В зале раздались аплодисменты.
«Вот тебе и баба!» — подумал дед Опенкин. Потом он с тревогой глянул на Празуменщикова и заметил, что тот тянет вверх руку. «Так и есть, обойдет меня Празуменщиков», — понял дед Опенкин и закричал:
— Прошу слова!
Причем закричал, уже выходя из ряда. Эта прыть и решила дело. Дали ему слово до Празуменщикова.
Вылез старик на трибуну и сразу же:
— А я что — инвалид? Я еще ого-го-го! Я еще и без пенсии вам поработаю. — И так же, как тетка Марья, повернулся к президиуму. — Прошу просьбу мою уважить.
В зале снова раздались аплодисменты. Причем еще более дружные. А Павел Корытов даже выкрикнул:
— Ну и дает!
Вид у Опенкина был торжествующий. Первенство осталось опять за ним.
Празуменщиков снова вытянул руку. Дед Опенкин в душе хихикнул. Не страшен ему теперь Празуменщиков.
Но дед Празуменщиков попросил вовсе не слова.
— Разрешите вопрос?
— Прошу, Николай Николаевич, — сказал Савельев.
— Вопрос таков: облагается ли налогом колхозная пенсия?
— Нет, — ответил Савельев.
— Ясно, — сказал Празуменщиков и сел.
Деда Опенкина словно сразило громом.
Уже потом, после собрания, Савельев сказал старику:
— Зря ты, зря отказался, Лука Гаврилович. Излишняя скромность. Заслужил ведь пенсию честно.
Опенкин ничего не ответил.
Добрый заяц
Филимон Дудочкин, тот, с которым Савельев, приехав в Березки, проводил первую свою «индивидуальную» беседу, конечно, давно изменился. Не байбак он теперь и не лодырь. Работа у Дудочкина почетная: он комбайнер. План выполняет, машину знает.
Однако один грех за Филимоном Дудочкиным все же остался. Любил Дудочкин так же, как и в свое время председатель Посиделкин, бродить по полям и лесам с ружьем. Охота — дело хорошее и даже полезное. Но только, если она ведется в положенный срок. Филимон Дудочкин браконьерствовал, то есть бил зверя и птицу и в те месяцы, когда делать этого по закону не позволяется.
Не считая уток, тетеревов, глухарей и зайцев, он даже лося однажды в лесу убил.
За браконьерство штрафуют и судят. Однако Дудочкин ни разу не попадался. Был осторожен, ходил на охоту скрытно, об успехах своих не болтал.
Знали в Березках, чем занимается Дудочкин, часто его корили. Но он отвечал:
— А я что? Я ничего. Ты видел?
Дед Опенкин с ним тоже как-то завел разговор.
— Ой, — пригрозил Опенкин, — дождешься ты, Филимон!.. Зверь тебя сам накажет.
Старик оказался пророком.
Пошел как-то Филимон Дудочкин на зайцев, и опять в запрещенное время. В лесу на поляне рядом с оврагом поднял косого, вскинул ружье и стрельнул. Перевернулся через голову заяц, упал. Подошел браконьер к добыче, отложил ружье в сторону, прислонил его к какому-то пеньку, потянулся за зайцем. Только к ушам притронулся. И вдруг… подпрыгнул заяц, метнулся в сторону. Зверек был ранен, но не убит. Дудочкин еще и разогнуться от удивления не успел, как грянул выстрел.
Браконьер взвыл и схватился за ягодицы.
Оказывается, метнувшись, заяц угодил на ружье и лапой задел курок.
Возможно, никто бы и не узнал в Березках о таком позоре Филимона Дудочкина, если бы не серьезная рана и не на столь ответственном месте. К тому же этот отважный поступок зайца видели своими глазами Кузя с Кекой. Мальчишки крутились возле оврага и оказались свидетелями. Они помогли браконьеру добраться с трудом домой. А потом и разнесли о случившемся всем в Березках.
Филимон Дудочкин хворал две недели.
— Добрый заяц тебе попался, — говорил дед Опенкин. — Добрый! Другой бы убил наповал.
Неожиданная встреча
Группа колхозников из Березок направлялась в Москву на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства.
В состав группы был включен и Опенкин.
Никогда еще старик не был таким озабоченным и так не суетился, как в эти предотъездные дни. И это понятно: дед Опенкин в Москву собирался впервые.
— Интересно, что у нас за столица? Посмотрим, посмотрим, — приговаривал дед Опенкин.
Старик не только мечтал посмотреть Москву, но и себя тоже хотел показать. И, конечно, не в худшем виде.
Трижды ездил старик в райцентр за покупками. Развязал чулок (деньги дед по-бабьи хранил в чулке) и произвел необходимые траты. Купил костюм из шевиота, полуботинки с носами, как пики, узкими (кто-то сказал, что это будет как раз по моде). На голову шляпу. Потом долго раздумывал, что ему лучше подойдет к новой сорочке — «бабочка» или галстук? Остановился на «бабочке». А сообразив, что борода закрывает «бабочку», хотел бороду сбрить. Но удержался.
Когда дед вернулся в село, нарядился для пробы и вышел на улицу, все березкинские собаки, не признав старика, немедля его облаяли. Но это деда Опенкина не смутило. «Значит, изменился заметно», — сделал он правильный вывод. Москва деду хотя и понравилась, однако общий вывод у него был таков:
— Здоровая. Местами красивая. А все же до наших Березок ей далеко. Воздух там не тот. Дышать без привычки трудно. И ходить по улицам там опасно — милиция люто штрафует.
