские листовки тут раскидываешь!
Он резко, без замаха, попробовал влепить Бандере ногой по морде, но собака будто ждала удара и каким-то ловким боксерским движением корпуса уклонилась от берца, правда, при этом выпустив из пасти листовку. Потом она подпрыгнула, цапнула из рук офицера мое удостоверение и молнией унеслась с ним куда-то вниз по Крещатику.
Капитан подобрал с асфальта листовку, с интересом ее рассмотрел, потом с кривой улыбочкой сказал мне:
— Будьте так ласковы, покажите свои документы.
Вокруг заржали, а стриженый солдат даже хрюкнул от удовольствия.
— Что, сепарская морда, влип? Ищи теперь свою скотиняку, пусть она тебе документы выписывает! — раздалось из толпы.
Я молча смотрел на офицера. По бесстрастному выражению его лица было непонятно, чего он добивается.
— Пройдемте в участок, шановний, там разберемся, — наконец, сказал он мне, и пошел туда первым. Сержанты смотрели на меня неприветливо, и я не стал спорить, а послушно пошел следом за капитаном.
Мы зашли в вестибюль станции, а там — в небольшую комнату опорного пункта полиции. Капитан сел за стол, устало бросив на протертый диванчик рядом с собой мокрую фуражку. Сержанты зашли было тоже, но потом, повинуясь кивку офицера, сразу вышли, прикрыв за собой дверь.
Я остался стоять посреди этой комнаты со своим извечным пакетиком с камерой в руках.
— У вас должен быть паспорт, — сказал мне капитан, закуривая сигарету. Прямо у него за спиной висела табличка «No smoking».
— Мой паспорт лежит в номере отеля. Зачем мне паспорт в столице европейской страны, если я не нарушаю никаких законов, — сказал я спокойно.
— Затем, что нам нужно удостоверить вашу личность, — сказал капитан, раздраженно затягиваясь.
Я пожал плечами.
— Хорошо. Давайте съездим в мой отель.
Капитан докурил, загасил окурок в монументальной гранитной пепельнице на столе, потом взглянул мне в лицо.
— Мы, конечно, съездим сейчас за твоим паспортом. Но что мы там увидим?
— Что? — не понял я.
— Мы там увидим паспорт москаля! Не гражданина Болгарии, а москаля! Не пытайся меня обмануть. А то я москаля не вычислю за минуту…
Я в пятый раз за сегодняшний день пожал плечами, хотя переход на «ты» меня резанул.
Капитан протянул руку под стол, и на нем вдруг оказались два граненых стакана и бутылка водки. Он разлил мгновенно по полстакана и спрятал бутылку обратно под стол.
— Ну, давай! За успех безнадежного дела! — сказал он с кривой усмешкой.
Мы выпили, не чокаясь.
— Ну, хорошо, я действительно гражданин России. Но это же не преступление.
Капитан поправил солнцезащитные очки на носу и сказал:
— Мы — нерушимый бастион против нашествия русских. Тут никакому Путину не победить. Наши граждане преданы режиму.
Я промолчал, а он продолжил:
— Мы победим!
— А вы не боитесь коммунистов? — спросил я.
— Ну, они нам не опасны. А если опасность появится, американцы высадят морскую пехоту. Конечно, у нас в Киеве тоже есть коммунисты. Мы знаем их имена. Это безобидная публика, собираются по нескольку человек, изучают Маркса. А ты что, коммунист?
— Как же я могу быть коммунистом? Я работаю на болгарское радио, в Болгарии давно уже капитализм. Зарабатываю на украинских новостях. Я — капиталист.
Капитан снова достал бутылку водки и мгновенно разлил остатки по стаканам. Мы выпили, он спрятал пустую бутылку в пакет, а его — в урну. Меня немного повело, и я присел на диван. Все ж таки полбутылки водки за пять минут — это немного непривычно для меня.
— Раз ты капиталист, тогда тебя можно считать нашим, — сказал он даже с неким подобием любезности. — Если бы, конечно, не твое москальское происхождение.
— Зачем же меня так оскорблять?
— Гражданство не выбирают, — сказал он.
