От вокзала я взял такси и попробовал поболтать с таксистом, молодым светловолосым парнем, но он неожиданно резко оборвал все мои попытки разговорить его вопросами о ситуации в городе и в стране:
— Я вас ни о чем не спрашиваю, и вы, пожалуйста, тоже не лезьте ко мне с расспросами. И без вас тошно.
Едва я заселился в номер отеля, сразу включил старенький телевизор с кинескопом. Местные новости передавали по-русски, дикторы, мужчина и женщина, тараторили по очереди закадровый текст, пока телезрителям демонстрировались кадры вечерней Одессы:
— Тысяча национальных гвардейцев и свыше двух тысяч полицейских введены в центральные районы Одессы. Оцеплены все значимые площади города, на улицах огромное количество людей в камуфляже и с оружием. Идут тотальные проверки документов, досматриваются сумки и даже карманы прохожих, балаклавы запрещены. Полиция патрулирует город со служебными собаками, на Греческой площади ищут взрывчатку — о ней полиции сообщил анонимный источник.
Время от времени пропадает сотовая связь — предположительно, это делают спецслужбы, чтобы нарушить координацию среди оппозиции, готовой завтра выйти на траурный митинг, посвященный убийству два года назад десятков горожан на Куликовом поле…
Меня удивили совсем не сервильные интонации этого репортажа. Похоже, местные власти за два года после переворота так и не прогнулись перед киевскими неонацистами — по крайней мере, местное телевидение явно устояло. В Киеве такой репортаж был уже невозможен.
Новости на местных телеканалах закончились, начались шоу, и я полез в Сеть искать анонсы на завтра. На одесских форумах обнаружилось огромное количество информации на этот счет, причем исключительно на русском языке, и я снова удивился, насколько независимо здесь себя чувствовали люди.
«Завтра все идем к 14.00 на Куликово поле! Форма одежды — парадная. С собой цветы и ненависть к нацистам!» — прочитал я заглавный топик на одном из самых популярных форумов Одессы. К нему прилагались тысячи постов в поддержку и лишь два-три с осуждением, по-видимому, от имени местных националистов.
«Вы должны помнить, что Одесса — это украинская земля! Здесь хозяин — украинец, не надо тут сепарские настроения разжигать!», — потребовал один из оппонентов местной публики.
Самым популярным оказался лаконичный ответ от местного преподавателя истории:
«Напомню вам, уважаемый, что город Одесса, как военно-морской порт на Чёрном море, основан Российской империей в 1794 году на месте татаро-турецкого поселения Хаджибей (известного с XV века и отошедшего к России в 1791 году); переименован в Одессу (от античного города Одессос) в 1795 году. К концу XIX века Одесса превратилась в четвёртый по величине город и второй по грузообороту порт Российской империи. Таким образом, никаким хозяином украинец в Одессе быть не может. Хозяева здесь — русские люди. Но украинцам мы тоже рады, если они не нападают на нас, не убивают и не калечат».
Глава двадцать первая
Я не слишком удачно выбрал себе гостиницу, когда наугад заказывал ее еще в Киеве. «Готель Центральный», расположенный рядом со знаменитой Дерибасовской улицей, оказался, во-первых, старым неказистым зданием с раздолбанными окнами и дверями. А во-вторых, от него до Куликова поля, где должны были произойти основные события, мне предстояло идти пешком километра три-четыре.
Вечером я не разглядел, как следует, свой номер, а вот утром он предстал передо мной во всем своем «великолепии». Особенно потрясала дверь — ее ломали, прижигали и дырявили столько раз, что вообще непонятно было, на чем и как она держится. Для того, чтобы выбить, не нужно было пинать ее ногой или стучать кулаком — у меня вообще получилось это случайно, когда я, выходя, слегка хлопнул по ней ладонью, проверяя, как она закрылась. Дверь беззвучно, как раненый снайпер, завалилась внутрь вместе с петлями, и потом я долго выслушивал возмущенные претензии дежурной по этажу за свою вопиющую неаккуратность и еще с полчаса наблюдал за работой местного завхоза.
— Запирайте номер впредь аккуратнее, будьте так добры, — сердито хмуря седые брови, сказал мне завхоз на прощание, привинтив эту же самую дверь на те же самые петли в те же самые крепежные отверстия.
Я не рискнул оставить свои вещи за такой ненадежной преградой и выпросил у дежурной по этажу место в камере хранения, куда поместил дорожную сумку с ноутбуком, выносным микрофоном и прочей техникой.
Затем я вышел на улицу, в душную, совершенно летнюю уже жару, и сразу возле отеля наткнулся на первый полицейский патруль. Полицейские, несмотря на жару, были в полной боевой выкладке — поверх темно-синей формы на них были надеты бронежилеты, на локтях и коленях зафиксирована защита, на поясе — пистолеты, наручники и баллоны со слезогонкой.
Полицейские проверяли документы у всех прохожих, встав редкой, но внушительной цепью поперек бульвара. Я тут же сделал незаметный, как мне показалось, разворот, выруливая в обход кордона в переулок, но мой маневр заметил усатый капитан.
— Эй, ты, а ну, стой! Стой, тебе говорят! Стой, ты, мужик!
