Мальвина была весела, щедра и фантастически глупа. Она стала самой близкой подругой Аси. И когда той звонили ее прежние знакомые, она пугала их веселым сообщением: "Сегодня я занята - иду знакомиться с американцем". Это уже был разговор девки: она достигла! Солнце полыхало, и безумие уже проступало в ее глазах…
Американцу было пятьдесят лет. Он провел с Асей ночь и сразу безумно влюбился. Как все! Он был интеллигентен, умен. Во всем: в фигуре, в голосе, в обхождении - он был… совершеннейший К. Даже улыбка! Бывает же такое!..
Утром, когда она вышла из ванной, американец (его звали Эрвин) посмотрел на нее с беззащитной улыбкой (ну, абсолютный К.!) и предложил выйти за него замуж. Эрвин был холостяк. И вот на пятьдесят первом он делает предложение уличной девке из "Метрополя". Они поженились через неделю. На свадьбе присутствовали еще два пушника: Сэм Белый и Сэм Черный - и проститутка Мальвина.
Эрвин был сказочно богат. Теперь Ася ходила в бриллиантах, в мехах, как все девки из "Метрополя". И еще у Эрвина оказалась одна фигура с К. (и Ася посылала его вещи в Воркуту, где в ссылке жил К.). Американец отправил К. письмо. Он писал:
"Я никогда вас не видел, но уже вас люблю, потому что вы любите Асю. Я прошу вас не беспокоиться об Асе. Я не пожалею жизни, чтобы Ася была счастлива. С Асей все будет хорошо!"
Бедный американец, он не знал: опасно писать такое про эту женщину…
Через две недели Ася затосковала: она с ужасом дожидалась ночи, ей было плохо с Эрвином, так же плохо, как когда-то с К. И точно так же она его любила… любила днем. Американец смотрел на нее покорными глазами, и она его ненавидела!
Эрвин пил все больше. На своем дне рождения он напился до потери сознания. И тогда Ася на его глазах начала целоваться с Сэмом Черным. Ее жгла плоть… Эрвин понял. Он хотел, чтобы ей было хорошо. Он поднялся в номер к Сэму Белому. Там у него начался приступ. Он умолял, чтобы ее не тревожили. Через час он умер от разрыва сердца.
Ее вызвали в номер к Сэму Белому. Там лежал мертвый Эрвин. Она тихо засмеялась, а потом окаменела. Пришли из посольства, вскрыли его кофр, набитый деньгами. Она не видела и не слышала! Это был второй мужчина в ее жизни, которого она любила.
Все, что было в их номере, она отдала в посольство, взяла только одежду Эрвина (потом она отправила ее К. в Воркуту). Три дня она не выходила из номера. Наконец ее выставили из "Метрополя".
Она уже знала, что случится! Первый ее поляк, комбриг Ш., отец, писатель К., Эрвин - все они исчезли… Теперь пришла ее очередь.
Вскрыли завещание Эрвина. Американец просил: "В случае моей смерти в России бальзамировать труп, и пусть Ася сопровождает мое тело к отцу в Америку". С ней началась истерика. Ей показалось, что он убил себя нарочно. Он знал, что она не хочет с ним уехать, спастись с ним живым. И он пытался заставить ее уехать с ним - мертвым. (Впоследствии Светлана С., которая всегда любила К. и ревновала его к памяти Аси, когда умер ее муж-индиец, бальзамировала его тело и увезла в Индию.)
Итак, Ася пошла к профессору З. И тот бальзамировал американца. Труп лежал в холодильнике, а между странами шла переписка. В результате труп отправили к отцу американца, а Ася осталась. Эрвин не помог. Да и не мог помочь - ведь она была уже у цели.
Она ждала…
В это время ее мать, пережившая ленинградскую блокаду, засыпала ее письмами, типичными письмами времен ее детства.
"Я знаю, Асенька, ты живешь одна, и я об этом беспокоюсь. Но особенно меня беспокоит, что ты сейчас читаешь?.."
Она переехала в Ленинград к матери - и начался финал. Она познакомилась с подонком - бездарным джазистом. Она содержала его, он ее бил, и она смертельно любила его: его смазливое лицо, бычье тело и главное - руки. Руки, которые ее били. Она достигла своего - она добралась до дна.
Наконец ее арестовали. Она всегда боялась боли. И пронесла в камеру во рту стекло. Очень аккуратно она перерезала себе вены. Как и положено отличной студентке-медичке…
После ее смерти в течение целого года джазист брал деньги у ее матери - для посылок Асе! И пропивал их со своими девками… Ей понравился бы такой конец ее истории…
В 1956 году К. был реабилитирован, Ася тоже. Вместе с Асиным двоюродным братом К. получил ее вещи. Эти вещи они разделили. К. достались розовые трусики, заштопанные через край тюремными нитками, и черный берет, который она так любила.
"Хоть бы пожар, кража, болезнь - ну хоть бы что-нибудь, как у людей…"
Рассвет надвигался за окнами, а покойник все, кажется, был недоволен. История про женщину тридцатых годов оставила его равнодушным. Он не хотел рока. Русский парень - он жаждал любви.