— Нет, не причисляйте меня к своим. Когда капиталистическая страна становится чересчур гнусной, она может оттолкнуть даже капиталистов.
— Капиталист всегда поддержит, если ему дать двадцать пять процентов прибыли.
— И проявить хоть немножко человечности.
— Вы рассуждаете, как человек религиозный, — хмыкнул полицейский.
— Да, может быть. Как религиозный человек, потерявший веру. Но разве вы не боитесь, что и ваши капиталисты могут потерять веру?
— Они теряют жизнь, но не веру. Их вера — это деньги. Они сохраняют ее до последнего вздоха и оставляют в наследство детям.
Я взял со стола и повертел свой пустой стакан, не зная, что ответить. Он понял это иначе и пошел к сейфу, откуда после недолгой возни извлек литровую бутылку виски Johnnie Walker.
Мы снова выпили по полстакана, и на этот раз меня серьезно повело.
— Ты служишь гнилому режиму, — сказал я прямо в солнцезащитные очки тонтон-макута.
— Насрать. Все режимы одинаковые. Лучше служить, чем пить дома на диване и потом все равно сдохнуть от алкоголизма, — отозвался он.
— Хочешь, я честно скажу тебе, кто я такой?
— Валяй, — разрешил он, ничуть не заинтригованный. Он разливал виски по стаканам. Мы снова выпили.
— Я — китайский агент Пе Тра Ше Вич, перевербованный затем русскими, а потом болгарами. И они все мне до сих пор платят за информацию, представляешь?
Я пьяно засмеялся, но он остался на удивление серьезен, старательно подсчитывая что-то на салфетке.
Потом он сказал:
— Я думал взять с тебя 50 евро. Но ты сам сказал про три разведки. Извини, братан, тогда меньше, чем 150 евро, не получится.
В моей видеокамере есть пустое гнездо под устаревший видеоразъем, куда я в любой стране мира по приезду всегда закладываю купюру в двести евро — на всякий пожарный случай. Украина не стала исключением.
Я вытащил камеру из пакетика, достал из разъема камеры купюру и положил ее на стол.
— Вот же ты какой гнусный москаль, а! Вот не можешь без унижения младшего брата. Где я тебе сейчас 50 евро сдачи возьму? — вроде как искренне возмутился капитан, разворачивая мятую купюру.
— Перестань. Виски тоже денег стоит, — успокоил я его, поднимаясь с дивана.
Первый раз в жизни до отеля меня везли на полицейской машине с сиреной и мигалками. Алена Григорьевна приняла меня у входа, как принимали в Киеве, судя по кинохронике прошлого века, только раненого украинского солдата после штурма Берлина.
Глава восемнадцатая
К Алене Григорьевне в хостел с утра явились гости — дочка с двумя гиперактивными близнецами лет семи-восьми. Близнецы устроили в коридоре гонки на самокатах, смачно впечатываясь после поворота именно в мою дверь, так что я практически бежал из номера, понимая, что поваляться в кровати под бубнеж телевизора уже не получится. А планы на этот четверг у меня были именно такие — поспать, поскольку уже в выходные в городе намечались массовые акции, и директор любезно разрешил мне заблаговременно взять отгул, выспаться, наконец, а заодно решить всякие мелкие бытовые вопросы.
Увы, планировать здесь что-то дальше ближайших часов — значит, бросать вызов самому мирозданию. Когда я уже удирал из хостела, мироздание, в лице одного из близнецов, въехало мне самокатом в лодыжку, а когда я картинно застонал и рухнул плашмя на линолеум, второй близнец деловито предложил:
— Семен, давай отрежем дяде сломанные ножки и пришьем новые. Так делал доктор Айболит, помнишь, когда лечил зайчика, у которого трамвай отрезал ножки…
Семен согласился и жестко пнул меня самокатом по второй, здоровой ноге.
Тут мне стало ясно, что играть с этими детьми дальше небезопасно. Я попробовал встать и покинуть поле боя, но не вышло. Поле боя стремительно превращалось в операционную — близнецы уже тащили из кладовки простыни и две палки, видимо, изображающие пилы для ампутации.
Остановить это удалось простым вопросом:
— Дети, а откуда вы возьмете новые здоровые ножки для меня?