Секретарь комсомола Дуся Сорокина чуть ли не плакала от этих затей. Возненавидела люто и батюшку, и его викторины. Собрала она комсомольский актив, явились они к Савельеву. Все в один голос: беда от викторин. Как отучить ребят и девчат от этой заразы?
— Нет, вы не правы, — ответил Савельев. — Викторины — дело хорошее.
Дуся Сорокина даже обиделась.
— Тут клин клином — лучший рецепт, — сказал председатель. — На викторину — свою викторину. Только получше ее составьте. Да побольше вопросов по спорту, кино, а для пользы общего дела — по сельскому хозяйству и биологии.
Составили комсомольцы свою викторину. Председатель из средств колхоза тоже ввел премии: те же пугачи и свистульки, раз так на эти штуки ребята падки. Но главное, для того, кто лучшим окажется в трех викторинах, тому был обещан велосипед.
Вот тут-то и попал председатель в точку. Из-за этого велосипеда мальчишки просто с ума посходили. Засели за книги. А потом отвечали на все вопросы, словно студенты Сельскохозяйственной академии.
Велосипед достался Кольке Маврину, старшему внуку тетки Марьи.
Ненароков был со своими викторинами бит, и своим же оружием.
Правда, кто-то сказал:
— Тут Савельеву повезло. Не додумался батюшка. А если б и он ввел велосипед?
На что Савельев ответил:
— А мы бы ввели автомашину. А мало автомашины — так лайнер «ТУ-104». У нас же колхоз, — говорил председатель. — С нами ль одиночке тягаться?!
С девчатами было проще. Тут премий председатель не устанавливал. Просто собрал он их и отчитал и за духи и за капроны так, что те едва со стыда не сгорели.
Но главный вывод, который сделал Савельев, — надо срочно строить в колхозе клуб.
Клуб
Клуб в Березках был. И даже имел крышу. Правда, худую. Развалюха эта — некогда дом раскулаченного и сосланного на Соловки (не без участия деда Опенкина) местного мельника Фомы Белова — так и называлась: клуб. Но это одно и то же, что пескаря величать осетром.
Холод зимой здесь стоял, хоть волков трави. В дождь клуб напоминал открытые трибуны стадиона — сиди хоть с зонтом. А так как в Березках зонты были не популярны и клуб все-таки не стадион, то в дождь здесь можно было встретить одних лягушек. И лишь в вёдро, то есть в хорошую погоду, удавалось в клубе сидеть спокойно. Но в вёдро лучше на улице.
В клубе проводили общие колхозные собрания да нет-нет устраивали демонстрацию кинофильмов. Эти демонстрации в колхозе называли «кино». И в прямом и в переносном смысле.
Ленты рвались. Бывало и так, что механики путали киночасти: погибший герой вдруг оживал, спасенные от кораблекрушения вновь оказывались в воде и происходили разные прочие кинотрюки.
— Кино! — выкрикивал дед Опенкин.
А тетка Марья украдкой крестилась, ибо вначале все принимала за истину, не зная, что путали части.
Клуб в Березках заменяла изба Глафиры Носиковой, где устраивались сельские посиделки. За право входа Глафира взымала плату. С парней — по десять копеек, с девчат — по пятаку. Деньги брались под видом расходов на электроэнергию. В избе было тепло. Играл баян. Молодежь танцевала.
Однако после того как Глафира попала в заключение, не стало и этого.
Савельев мечтал о настоящем, хорошем клубе. Теперь, когда дела в колхозе заметно поправились, можно было об этом мечтать реально.
На специальном собрании обсуждали, каким представляется колхозникам клуб.
Нютка Сказкина записывала поступающие предложения.
Неслись голоса:
— Строить, так с паровым отоплением.
— Чтоб было как в городе: в рядах откидные сиденья.
— Пианино надо купить, пианино. Пусть дети музыке учатся.
— Тише! — призвал к порядку Савельев. — Вносить предложения только поднятием рук.
Тут же взлетели руки. Предложения поступали и поступали. И чтобы при клубе был духовой оркестр, и тихая комната для чтения газет и журналов, и зал для занятий по поднятию тяжестей (на этом настаивал дядя Гриша), и даже бассейн, и даже буфет при клубе.
— А в нем мороженое! — выкрикнул дед Опенкин. Ребята тоже принимали участие в этом собрании. Рыжий Лентя стал разглагольствовать про зимний сад и чуть ли не про африканские пальмы, которые, если о том попросить, привезет к ним в Березки их знаменитый капитан-рыбак из своих дальних заморских плаваний. Дед Опенкин и тут не сдержался:
— Верно! Даешь африканские пальмы!
— Эх, Лукашка, мало, что ли, тебе берез! — бросил старик Празуменщиков.
— Хви! — огрызнулся Опенкин.
— Тише, тише, — сказал Савельев.
Кузя с Кекой предложили для клуба купить аквариум. В конце собрания Савельев глянул на Нюткин список:
— Да тут хоть три клуба строй!
Отобрали, конечно, самое главное. С бассейном, зимним садом и буфетом решили повременить.
Когда строили клуб, больше всех отличился Алексей Вырин. Был отмечен и Павел Корытов. Лиза Сизова тоже.