- Любви!.. И только любви! - так объявил Лысый и Отвратительный и обратился за помощью к простому человеку.
Это был дед, прибывший с родины покойника - из дальней волжской деревни. Ну конечно же, это был он, наш состарившийся Иванушка-дурачок, представитель вековой народной мудрости. Ляпнет что-нибудь - глянь, и вышла вековая мудрость, которая всех нас переживет. Самый распоследний старый Иван-дурак, который знает некое слово, слово-надежу, мудрейшее наше слово!
Но дед был так пьян, что не смог ляпнуть слово-надежу. Пришлось прибегнуть к вопросам, чтобы припасть к роднику.
- Ну, дед, вспомнишь хоть какую историю про любовь?
Дед только захихикал. А потом сказал, что дело было на Балтике и он тогда пил что-то зеленое.
Потом дед замолчал, но мы все ждали слово-надежу.
- Эх, милки, - прохрипел дед, - где ж я только не был! В Германии был - так ее разэтак!
И тут он вдруг заорал, что задают ему не те вопросы и что есть на земле только два вопроса, на которые должен отвечать старый человек: как кормят? и не бьют ли?
- В войну попал в немецкий плен, - окончательно разговорился дед. - Ох, как меня били! И не кормили. Потом к американцам в плен попал. И там били, но кормили. А потом уже в Сибири… Ну, там - ясное дело… А потом, как выпустили - вот уж сколько годков все хорошо: не бьют и кормят… Все хорошо, все по-человечески. Все продукты в магазине беру. Только пораньше пойтить надо. Эх, милый, знаешь, какая она, наша деревенская любовь: чтоб не били и кормили - вот и вся любовь… А ваша, городская, она только подведет. Слушай, что с родственницей моей приключилось.
Дед так разговорился, что мы стали даже разбирать некоторые его слова.
О ЛЮБВИ ПРИ СВЕЧАХ
Сеструха моя кругленькая, ладненькая и еще не старая. А когда все зубы вставила - хочь замуж иди. А ведь бабка. И вот эта самая сеструха сторожем работала в райисполкоме. И там-то в кабинете предрика (председателя райисполкома) и любилась она ночью с зятем… Да! Вот так! Такие дела-а!..
Как-то ночью приди они с зятем в кабинет предрика. Свечу на стол поставили, чтоб лампу не зажигать. Ну, сделали они свои дела - и заснули. Потому поддамши были. А свеча и упади. И сгорел райисполком. Как сами-то живы остались!
Дед замолчал, наверное, задумался. А может, горевал о сельсовете.
- А дальше, дальше-то что было? - посыпались вопросы из темноты.
- Дальше, - обстоятельно сказал дед, - муж секретаршу бил.
- Какую секретаршу?
- Председателя секретаршу. С синей рожей секретарша ходила. У нее серебряная свадьба готовилась, она и купи ящик водки и поставь от мужа в райисполком в сейф, чтоб не выпил.
- Ну, а с сеструхой-то?
- Суд был, - радостно сказал дед. - Судом ее судили. Судья у нас новый - женщина. А в универмаге как раз сапоги должны были давать японские. Ну, милиционер прибежал сказать: он в универмаге всегда стоит, пластинки слушает. А я в это время на суде в зале сижу. И все это дело сразу раскусил. Как она, судья-то, заседание остановила - вроде бы посовещаться, - я сразу шасть в универмаг. Два раза ошибался - ложная была тревога. А в третий раз точно - завезли. Хорошо, что универмаг от суда через дорогу. Так между судом и магазином мы все и бегали. И новая судья тоже. Я был тридцать седьмым по переписке. Тридцать седьмым меня переписали. Купил красные японские. Они у нас в передней стоят теперь. Красивые, но дорогие, падлы.
- А с сеструхой-то, с сеструхой-то что? - орали уже со всех сторон.
- Присудили, - ликовал дед, - будет выплачивать в райисполком по сколько-то рублев в месяц из зарплаты. За тыщу лет выплатит.
- А что ж ее не приговорили-то?
Дед задумался. А потом сказал совсем радостно:
- А за что ж ее? Она невиноватая. Потому не с блядства легла с зятем-то. У нее Нюрка, дочка, водянкой заболела. Раздуло дочку всю. Вот она, чтоб зять на сторону не гулял… и встре-чалась в райисполкоме. Жалко ей зятя было, и дочку тоже. Все-таки не чужие.
Я даже застонал: ну конечно же! Это была она - величайшая история про Любовь. Сколько тут всего: и любовь к дочери и к зятю, и свеча, и суд, и болезнь, и кровосмешение, рок, и обнародование, и позор, и справедливости конечное торжество. Но главное - чистота! Чище я слыхивал только частушку:
Ох, тошно мне!
Ктой-то был на мне:
Сарафан не так
И в руке пятак.
Наступила тишина.
И раздался оглушительный голос - голос Д.
Как же все перепугались!
Но тотчас в темноте захихикали…
Услышав это пьяное хихиканье, мы с облегчением поняли: это вошла поддатая актриса Л. - и врубила принесенный магнитофон. На полную мощность.
Голос занудливо и без выражения читал последний сценарий Д. Все благоговейно внимали…