— Помогите! Грабят! Убивают!
До меня донеслось злорадное хихиканье Семена:
— По голове своей тупой жидовской постучи, гнида. Может, поумнеешь!
В голове у меня действительно что-то щелкнуло, и я, глядя на крашенную в небесно-синий цвет менору на решетке, завопил:
— Помогите, фашисты еврея убивают! Помогите, фашисты еврея убивают!
В этот момент я пропустил первый удар в корпус от Семена и впечатался всем телом в ворота, потом прилетело в голову, и я осел на асфальт. Третий, очень тяжелый удар от него прошел с ноги, и я попытался подняться с асфальта, чтобы иметь возможность уклоняться от следующих ударов.
Все трое стояли возле меня и неспешно, соблюдая очередность, лупили по мне, как по груше. Иногда, после особо мощного удара, я снова отлетал к воротам, и тогда раздавался звон, как от колокола.
Однако, в очередной раз улетая к воротам, я не впечатался в них, а пролетел дальше, растянувшись во дворе. Ворота открыла охрана, и теперь двое ночных охранников, в черной форме с яркими белыми нашивками на иврите, стояли рядом со мной, но смотрели они не на меня, а на моих украинских друзей. Те, еще в запале драки, шагнули было за мной вперед, во двор, но в утренней тишине звук передергиваемого затвора раздается очень явственно.
— Стоять. Шаг назад. Имеем приказ стрелять без предупреждения!
Охранники бросали фразы по очереди, звонкими от напряжения голосами, и я поверил, что они действительно будут стрелять из своих короткоствольных автоматов.
Семен, однако, не поверил и сделал еще один шаг вперед. Тогда один из охранников поднял автомат и сделал предупредительный выстрел, а второй точным коротким движением ударил Семена ботинком правой ноги в левое колено.
Раздался неприятный хруст, и Семен завертелся на здоровой ноге, скуля от боли.
— Мрази жидовские! Гореть вам, тварям! Будет вам как в Одессе, мрази!..
Второй охранник сделал шаг вперед, после чего остальные двое нациков отпрыгнули от него за линию ворот.
— Говно за собой подберите, — негромко сказал первый охранник, указав им на Семена.
Неонацисты послушно вернулись, подняли Семена на плечи и поволокли прочь. Тот скулил не переставая — похоже, колено ему сломали по-настоящему.
Ворота поехали обратно, глухо щелкнув фиксаторами. Охранники развернулись и пошли прочь по двору в сторону двухэтажного здания с баннером «Еврейское агентство Сохнут», не сказав мне ни слова.
— Э-э, а мне-то что делать, братья? — пробормотал я им вслед.
— Тамбовский волк тебе брат, москаль, — буркнул через плечо один из охранников.
— Здесь жди, пока они свалят. Потом нас позовешь, откроем ворота, — объяснил второй.
Я оглянулся, но не нашел в небольшом дворе даже намека на скамейку — стены и асфальт, правда, чисто убранный.
Тогда я сел прямо на асфальт, бережно положив рядом камеру в пакетике. Осматривать возможные повреждения камеры при охранниках я не рискнул — не родился еще на свет такой охранник, который положительно отнесется к оператору с камерой на вверенном ему объекте.
Из-за ворот с той стороны все еще доносился скулеж Семена и телефонные переговоры его соратников. С третьего раза они смогли объяснить своему водителю, где находятся, и теперь ждали машину. Они знали, что я сижу с той стороны ворот, но даже не смотрели в мою сторону.
Как же меня подмывало поднять камеру на плечо, подойти к воротам и побеседовать с нациками через решетку под видеозапись. Какой бы это был репортаж, какой саспенс, какой трафик для родной редакции! Но перспектива после этого получить пинок под зад от местных охранников была слишком очевидной, и я подавил несвоевременные мысли.
Через несколько минут к воротам подъехал камуфляжный джип националистов, Семена не без труда погрузили в машину, и нацики уехали, даже не обругав меня на прощание.
— Эй ты, москаль! Иди сюда, кофе попей. Потом домой пойдешь.
Распахнулась тяжелая металлическая дверь в здание, и в дверном проеме показался один из охранников. Стало светлее, и было видно, что это довольно пожилой, но крепкий рыжеволосый мужик.
Кряхтя и осторожно потирая отбитые конечности, я поднялся с асфальта и пошел к нему, благодарно улыбаясь.
— Спасибо.
— Пожалуйста, — он остался стоять в дверях, позволив мне протиснуться мимо него в небольшую прихожую. Там в закутке стоял стол, на котором закипал электрический чайник, и стоял поднос с чашками и корзиной печенья.
Второго охранника видно не было, наверное, пошел спать. Я присел на один из двух имевшихся стульев, Рыжий — на другой, отвечая хмурой гримасой на мою улыбку.
Он налил мне кипятка в белоснежную чашку.
— Кофе и сахар сам себе клади, я не знаю, как тебе нужно, — буркнул он.
Я бросил ложку растворимого кофе в чашку, помешал, отпил и, не дожидаясь затравки, сам начал разговор:
— А вот вчера погода была лучше, чем сегодня, не правда ли?
Рыжий налил себе кофе и после паузы ответил:
— Да куда уж лучше.
