— Может быть, это оттого, что ваш подход — чисто политический?
Я, должно быть, спросил это, потому что был нетрезв: с ним следовало разговаривать в более обтекаемой форме, а я просто повторил то, что говорил накануне торговец антиквариатом. Объединитель тоже был нетрезв, и потому он сразу вскинулся:
— Ага! Вы, значит, из тех, кто думает, что экономика — главное для объединения? И что разговоры об этом без учёта экономических факторов — это романтизм, ненужные сантименты и так далее? Вот вы из каких! Но вы бы лучше держали своё мнение при себе. Всякий, кто настаивает, что экономика главнее, — это либо мошенник, либо крайне правый, который считает, что Южная Корея должна просто сожрать Северную! — Потом он несколько успокоился и принялся объяснять: — Объединение двух частей Корейского полуострова — это возвращение к естественному закону и восстановление исторической справедливости, потому что наш народ изначально был единым и единой была наша земля. И потому те, кто называет наше стремление вернуться к истокам «политическим подходом», и говорит, что, мол, сначала надо подготовиться экономически и достичь культурного единообразия, — это люди, которые на самом деле не хотят никакого объединения. Они призывают к благоразумию, но на самом деле у них совсем другие мотивы. Особенно у тех, кто настаивает на долгой экономической подготовке. Это зловредные империалисты, которые затягивают объединение, рассчитывая, что в конечном итоге Северная Корея просто сдастся Южной и они получат огромную колонию, которая вдвое увеличит рынок сбыта и даст им двадцать миллионов новых потребителей. А если это не так, то почему для них так важны экономические условия в КНДР и у нас? Если мы считаем корейцев на Севере нашими братьями по крови, то как можно вообще рассуждать о «расходах на объединение»? Разве не обязаны мы поделиться с братом последним?
— Ну, в наше время даже братья не делят всё поровну, — возразил я. — Вот посмотрите на Германию. Она была подготовлена к объединению куда лучше нас, а сколько возникло проблем! А Йемен? Они объединились вашим политическим путём, а теперь, похоже, идут к гражданской войне.
Когда я говорил с торговцем антиквариатом, я настаивал на политическом подходе. Теперь всё было прямо наоборот: я встал на «экономическую» точку зрения. Мне было легко менять позиции по той простой причине, что я никогда не думал всерьёз об объединении. Мой собеседник снова завёлся:
— Чушь, чушь и чушь! Слушайте меня. Неужели вы думаете, что когда-нибудь придёт такой день, когда обе стороны достигнут экономического равенства и сходства культур? И что возможен вариант, при котором объединение не принесёт никаких проблем, а одни только доходы и удовольствия? И неужели кто-то из «экономистов» в это действительно верит? Да они лучше всех знают, что такого никогда не будет, — вот потому на этом и настаивают! Ну неужели вам не кажется благороднее сказать: давайте сначала объединимся, а там — будь что будет? Ведь это же честнее, правда? Честнее? Ну скажите, профессор!
Я мог бы возразить: «А что, если повторится история? Что, если вспыхнет гражданская война, как после освобождения от японцев?» Но я промолчал. Я чувствовал усталость. Честно говоря, мне всегда казалось, что спорить об объединении и вообще ввязываться в идеологические дебаты — не моё дело. Может быть, сказывался комплекс неполноценности, который развился у меня из-за того, что меня всю жизнь клеймили как сына предателя. А может быть, всё дело было в суровом антикоммунистическом воспитании, через которое все мы прошли в детстве. Когда мне доводилось участвовать в политических спорах, я быстро уставал. Поэтому я решил переменить тему, но невольно только подогрел его ярость:
— Ну, вы знаете, я ведь на самом деле не против политического подхода. Я просто приводил вам аргументы, которые слышал от других. Просто думал, что вам будет полезно их учесть.
Упомянув «других», я вовсе не думал о торговце антиквариатом, но Объединитель сразу решил, что речь идёт именно о нём. Он покраснел, и голос его зазвучал во всю силу:
— А, так это вам внушил тот ворюга? Целый день вчера я слушал его карканье! И я догадываюсь, что он вам про меня наплёл! Вот о таких молодцах я и говорю. О тех, кто расхаживает с умным видом и вещает: будьте благоразумны! Скажите мне, профессор, почему всё так устроено, что от любого шага вперед выгоду получают мерзавцы? Стоило нашей стране наладить контакт с Яньцзи, как сюда сразу наползли гады вроде этого мошенника, чтобы смущать души наших простодушных братьев. Одной рукой они дают местным корейцам мелочь на карманные расходы, а другой их грабят. И здесь уже никто не думает об объединении родины — только о деньгах! А теперь эти негодяи проползают ещё и в Северную Корею. Пока что они способны только потихоньку разворовывать наше культурное наследие, но представьте, что будет, если КНДР сдастся и Юг проглотит Север? Не пройдёт и трех месяцев, как жульё вроде этого типа скупит там всю недвижимость, потому что местные жители не имеют никакого понятия о собственности! И не только недвижимость: они займутся ростовщичеством, они превратят всех женщин в проституток, и они будут править своими братьями, как феодальные бароны. Вот увидите, они ещё превзойдут японцев по части жестокости и эксплуатации! Мы сейчас осуждаем КНДР за то, что она портит природу: высекает на наших горах имена Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Но это цветочки по сравнению с тем, что натворят эти люди. Вот увидите — не останется ни одной горы, ни одного поэтического места, на котором не будет торчать отель для туристов или частная вилла. Мы должны раздавить этих гадов раньше, чем придёт день объединения!