Зато от выставки старик пришел в небывалый восторг. Был он в эти дни, как никогда, разговорчив, со всеми знакомился и каждому встречному рассказывал про Березки. Бегал по выставке, как молодой, всех поражая и шляпой и «бабочкой».
Тут на выставке и произошла у деда Опенкина неожиданная встреча. Повстречался ему их бывший председатель, Рыгор Кузьмич Губанов. Рыгор Кузьмич долго не мог признать деда.
— Да я тот самый, — объяснял старик, поправляя «бабочку». — Опенкин моя фамилия.
— А! — воскликнул Губанов. И страшно обрадовался: — Сивый мерин!
Дед хотел обидеться за прошлую кличку. Но в тоне Рыгора Кузьмича звучала такая искренняя радость, что дед не обиделся и ответил.
Рыгор Кузьмич живо интересовался делами в Березках:
— Ну как там ваш табун?
Спрашивал бывший председатель о Червонцеве, о тетке Марье, о Степане Козлове: мол, все такой же лодырь или исправился? Просил от него всем кланяться.
Оказалось, что Губанов колхозными делами уже не занимается. Вернулся на конный завод. За выведение новых пород лошадей он и попал на выставку.
Прощаясь, Рыгор Кузьмич сказал:
— Передай новому председателю: нужны будут кони — доставим аллюром.
Рассказал дед Опенкин в Березках об этой встрече. Невольно все вспомнили старое. Невольно заговорили и о Степане Петровиче. Да, многое изменилось за эти годы у них в Березках.
Тайное угощение
Мечта о Доске почета по-прежнему не давала дяде Грише покоя. На следующий год он с еще большим усердием взялся за работу.
— Ишь резвый! — говорил дед Опенкин.
Выработал дядя Гриша на этот раз триста сорок трудодней. Так что никаких недоразумений не было.
Опять дядя Гриша ходил к тому месту, где висела доска. Опять любовался собой и следил, многие ли люди на его портрет смотрят. Снова ездил в Дубки и Грибки к свояку и к куму, приглашал тех приехать в Березки и тоже посмотреть на его портрет.
Однажды к доске подошел дед Опенкин, как раз в то время, когда крутился здесь дядя Гриша. Посмотрел старик на дяди Гришин портрет, посмотрел и на дядю Гришу.
— Похож, — заявил. — Однако в жизни выглядишь ты, Гришка, намного лучше.
Дядя Гриша заулыбался.
— А все же портрет тоже хороший, — продолжал старик. — Жаль, что висеть недолго.
Дядя Гриша насторожился.
— По закону парности, — заявил дед Опенкин, — должон ты, Гришка, второй раз слететь с этой доски.
И снова, представьте, накаркал, как и тогда Филимону Дудочкину.
Виною всему оказался Яшка Подпругин. Тот самый Подпругин, который, в отличие от Павла Корытова, так и остался Яшкой.
Яшка Подпругин варил самогон. И для себя, и для тайной продажи. Дважды его штрафовали и, казалось, добились успеха. Притих на время Яшка Подпругин. Но прошло недолгое время, и заметили снова люди, что винный запашок постоянно идет от Яшки. Значит, гонит по-прежнему он самогон. Но сколько раз ни заходили к нему в избу, никаких примет самогоноварения.
И вот однажды дядя Гриша, во время одной из грибных прогулок, блуждая по дальнему лесу и спустившись осторожно в лощину, заметил маленькую землянку. Труба торчит над землянкой. Из трубы подымается дым. Заинтересовался дядя Гриша, подошел к двери, заглянул внутрь. Видит: сидит в землянке Яшка Подпругин, а перед ним аппарат для самогоноварения.
Перепугался Подпругин, увидя дядю Гришу, а затем расплылся в улыбке:
— Заходи, заходи, Григорий Данилович. Заходи — гостем любезным будешь.
Дядя Гриша зашел. Яшка Подпругин немедля преподнес ему шкалик. Пытался дядя Гриша отказаться, но как-то у него не получилось. Не устоял он против хмельного угощения. Выпил шкалик, второй и третий.
Возвращался дядя Гриша домой с покрасневшим носом и даже песню запел по дороге.
На следующее утро, конечно, о случившемся дядя Гриша посожалел. «Зачем пил, — сокрушался он, — зачем не удержался?» Нужно было бы в селе рассказать о Подпругине, но теперь после угощения делать это было как-то неловко. Дядя Гриша махнул рукой и решил смолчать. Мало того. Еще дважды в лес в гости ходил к Подпругину.
Все тайное рано или поздно становится явным. Так и тут. Недолго продержалась лесная землянка Подпругина неоткрытой.
Привлекли Подпругина к ответу за тайное самогоноварение.
Виновный стал выкручиваться.
— Почему тайное? — заявлял он. — Никакое не тайное. Люди об этом знали.
Стали выяснять, кто знал.
— К примеру, хотя бы Григорий Данилович, — ответил Подпругин.
Вот тут-то и слетел дядя Гриша вторично с Доски почета.
После этой истории правление колхоза вынуждено было внести и еще одну поправку в порядок выдвижения кандидатов на Доску почета. Мало того, чтобы человек выработал предусмотренную норму трудодней. Мало того, чтобы качество работы было отличным: будет учитываться также и то, как ведет себя в жизни тот или иной член артели.