— Олексий ждет снаружи, он наказан, — спокойно отозвалась на немой вопрос Дина, прижимаясь ко мне всем телом. Она снова была в своей фирменной сине-белой куртке с логотипами DW, значит, едет на съемки.
Я почувствовал запах перегара и рефлекторно взглянул на настенные часы. Едва четверть одиннадцатого — как можно пить в такую рань?
— Хочешь быть мне родной матерью? — снова чутко отозвалась на немой упрек Дина. — Я взрослая женщина, имею право.
Я демонстративно пожал плечами и неспешно съел последний кусок яичницы.
— Куда собираетесь?
— Тебе, наверное, неинтересно будет. Спор хозяйствующих субъектов вокруг Национального медицинского университета имени Богомольца.
— А немцам-то это зачем? — искренне удивился я.
— А это не для немцев. Это я халтуру взяла, — туманно объяснила Дина, пристально глядя на мою чашку кофе.
— Хочешь?
— Давай. А то заказывать некогда, ехать через минуту.
Я подвинул к ней чашку и стал смотреть, как она пьет маленькими, аккуратными глоточками.
— Хочешь, поехали с нами. Сегодня в городе один хрен ничего не происходит, — предложила она, покончив с моим кофе.
Я подумал и согласился. В самом деле, не бродить же снова бесцельно по улицам с риском нарваться на нациков.
Машина Deutsche Welle доставила нас на бульвар Тараса Шевченко к зданию университета менее чем за пять минут — как оказалось, я сто раз проходил мимо него ранее и даже сегодня ночью. Из машины Дина с Олексием выскочили опрометью — пока мы ехали, успел позвонить заказчик и накидал еще кучу задач на весь день, так что им нужно было спешить, чтобы отработать их все.
Мне спешить было некуда, и, прежде чем зайти в университет, я неспешно побродил вокруг здания, подсняв заодно адресный план, фасад, яркую синюю табличку с названием заведения и огромный национальный флаг, воткнутый рядом. Дверь с парадного входа оказалась заперта.
Я сделал еще один оборот вокруг здания. Со стороны двора, кроме случайных прохожих, не было ни души, и я уже было подумал, что останусь без материала, когда ко мне сам подошел короткостриженый мужик в камуфляже, бродивший неподалеку. На груди у него висела медаль «За войсковую службу Украине» — насколько я помнил, это была настоящая боевая государственная награда, а не самопальные медальки, которые можно было купить за 100 гривен на Крещатике.
— Вы журналист?
Я кивнул, и он начал горячо, без наводящих вопросов с моей стороны, на хорошем русском языке рассказывать мне, зачем он сюда пришел:
— В администрации этого университета находятся люди, которые раньше были в «Партии регионов». Которые непосредственно занимались снабжением титушек. В этом институте были напечатаны пропуска, где Украина нарисована без Крыма. Понимаете, да? Они навязывают общественности мнение о том, что Крым — это не Украина. Еще здесь были выявлены хищения на 77 миллионов гривен. По каким причинам администрация этого вуза до сих пор находится на своих рабочих местах, мы не можем понять.
Я записал этот крик души на камеру, а когда опустил ее, мужик добавил:
— Тут, чтоб понятно было, зачищать все надо, как на Восточном фронте, артиллерией! Никакой пощады никому, тут нет мирных, тут все враги и сепары. Всех в расход!
Он пошел к парадному входу, а я за ним. Свидетелем нашей беседы был еще один человек, не старавшийся быть неприметным — он снимал меня на смартфон, пока я записывал стриженого мужика, а сейчас шел позади нас и снова писал меня на видео.
На этот раз у входа оказалось человек двадцать мужчин в камуфляже, столько же гражданских и полицейский патруль.
Перед массивной входной дверью стояло несколько частных охранников в черной форме. Они, с читаемыми на лицах страхом и ненавистью, смотрели на мужчин в камуфляже.
Я снова поднял камеру, собираясь фиксировать экшн, но драки не случилось — дверь вдруг распахнулась, из-за нее показалось бледное лицо, а затем и полкорпуса пожилого мужчины в деловом костюме.
— Все согласовано, пусть заходят, — сказал он охранникам, и те тут же расступились в стороны, освобождая проход.
Первыми зашли два десятка мужчин в камуфляже. Пока они заходили, я рассмотрел шевроны у них на рукавах — это были боевики батальона «Донбасс», известные в Киеве рейдеры.
Потом пошли какие-то гражданские активисты, и только потом — журналисты. Я зашел вместе с коллегами, и меня никто не пытался остановить. Мои документы тоже никого не интересовали.
Мы все поднялись на второй этаж и втиснулись в зал для заседаний или переговорную комнату. Там стоял огромный круглый стол, за которым по-хозяйски расселись боевики в камуфляже. Все остальные посетители встали плотным кольцом вокруг стола, после чего дверь закрыли, и началась беседа.
— Я с глубоким уважением отношусь к ветеранам АТО, — начал говорить седой мужчина в темно-синем классическом костюме, единственный из гражданских за этим столом.