Слушая его, я думал, что Объединитель и торговец антиквариатом представляют собой идеальную пару антагонистов. Такое случается: есть люди, которые с первого взгляда видят друг друга насквозь, со всеми грехами и недостатками, и сразу проникаются ненавистью. Вот так и с этими двумя: никогда раньше друг друга не видели, прожили два дня в одном номере, и уже смертельные враги.
Но как бы там ни было, всегда чувствуешь себя неуютно, сталкиваясь с человеком, который пылает злобой. Я долго пытался его утихомирить, приводил массу аргументов за обе точки зрения, не высказывая своей собственной, и смог избавиться от него только около шести вечера.
Мне хотелось отправиться в бар, напиться там до полусмерти, а потом упасть в кровать. Но я подавил это искушение и вернулся в номер. Господин Ким должен был прийти за расчётом, и, кроме того, оставалась надежда на то, что брат всё-таки зайдёт ещё раз. Да и не хотелось завтра садиться в пекинский самолет с похмельной головой.
Я похвалил себя за это решение, когда уже через полчаса господин Ким постучал в дверь номера. Расчёт прошёл без проблем: он не стал ни преувеличивать сложности, с которыми столкнулся, ни завышать цену. Я заплатил даже меньше, чем рассчитывал, и у меня осталась изрядная сумма в американских долларах. Это снова навело меня на мысли о брате. Я перебирал в уме те предлоги, под которыми можно было дать брату деньги так, чтобы не задеть его гордость. «Ты оплатил отцовские похороны, — мысленно говорил я ему, — а ведь это моя обязанность как старшего сына, так что возьми вот в качестве компенсации…» Или так: «Если вдруг, не дай бог, узнают, что ты со мной встречался, то могут понадобиться деньги, чтобы подмазать кого надо…»
Но господин Ким, прощаясь, сказал нечто такое, что сразу прекратило эти размышления:
— Ваш брат, скорей всего, уже не придёт. Понимаете, тут полно местных корейцев, которые за плату доносят о поведении граждан КНДР. Да и агенты северных спецслужб не спят, конечно. Он на самом деле очень сильно рисковал сегодня тем, что провёл с вами столько времени. Ему надо было быстро повидаться с вами, остаток времени провести у «дяди» и сразу уезжать, накупив то, что они обычно тут покупают.
Но брат всё же пришёл. Наша тургруппа возвратилась с Пэктусана поздно, уже после восьми вечера. Я поужинал с ними и вернулся в номер.
Я стоял под душем, пытаясь избавиться от опьянения, накопившегося за этот долгий день, когда кто-то стукнул в дверь. Наскоро вытершись, я отворил. За дверью, покачиваясь, стоял мой брат:
— Это я. Надо поговорить.
Я впустил его, захлопнул дверь и бросился закрывать окно, открытое для проветривания. Потом опять кинулся к двери, чтобы проверить, захлопнулся ли замок. Видя мои метания, брат сказал:
— Да не бегай ты. Ничего со мной не будет, даже если меня видели гэбисты. Сядь. Или вот что: у тебя не найдётся ещё выпить?
Я усадил его в кресло и открыл холодильник. В отличие от той гостиницы, где я останавливался два года назад, здесь в номерах были мини-бары с несколькими видами алкоголя. Поскольку брат явно предпочитал что-нибудь покрепче, я достал из холодильника бутылочку виски и вяленую говядину.
— Ого! Это что такое? — спросил брат, отхлебнув.
Он, разумеется, и не подумал положить в стакан льда.
Не слушая ответа, он тут же начал говорить:
— Послушай! Я хотел тебе очень многое сказать. Сказать, как я тебя ненавидел и как тебе завидовал. Знаешь ли ты, что ты для меня значил все эти годы? Отец стал рассказывать о тебе только незадолго до своей смерти, но ты присутствовал со мной всегда. У меня было странное чувство, когда в детстве я ловил на себе любящий взгляд отца. Мне казалось, что он смотрит не на меня, а на кого-то, стоящего позади меня. Пока я был маленьким, я не мог понять, кто там стоит, но уже школьником догадался: это был ты. И я всю жизнь чувствовал, что отец сравнивает меня с кем-то. Когда я приносил ему дневник с отметками, он хвалил меня, но при этом его глаза какое-то время оставались пустыми. Он представлял себе другой дневник в этот момент. И я чувствовал это даже в старших классах.
Я слушал его, и мне смутно вспоминались мои школьные дневники. Ну да. В мой первый школьный год мы жили в деревне недалеко от Сеула — отец рассчитывал, что там его оставят в покое. Я учился только на «отлично». Однажды я принёс ему экзаменационный лист с высшим баллом десятый раз подряд, и отец поцеловал меня. Помню, его небритая щека оцарапала меня, и я вскрикнул. Тогда пять концентрических кругов неизменно украшали все мои работы