История этого замечательного сада такова: через село Ильинское в свою деревню Верхняя Троица как-то по осени проезжал Михаил Иванович Калинин. И вот учителя школы обратились к нему, как к государственному деятелю, с просьбой:
— Плохо мы здесь живем, Михаил Иванович, с большой нуждой. Свет бы провести в классы. Учить приходится ребят в две смены, ну и запаздываем. Опять же, для школы дров не запасли. Зимой будем дрожать, как суслики. Местный совет нас игнорирует…
Как бы ни торопился Михаил Иванович, а до Верхней Троицы ой еще сколько километров, но отказать в такой просьбе не мог. Лошадей Кимрского райисполкома привязали к крыльцу чайной при дороге. Калинин потребовал председателя сельского Совета. Когда тот, прихрамывая, явился, вместе с ним пошел обследовать школу.
Их встретили учителя. Шла большая перемена. С шумом и криком ученики резвились, гоняли однобокий мяч. Девочки им помогали. Увидев Калинина, они притихли, немного даже оробели. Дружной семейкой поздоровались, ну и опять за то же, да еще с большим рвением.
Заложив руки за спину, Михаил Иванович еще и с учителями прошел вокруг школы. С дровами и светом вроде бы решили скоро, но Калинин заинтересовался большой пустующей землей перед окнами, местами заросшей лебедой и репейником.
— Отчего бы здесь не разбить плодовый сад. Солнца много, да и земля, кажется, соответствует, — поправив на переносице очки, — сказал он.
Учителя переглянулись, промолчали.
— Да, да, — опять говорил Михаил Иванович. — Ребят наставить. Они сделают, и для них же это учение…
Доводы, разумеется, были убедительны. Учителя, конечно, согласились. Поддержала эту идею и пионервожатая. Землю взворочал совхозный трактор. Той же осенью ребята из Кимрского питомника привезли саженцев: яблонь, груш, слив. И работа закипела.
Сад поднимался вроде и легко, но и не без казусов. Не зря говорится: беда подоспеет, наперед не скажется. Ранней весной, в хорошем настроении, с тетрадями в руках, в пятый класс вошла учительница. Только бы начать урок, а тут одна из девочек заплакала.
— О чем, Соломина, плачешь? Тебя обидели? — спросила учительница.
Ученица Паня Соломина закрыла лицо руками и говорить не могла. Ее душили слезы. За Паню ответила подружка, сидевшая за одной партой.
— У нее, Надежда Павловна, мальчишки подшефную яблоньку сломали.
— Как же это так? — Учительница отложила тетради, посуровела. — Разводим при школе свой плодовый сад, и вдруг сломали! Если это кто сделал из учеников нашего класса, пусть признается.
Ребята притихли. Конечно, кто-нибудь из них набедокурил. Паня, не поднимая головы, все еще плакала. Худенькие плечи у нее вздрагивали. Еще бы! Яблоньку она получила маленькую. Столько проявила хлопот и заботы: поливала, подсыпала к корням перегноя, собирала опавшие листья, укутывала, чтобы она легче переносила зимние морозы. Этим летом деревце должно зацвести. А там и плоды.
— Что же, молчите, — опять сказала учительница. — Урок вести не буду, пока не признаетесь.
Она села за свой стол у черной классной доски и принялась листать какую-то книжку.
Ребята вели себя тише воды и ниже травы.
Учительница отложила книжку.
— Должно быть, это сделал мальчишка-трус. Язык у него присох. Говорить надо смело: виноват, так виноват.
И опять во всем классе молчок в кулачок: ни ответа, ни привета.
— Сад назвали именем Калинина — революционера, большевика. В любое время он может заехать к нам да спросить, как выполняем мы его наказ… — Учительница, сдвинув брови, все больше суровела.
Наконец с первой парты поднялся низкорослый паренек Боря Потехин. Уши и щеки у него горели. Заикаясь, он ответил:
— Я сломал яблоньку. Нечаянно. Зимой это еще случилось. Ремешок у меня на лыже оборвался. Я ступил ногой и провалился. Под снегом-то не видно…
Девочки с недоверием ухмыльнулись: из-под снега-то виделись вершинки посадок. Зачем нужно направлять туда лыжи. Но Боря, еще больше заикаясь, добавил к тому, что сказал:
— Пускай она берет мою шафранку, а я эту, сломанную.
Учительница сразу подобрела: оказалось, зло не такое большое.
— Не плачь, Соломина. Слышишь, Потехин сломал нечаянно. Он отдает тебе свою подшефную яблоньку. Обменяйтесь.
Паня подняла заплаканные глаза, оживилась.
— Я хочу поглядеть, на что меняться-то. Можно мне, Надежда Павловна, сбегать в сад?
Учительница разрешила. Паня Соломина насухо вытерла слезы, встрепенулась и, в красной вязаной шапочке с помпоном, косички в стороны, побежала в сад. В четвертом ряду от окон школы она нашла шафранку Бори Потехина и очаровалась ею. Кряжистая, сучья толстые, кудрявые. Круг под яблонькой взрыхлен и присыпан торфом. Шафранка даже чуть повыше своих сверстниц.
Затем девочка опять навестила свое покалеченное деревце, свою папировку. А там на тоненьком голом прутике раскачивалась какая-то пичужка и бойко пела: «Трю-ли, трю-ли, трю-ли». Птичка радовалась теплой весне. И Паня почему-то забыла о своем горе, ей стало уже не так грустно. Пичужка улетела, а она погладила по шершавому стволу свою яблоньку.