Он сказал еще несколько фраз про любовь к Украине, пока его грубо не прервали:
— Почему не на мове разговариваешь? Сепар, что ли?
Седой поперхнулся и начал выдавливать из себя слова на украинском языке. Получалось плохо, видно было, что думает он на русском, мысленно составляет фразу, а потом пытается перевести ее на украинский. Впрочем, украинскими его слова тоже было трудно назвать — он просто искажал русские максимально необычным образом, так, чтобы они точно были непонятны русскоязычным.
Своего он добился — я, например, перестал его понимать, и, судя по переговорам боевиков, они — тоже.
— Хрен с ним, пусть говорит по-русски. Иначе не понять его вообще, — сказал один из них.
Я подсмотрел у стоящей рядом Дины в блокнотике имя и должность этого гражданского. «Проректор Национального медицинского университета им. Богомольца, доктор педагогических наук, заслуженный работник образования Украины, профессор кафедры медицинской и биологической физики Ярослав Цехмистер», — переписал я к себе в смартфон.
Проректор вдруг встал, неуклюже застыв в неудобной позе — встать прямо ему мешал стул, который некуда было отодвинуть. Вот в таком согбенном положении он и проговорил свою покаянную речь:
— Уважаемые господа. Я встану, чтобы сказать вам очень важное. Тем людям, что сейчас сидят за столом, — участникам боевых действий, ветеранам АТО, волонтерам, всем — администрация университета приносит глубокие извинения за позорную ситуацию, которая сложилась у нас в учреждении. Мы не будем сейчас обсуждать, знали мы об этом или не знали, а мы не знали, просто примите наши глубокие извинения.
Боевики заржали, некоторые захлопали в ладоши.
— «Собачье сердце» смотрел? Скажи, похоже? — прошептала мне Дина прямо в ухо.
Меня давно перестало удивлять это странное фрондерство Дины — она ведь видела и осознавала все очевидные болезни Украины после переворота, включая национализм, откровенное силовое давление на прессу и оппозицию. Но то, что она понимала, никогда не прорывалось в ее репортажах — ни разу я не видел у нее ни одного честного репортажа из Киева и, в конце концов, перестал их искать в Сети, чтобы лишний раз не расстраиваться.
Поэтому я просто кивнул ей и начал выбираться из толпы. Мне было неловко смотреть, как малограмотные тупые боевики издеваются над интеллигентным профессором.
В коридоре за дверью я увидел около десятка гражданских. Преподаватели университета стояли, сбившись в кучку, возле распахнутого окна, и негромко переговаривались, не сводя глаз с двери, из которой я вышел.
— Ну что там решили? — осмелилась спросить меня немолодая женщина в белом халате поверх делового костюма.
— Проректор принес извинения героям АТО, — ответил я громко, внимательно глядя на них.
— А что они? — нетерпеливо спросила та же женщина.
— А они пока думают, — ответил я ко всеобщему разочарованию и вышел.
Глава двадцатая
В последний день апреля я купил билет на самолет до Петербурга, датированный пятым мая. Пора было сматываться, это стало очевидным после ночной стычки с неонацистами и последующей отсидки ой в еврейском убежище. Мне также не нравились люди, которые целенаправленно снимали меня на публичных мероприятиях. Кроме того, мне нельзя было нарушать миграционное законодательство страны, если я планировал возвращение в Киев в этом году.
Согласно требованию закона Украины «О правовом статусе иностранцев и лиц без гражданства», срок пребывания гражданина России не может превышать девяносто дней с момента въезда, после чего «должен быть обеспечен выезд на территорию государства пребывания в течение и не менее чем девяносто а дней». Это мне растолковал юрист в одной из многочисленных конторок, зарабатывающих обходом миграционных законов. Интересно, что к моему визиту там отнеслись с откровенным удивлением — по словам юриста, в основном, они обслуживают миграцию совсем в другую сторону, из Украины в Россию. Мое направление, из России на Украину, было нетипичным и вызывало вопросы, но объяснение с лечением зубов был принято, хотя и с некоторым сомнением.
И вот эти девяносто дней истекли к началу мая, и мне оставалось лишь пересидеть в Киеве без глупых залетов совсем недолго, меньше недели. Но мне не сиделось на месте — я решил поехать в Одессу. Второго мая антифашистское подполье вспоминало массовое убийство русских оппозиционеров в Одессе. Убийство было жестоким и публичным — украинские националисты, по большей части молодые футбольные болельщики, с криками «слава Украине!» напали на демонстрацию оппозиции и загнали русских мужчин, женщин и детей в здание Дома профсоюзов, а затем закидали это здание бутылками с зажигательной смесью. Тогда заживо сгорело несколько десятков человек, но никто из нацистов не был даже задержан властями. На Западе тоже не обратили внимания на эту расправу — убийство русских, даже публичное, массовое и жестокое, не является поводом для публикаций в западных СМИ, а уж тем более поводом для санкций. По крайней мере, Дина рассказывала мне, что кураторы из DW прямо запрещали ей поднимать тему с расправой в Одессе как «нецелесообразную в данной политической ситуации».