День Победы
Клуб в Березках открыли к Первому мая. А еще через несколько дней — девятого мая — в том же клубе отмечали и День Победы. Уже несколько лет проходил этот день в Березках незамеченным. А тут даже сам военный комиссар приехал в село из района.
Доклад сделал Савельев. Кратко сказав о ходе войны и всемирном значении нашей победы, председатель вдруг заговорил о Березках. Он стал поименно вспоминать чуть ли не всех, кто ушел на войну из колхоза. И тех, кто погиб, и тех, кто вернулся домой невредимым, хотя бы и без особых наград и отличий. Называя фамилии, Савельев тут же сообщал, где, на каких фронтах люди сражались и какой они внесли вклад в общее дело разгрома фашистов.
Доклад поразил всех. Бывали у них доклады. Но так, чтобы вспомнить простых солдат да еще знать, где каждый погиб и в чем отличился… Нет, такого доклада в Березках не было.
И вот оказалось, что из березкинских жителей под Москвой сражалось двенадцать, четверо было убито. Под Сталинградом убито шестеро, сражалось четырнадцать. Далее были и Курск, и Орел, и Крым, и Одесса. Польша, Белград, Будапешт. Где только не были жители этих Березок! На каких рубежах не стояли они за страну! И даже один из них, бежавший из фашистского плена к французам, похоронен в неблизком Париже на знаменитом кладбище Пер-Лашез.
— Это там, где в тысяча восемьсот семьдесят первом году буржуи расстреляли героев Парижской коммуны, — шепнул деду Опенкину сидящий рядом с ним Колька Маврин, старший внук тетки Марьи, тот, которому за правильные ответы на викторинах достался велосипед.
Глянул дед Опенкин на Кольку, понял: новый всезнайка в селе растет.
Особенно подробно Савельев говорил об Алексее Вырине и о его подвиге на Днепре в районе села Петривцы.
Вслед за Савельевым на трибуну вышел районный военный комиссар. Он достал из папки какую-то бумагу, сказал:
— Прошу внимания, — и стал читать: — «Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических республик… За подвиг, проявленный в годы Великой Отечественной войны, наградить орденом Отечественной войны первой степени…» — Комиссар сделал паузу.
Все замерли. Кроме Опенкина.
— «…Вырина Алексея Поликарповича», — закончил чтение комиссар. И тут же добавил: — Разрешите награду вручить герою.
Вот это да!
От растерянности Вырин не знал, что делать. А потом, когда его вызвали на сцену и комиссар прикрепил к его груди орден, снова не знал, что делать.
Но вдруг Вырин пришел в себя, вытянулся по-солдатски — руки по швам, деревянную ногу приставил поближе к здоровой, казалось, даже стукнули солдатские каблуки, и произнес:
— Служу Советскому Союзу!
Люди захлопали бурно в ладони.
Кто-то крикнул:
— Слава герою!
Вырин смутился и стал быстро спускаться со сцены. Но это лишь вызвало новые аплодисменты.
Оказывается, к награждению боевым орденом сержант Вырин был представлен еще тогда, много лет назад, сразу же после окончания боев за Киев. Однако награду считали посмертной. Не знали, что жив солдат. И вот только теперь орден нашел героя.
— Дождался ты, Лешка, дождался, — говорил дед Опенкин в тот вечер колхозному плотнику. — А все он, Савельев. Он докопался. И я, — добавил старик. — Я письма носил на пошту.
Потом дед стал вспоминать свое. Свой случай тогда в болоте.
— Может, и меня медаль дожидается. А?
Через месяц в том же клубе играли колхозную свадьбу. Павел Корытов женился на Лизе Сизовой.
— Горько! — неслось в поля.
— Горько! — неслось в леса.
— Горько! — летело в небо.
Глава шестая. Боевая медаль и другие почти удивительные истории
Коварная бочка
При Савельеве, после большого перерыва, вновь установили в колхозе Доску почета. Порядок ввели такой: вывешивать портреты тех, кто выработает не менее трехсот трудодней.
Но тут не обошлось без курьеза.
Дядя Гриша, муж тети Лизы, тоже загорелся желанием попасть на Доску почета. Даже ездил в райцентр — заблаговременно сфотографировался.
Захотелось дяде Грише наконец сравняться с женой. И хоть раз в жизни увидеть свою фотографию на почетном месте. Рассчитывал дядя Гриша и на то, что таким образом он сможет попасть и в газету, хотя бы в районную.
Когда подвели итоги, выяснилось, что у дяди Гриши не хватает одного трудодня. Оказалось, их у него всего 299. Дядя Гриша заставил трижды пересчитывать свои трудодни. Но итог получался все тот же. Бедняга чуть не расплакался.
Многим было обидно за дядю Гришу, так как все знали, что работал он честно и не ради большого заработка, а именно ради Доски почета.
Все осложнилось тем, что было уже тридцать первое декабря, и к тому же вторая половина дня. Заработать дополнительный трудодень в этом году казалось уже невозможным.
И вот тут-то Червонцев вспомнил, что брали они для своей бригады в долг у трактористов из колхоза «Передовой» бочку машинного масла. Долг могут теперь вернуть. Так вот: если дядя Гриша желает, пусть отвезет в «Передовой» масло. А за это и припишут ему трудодень.