«Подвяжу сломанный сучок на рогульку, да полью ее, да подкормлю, да больное место забинтую», — подумала Паня и, повеселевшая, счастливая, скорее побежала обратно за парту.
Там Паню Соломину ждали.
— Ну, что?
Она ответила:
— Не отдам никому свою папировку. Я ее выхожу.
ВЕДЕРКО С КЛЮЧЕВОЙ ВОДОЙ
В последние годы, навещая свой родной край, Калинин останавливался в тетьковском доме отдыха.
После завтрака отдыхающие отправлялись купаться, собирать грибы и ягоды в лесу, а Михаил Иванович шел обычно, опираясь на палочку, в соседние деревни, к землякам, узнать, как им живется.
Однажды в полдень, идя полем, встретил он двух девочек. Они несли ведерко с ключевой водой.
— Это вы куда спешите, стрекозы?
— К мамкам.
— А где же ваши мамки?
— На льне. Если пойдете за нами, то в самый раз и найдете.
Михаил Иванович пошел за девочками.
— Это что же вы такие непричесанные? — спросил он.
— А мы купались: волосы сушим.
— Где же вы купались?
— В Медведице.
— Не боитесь утонуть?
— Как бы не умели плавать — боялись, а мы плаваем.
В поле запестрели белые, красные, синие и желтые платки. Это женщины лен теребили. За делом-то они и не увидели, как подошел Михаил Иванович.
— Здравствуйте, землячки! — бодро сказал он им, приподняв кепку с седеющей головы.
Женщины выпрямились, заулыбались, обрадовались. Одернули подолы юбок, вытерли пот с загорелых лиц.
— Хорошему урожаю душа радуется.
— Не радуется, Михаил Иванович, — ответила за всех звеньевая Пелагея Бычкова.
— Что так?
— Мы, Михаил Иванович, вторую неделю поклоны здесь кладем. Богу так не молились…
— Хороший у вас лен уродился. Волокно сдадите государству первым сортом — артели доход, — подбодрил Калинин.
Женщины улыбались, но гнули свое:
— Хоть бы табун скота сюда забежал да частичку вытоптал, а то одни мы и до белых мух его не одолеем.
— А где ж мужчины?
— Они с портфелями. Считают: лен теребить — женское дело, а им быть в конторе. Столов наставили — не пройти!
— Что же, и Василий Федорович так думает, что теребить лен — дело только женское? — спросил Калинин.
— В том-то и беда, Михаил Иванович, что председатель с портфельщиками заодно. Если встретите его, постыдите.
— А вы покажите, где тут дорогу к нему найти попрямее и покороче, — заторопился Калинин.
Пелагея Бычкова кликнула девочек:
— Любанька, Машутка, проводите Михаила Ивановича той межой, по которой мы сюда ходим.
Председатель артели Василий Федорович Тарасов, подстриженный и побритый, подтянутый широким солдатским ремнем, поспешил подать Калинину стул, но тот и на минутку не присел.
— Для чего бумагами-то обложились?
— Готовлю ведомость об урожае, — ответил Тарасов. — Посмотрели бы, Михаил Иванович, какой у нас лен уродился.
— Видел.
— Видели? Не лен, а золото!
— Василий Федорович, вы-то должны знать: золото не золото, не побыв под молотом. Мне помнится, наши отцы вели счет зерну в закромах, а не в поле.
— Погода нас не торопит.
— А совесть? Женщины с утра до вечера в поле, изнемогают от жары, а вы тут с бумагами возитесь. Нехорошо!
На второй же день в поле на лен вышли все бригадиры и счетные работники конторы, весовщики и кладовщики со складов. В кузнице на время погасили горн. Плотники отложили топоры.
Женщины, встречая на поле своих мужей, лукаво между собой переглядывались.
— Вот хорошо, что и вам на лен-то захотелось! — расставляя на загоны людей, смеялась звеньевая Пелагея Бычкова. — То-то здесь привольно, и портфели не нужны.
ЧЕРНАЯ КАША
Ребята Верхней Троицы любили свою начальную школу, любили они и молодого учителя Николая Андреевича Страхова. Внимательны были на его уроках. А тут как-то вдруг выбежали из-за парт и зашумели.
— В чем дело? — спросил учитель.
Но, взглянув в окно, сразу понял, почему переполох: по дороге из тетьковского дома отдыха, одетый в длинное пальто и серую фуражку, опираясь на палочку, шел Михаил Иванович Калинин.
— К нам! — обрадовались ребята.
Было это в 1931 году ранней весной. Таяло. Из-под снега бежали ручьи. Чтобы не набрать воды в калоши, Михаил Иванович ступал по самому гребню, а как только свернул к школе, так и увяз. Тут мальчики под ноги ему стали подкладывать жердочки, доски, поленья. Окруженный детворой, он вошел в класс, снял фуражку и сел на стул, предложенный учителем. Затем размотал теплый шарф на шее, оглядел стены, низкие потолки и спросил:
— Ну как, орлы, тесно вам тут живется?
— Нет, не тесно, — хором ответили ребята.
Калинин обратился к учителю:
— Правду они говорят?
— Не хотят вас огорчать, Михаил Иванович, — ответил учитель. — Занимаемся в две смены. Из-за помещения не можем открыть пятый клас. Научить ребят какому-либо ремеслу — негде разложить ин