Но, несмотря на эту уверенность господина Кима, дело так и не сдвинулось с мёртвой точки. Я и с самого начала не разделял его оптимизма, но всё-таки не ожидал того, что за всю зиму не получу от него ни одной весточки, а тем более того, что даже к летним каникулам не появится никаких новостей. Поскольку я замышлял нечто, запрещённое законами моей страны, то я не мог спрашивать его в письмах, как идут дела, или передавать что-то через оказии. Целый год я провёл в безвестности и волнении. За это время были установлены дипломатические отношения между Южной Кореей и Китаем, и это обстоятельство ещё больше подстегнуло моё нетерпение. Опасность, о которой предупреждали меня в органах, теперь, похоже, была позади.
В январе этого года профессор Лю приехал по приглашению родственников в Сеул. При встрече он сразу сообщил мне страшное известие:
— Мне очень тяжело вам это говорить, но я узнал, что ваш отец умер прошлым летом. Господин Ким сообщил мне об этом только недавно. Жена Кима болела несколько месяцев, и потому ваше дело затормозилось. А потом ему стало так совестно, что по его вине вы потеряли последний шанс встретить отца, что он стал избегать меня. И похоже, что он потратил все деньги, что вы ему дали, на поездки в Северную Корею, пытаясь узнать, где жил ваш отец.
Потом он сделал новое предложение — не знаю, была ли эта идея его собственной или Кима:
— Господин Ким, конечно, понимает, что деньги надо вернуть, раз теперь выполнить условия вашего договора нельзя. И это сильно его беспокоит — где же он найдёт такую сумму? Но есть такая мысль: а что, если вместо отца вы встретитесь с одним из ваших братьев? Ведь у вас их несколько там, на Севере.
Честно говоря, это предложение тогда меня не слишком заинтересовало. Наверное, потому, что я был в тот момент совершенно опустошён. Полвека любви, ненависти, надежд и разочарований вдруг испарилось в одну секунду. Как осознать, что предмет моих надежд и обид, который преследовал меня со времён юности и вплоть до сего дня, — вдруг исчез мгновенно, как порыв ветра? Я знал, что отец стар, и потому спешил увидеться с ним. Но осознать, что его больше нет, я не мог — наверное, потому, что в моей памяти он всегда оставался тридцатипятилетним.
Я ничего не ответил профессору Лю. Вернувшись домой, я продолжал думать только о смерти отца. Мне надо было принять много решений в связи с его смертью — начиная с того, говорить или не говорить об этом матери, и заканчивая традиционными ритуалами, которых требовала смерть отца от меня как от старшего сына.
Мать ни разу не произнесла имени отца с того самого момента, когда узнала в середине восьмидесятых, что у него в КНДР есть вторая жена и целых пять детей. По-видимому, она восприняла это как предательство, поскольку сама она с тридцати трёх лет, после побега отца на Север, хранила ему верность и посвятила себя полностью воспитанию нас, трёх детей. Как же сказать ей о его смерти?
Я не знал также, как быть с церемониями, которые мне следовало исполнить как старшему сыну. Следовало ли установить в храме предков портрет отца в особой нише? Надо ли было носить траур, хоть бы и с опозданием? Как отметить конец периода траура? Отмечать ли годовщины его смерти впоследствии? И где следовало заказать заупокойную службу — в буддийском храме или в христианской церкви? И следует ли сообщить властям о его смерти? И должен ли я сообщить совету нашего клана, который сейчас готовит новую генеалогическую книгу по нашей ветви? Или подождать, пока наступят более либеральные времена, чтобы моих братьев и сестёр из КНДР тоже включили в эту книгу? Ни одного из этих вопросов я не мог решить. У меня не могло быть стопроцентной уверенности даже в самом факте смерти отца, не говоря об её обстоятельствах и точной дате, — и при этих условиях кому я мог объявить о ней, не говоря уже о церемониях?
Конечно, надо было, по крайней мере, сказать матери. Но у мамы с начала зимы стали появляться симптомы болезни Альцгеймера, и неизвестно, какие последствия могло иметь такое шокирующее известие. Мне следовало узнать точнее об обстоятельствах смерти, чтобы что-то предпринять. И, осознав это, я стал всерьёз задумываться о предложении профессора Лю.
До того времени братья на Севере представлялись мне смутно — как некие абстрактные существа, которых я, может быть, встречу, если страна всё-таки когда-нибудь воссоединится. Но теперь по крайней мере одного из них мне предстояло увидеть во плоти. Я сказал профессору Лю, что хотел бы увидеть брата, и месяца через два получил письмо от господина Кима, в котором он при помощи шифра просил меня приехать в Яньцзи к определённому времени. Была середина семестра, но я без колебаний поспешил заказать билет. При этом оказалось, что, несмотря на установление дипломатических отношений, получить индивидуальную визу в Китай было совсем не просто. Более того, встреча с северным корейцем оставалась рискованным делом, поскольку враждебность двух стран нарастала, и я мог быть обвинён в тайных контактах с врагом. Мне пришлось отказаться от индивидуальной поездки и присоединиться к семидневному туру, который включал остановку в Яньцзи на пути к горе Пэктусан. День приезда туда точно совпадал с назначенной мне датой, так что я покинул Сеул как член туристической группы.