Все это ко мне, разумеется, совершенно не относилось, поэтому я спокойно шел к переулку до тех пор, пока капитан не оказался у меня на пути.
— Ты глухой, что ли?! — спросил он меня, выставив вперед левую руку. Она жестко уперлась мне в правое плечо. Я попробовал сбросить ее и протиснуться мимо, но он повторил заход с рукой, на этот раз уже не маскируя удар — он действительно ударил меня с левой в плечо, и я остановился.
— Документы предъявите, гражданин, — сказал он мне с плохо скрываемой ненавистью, окаменев квадратным лицом.
Его правая рука при этом легла на кобуру пистолета, а сам он внимательно следил за моими руками.
Я поднял свои руки, показав ему пустые ладони.
— Все в порядке, командир. Я просто турист. Капитан, ты не нервничай так. Я просто приехал в Одессу в гости.
Капитан неожиданно улыбнулся, убрал руку от моего плеча и уже гораздо спокойнее сказал:
— Турист, ага. Москаль, что ли? Говор тебя, извини, брат, выдает. Документы все равно придется показать, такой порядок.
Я сунул руку во внутренний карман и достал российский паспорт. Мне вдруг стало понятно, что этот документ удовлетворит одесского полицейского больше, чем приказ о награждении его Героем Украины или премией в сто долларов имени Степана Бандеры.
И правда, полицейский неспешно листал страницы моего паспорта с каким-то странным выражением на суровом лице. На прописке он задержался, потом внимательно изучил штамп военнообязанного, а потом с видимым сожалением захлопнул книжицу и вернул ее мне.
— Надолго к нам?
— К сожалению, уезжаю послезавтра.
— «К сожалению, уезжаю послезавтра», — повторил он за мной все с тем же странным выражением на суровом лице.
До меня вдруг дошло, что он хотел мне сказать.
— Понимаешь, я всего лишь журналист. Просто фиксирую, что тут у вас происходит, — объяснил я, убирая паспорт за пазуху.
— Молодцы вы там, что тут скажешь. Вы, значит, просто фиксируете, что тут у нас происходит, — опять эхом повторил он за мной.
Я заглянул ему в глаза. Его глаза смотрели на меня почти равнодушно, но некое недоумение там все-таки читалось.
Он стоял передо мной в этом своем нелепом темно-синем костюме с еще более нелепым синим бронежилетом, а позади него уже начинали галдеть группы юных отморозков с желто-голубыми флагами и свастикой на черных повязках.
— Смерть ворогам! Москаляку на гиляку! Слава Украине! Жидам смерть! Смерть ворогам! — донеслось привычное.
— Ну, ладно, иди, москаль, фиксируй, что тут у нас происходит, — сказал мне капитан. — Как твой канал называется, «Дискавери» или в «Мире животных»?
Он вдруг резко, через левое плечо, развернулся и размашистой походкой пошел к своим.
Этот поход к Куликову полю я, наверное, запомню на всю жизнь. Я неспешно шел по залитым солнцем чистым одесским улочкам, по городу, который в Советском Союзе всегда воспринимался веселым жизнерадостным мегаполисом, где живут необычайно остроумные и добрые люди. Они потом смешили весь советский народ по телевизору, создавая необычайно остроумные, веселые и жизнерадостные скетчи.
Но веселых, жизнерадостных горожан мне в этот раз по пути не попалось. Улицы были полны приезжих националистов, которые явились сюда, похоже, со всей Украины.
За три квартала до Куликова поля я наткнулся на группу злобной и пьяной молодежи в два десятка человек, которые всерьез попытались проверить у меня документы.
— Здравствуйте, добрый пан. Будьте так ласковы, покажите нам свой аусвайс, — сказал мне на непонятном языке самый жирный из них, перегородив мне путь в узком месте на символичной улице имени Бунина — популярного русского писателя.
— Пожалуйста. Вам именно аусвайс нужно показать? — вежливо откликнулся я, доставая удостоверение польского телеканала.
— О, какой хороший аусвайс! Вы наш друг из демократической Польши. Спасибо, конечно, проходите, — сообщил мне мой упитанный друг, освобождая проход.
Я убрал свой хороший аусвайс обратно в карман и пошел себе спокойно дальше. Но внутри всё кипело — хотелось ударить жирного в челюсть, засунуть ему повязку со свастикой в рот, а потом вынуть ее и заставить проговорить мне на камеру что-нибудь общечеловеческое и толерантное, вроде: «Русские люди — это тоже люди, и они не должны подвергаться никакой дискриминации».
Но это были мечты, я понимал, что это все нереально — такой лозунг не поддержит ни одна страна демократического Европейского союза, и, тем более, его не поддержит демократическая Америка. Есть нации, которые намного равнее прочих, и русские к ним не относятся. Русским надо поднакопить еще немного ядерных ракет, систем ПВО и золота в слитках, и тогда, возможно, проблема местечкового расизма и шовинизма будет решена сразу во всем мире. Правда, к тому времени ядерных ракет и денег могут поднакопить китайцы, и по этой причине вопросы международной толерантности заиграют другими красками, но уж к этому времени, надеюсь, я буду мертвым и потому безупречно толерантным с точки зрения любого фашиста.