Он молча смотрел на меня в упор, помаргивая сонными глазами, и до меня дошло, что я разбудил их своими гулкими прилетами туловищем в железные ворота.
— Я хотел сказать вам большое спасибо за то, что вмешались. Они бы меня забили там совсем, наверное.
Рыжий фыркнул:
— Ты не думай, что мы тут за тебя переживали. Просто нам трупы в периметре объекта не нужны. Лишние хлопоты, проблемы. И так за выстрел придется объяснительные писать.
— А мне показалось, что вы националистов не очень любите, — осторожно заметил я, прикладываясь к чашке с кофе, чтобы не смотреть на собеседника в упор.
Охранник тоже взялся за свою чашку, сделал глоток и кивнул на мой пакет:
— У тебя в пакете видеокамера. Ты журналист, верно? Потом выложишь все это в Интернет, раззадоришь недоумков. А нам не нужны такие истории. Нам нужно, чтобы на объекте все спокойно было.
— Камера выключена, да и сломана уже, наверное, я еще не проверял, — объяснил я.
— Я этого не знаю.
Достав камеру из пакета, я положил на стол, осмотрел, пощелкал выключателями и рычажками. В целом все нормально — сломана была только бленда на объективе, но она особо и не нужна, а все остальное, как ни странно, выглядело не повреждённым и даже работало.
— Дорогая? — соизволил спросить охранник, с любопытством разглядывая мою технику.
— Не очень, примерно две с половиной тысячи долларов такая сейчас стоит.
Рыжий снова фыркнул:
— «Не очень»… Я за три тысячи долларов машину здесь себе купил. И за нее переживаю каждый день, дураков-то полно.
— Камера — это же инструмент для меня, а не роскошь. Она меня кормит. Чем лучше у тебя инструмент для работы, тем лучше он тебя кормит, — пояснил я. — Ну, вроде как автомат для тебя.
— Автомат у меня казенный. Мне его сдавать в оружейку после смены приходится. И садиться потом в машину. Вон она стоит, за воротами.
— А, так ты опасаешься, что эти могут встретить после смены? — дошло вдруг до меня.
— Это тоже вполне возможный вариант, — кивнул рыжей головой охранник.
— Странно все это, — признался я.
— Что тебе странно?
— Я еще не встречал в Киеве людей, которым нацики нравятся. Кроме самих нациков, разумеется.
— И что?
— Почему вы все их терпите? Столько людей, которых они раздражают. Давно бы уже решили вопрос.
— Меня они не трогают. Мне до них дела нет. Я не москаль.
— Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они хватали профсоюзных активистов, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной — уже некому было заступиться за меня, — процитировал я по памяти.
— Разберемся как-нибудь, не переживай за нас. Тебе просто — наснимал тут всякого дерьма и удрал в свою Москву. А нам здесь жить. Кстати, они уехали, можешь уже идти.
Я тут же встал, уложил камеру в пакет и протянул рыжему руку на прощание.
— Извини меня, если что. Надеюсь, не доставил особых неприятностей.
Он тоже встал:
— Это мы узнаем позже, чего ты нам доставил, а чего нет.
Но руку пожал, глядя мне в глаза. Я вышел во двор и, пока шел по нему, автоматические ворота открылись сантиметров на двадцать и замерли.
Я постоял с минуту перед ними в недоумении, потом напрягся, обернулся и только тогда услышал едкий смех из-за двери:
— Ладно, не шугайся, выпускаю. Бывай, москаль. Удачи!
Ворота снова поехали, открывшись больше чем на метр, и я, помахав рыжему на прощание, вышел, внимательно оглядываясь по сторонам. Впрочем, вокруг было тихо и пустынно.
Я пошел пешком обратно в центр, но вскоре понял, что четыре километра для моих избитых конечностей вряд ли окажутся комфортными, поэтому вызвал такси.
Машина приехала через пять минут, и на вопрос «куда?» я назвал таксисту адрес привычной уже «Пузатой хаты» на Крещатике.
Через полчаса, спускаясь вниз по гранитным ступенькам в столовую, я с надеждой смотрел по сторонам, почему-то ожидая увидеть в одном из залов Олесю. Впрочем, на часах было только десять утра, а так рано моя знакомая блондинка обедать сюда не приходила.
В нижнем зале было совсем немного народа, и я с комфортом устроился в одиночестве на диванчике в углу, заказав традиционный европейский завтрак: яичницу с беконом и кофе. Пока готовили заказ, успел умыться в туалете заведения и осмотреть там себя перед зеркалом. Надо сказать, я оказался ловкой и живучей скотинякой — по крайней мере, на лице никаких особых следов избиения пока не наблюдалось, а шишки от ударов по голове были совсем незаметны.
Потом я вернулся к столу и принялся за свою яичницу. Но позавтракать в одиночестве не получилось.
— Это кто это у нас ест вредный холестерин на завтрак? — раздался рядом знакомый резкий голос.
Я, не поднимая головы, демонстративно медленно прожевал еще один кусок бекона и заметил в пространство:
— Что русскому хорошо, то немцу смерть.
Дина с размаху грохнулась на диван едва ли не мне не на колени. Я поискал взглядом нашего Отелло, оператора.