Господин Ким ужасно утомлял меня своим вниманием, так что мне пришлось достаточно прозрачно намекнуть, что ему пора уходить. Только оставшись один, я понял, насколько я устал. Меня утомила совершенно для меня неинтересная туристическая программа последних дней, но ещё большую усталость я чувствовал от постоянных мыслей о будущей встрече с братом.
Мне предстояло увидеть абсолютно чужого мне, выросшего в совершенно другой культуре человека — моего младшего брата, и я постарался разработать в деталях сценарий трогательной встречи. Но, по мере того как приближался назначенный час, этот сценарий начинал казаться мне всё более неловким и неестественным и я уже не знал, как надо себя вести. В последнюю ночь я не спал, ворочался, думал и находил в нём всё больше несуразностей. К утру я был совершенно разбит и уже не знал, как встречу брата. Поэтому, когда я узнал от Кима, что брат не приехал, то испытал самое настоящее облегчение. Единственное, чего мне хотелось в этот момент, — это заснуть.
Я задёрнул занавески в номере и рухнул на кровать. Времени для сна было достаточно. Профессор Лю звонил ещё с утра с извинениями, что он задержится: приехала очередная группа из Южной Кореи и надо кое-что организовать. Он обещал прийти в три, так что у меня оставалось ещё часа два.
Но я не смог заснуть, несмотря на всю усталость. Я то впадал в дрёму, то пробуждался от малейшего шума. Наконец я сказал себе: раз уж я купил такой дорогой тур, то глупо валяться днём в гостиничном номере. Я решил спуститься вниз, в кофейню — выпить чашечку кофе, а потом погулять по городу, пообедать в корейском ресторане и посмотреть, как тут всё изменилось за последние годы.
В кофейне было оживлённо. Вообще, такой бойкой торговли я не видел в других городах во время этой поездки. Отель обслуживал в основном корейцев с Юга — туристов и тех, кто приехал повидать родственников, и похоже, что хозяин здесь тоже был южный кореец.
Я сел за пустой столик и заказал чашку кофе. Но прежде, чем её принесли, меня заметил один из туристов, приехавших с нашей группой. Он сразу оторвался от оживлённого разговора и подошёл ко мне:
— А, так вы тоже не поехали на озеро[9]? Наверное, видели его раньше? Знаете, я думаю, что в нашей группе нет вообще никого, кто бы его раньше не видел.
Он уселся напротив меня, даже не спросив у меня разрешения. Я приметил этого человека уже давно — он отличался редкой болтливостью. Странно, что он не поехал на озеро.
— Да, я был там прошлой весной.
— А, значит, вы по делу приехали? Бизнес? А почему вы взяли туристическую визу, ведь коммерческие сейчас вполне доступны?
Он принимал меня за бизнесмена, и я решил его не разуверять.
— Ну, у меня дела небольшие, так что я решил совместить приятное с полезным. А вы почему поехали с тургруппой?
Я спрашивал его не потому, что меня это действительно интересовало, а чтобы избежать разговора о цели моей поездки. Но похоже было, что этот человек тоже не очень-то хотел раскрывать причины, по которым он не поехал на экскурсию.
— Вот и у меня точно такая же ситуация, — затараторил он. — Дело есть, но такое мелкое, что и говорить о нём не стоит. А потом, вы ведь знаете, что нет прямого рейса Сеул — Яньцзи. И кроме того, я никогда не видел Чжилин и Ксиан, которые тоже есть в нашем маршруте.
Надо сказать, что для болтуна, каким он казался, он был слишком осторожен, и это возбудило моё любопытство. Что же заставило его оторваться от группы? Но я не успел спросить — он поспешил переменить тему, чтобы избежать дальнейших расспросов:
— А вы уже третий, кто не поехал на озеро. Объединитель тоже решил остаться.
Я хорошо помнил человека, которого называли Объединителем. Это прозвище он получил, потому что всё время говорил об объединении Кореи. Это тоже был болтун, но совсем другого сорта, чем мой теперешний собеседник с его непонятным бизнесом. Объединитель непрерывно оплакивал утраченную славу нашей страны и нации. Ему годился любой слушатель, которого можно было просветить и вдохновить. Мы услышали его голос сразу после того, как сошли с самолёта в Пекине.
— Взгляните! — вещал он. — Вы стоите на древней корейской земле Пэкче[10]. На той её части, которая называлась Чжинпёнг. Почти вся центральная равнина Китая была нашей ещё до того, как сюда пришёл народ Хан!
В пекинском Запретном городе лекция продолжалась:
— Великому полководцу Ли Сонге[11] следовало идти в глубь Китая, а не уводить войска! Тогда и этот Запретный город был бы наш. А что вы думаете — маньчжуры покорили Китай, потому что их было много? Ничего подобного. Нурхаци сверг династию Мин только с тридцатью тысячами воинов