Уличный фонарь над их головами мигнул, и Венедикт зябко поежился. Когда они оказались достаточно глубоко на территории Белых цветов, чтобы можно было больше не опасаться, что на них вот-вот нападут, он заметил:
– Мне показалось, что тебя не обеспокоила новость, которую я тебе сообщил. Я ожидал более бурной реакции после известия о том, что чудовища украли у Алых вакцину.
– А смысл? – устало ответил Рома. – Ведь Алые все равно не стали бы делиться своей вакциной с нами.
– Дело не в том, что Алые потеряли вакцину, а в том, что чудовищ использовали для выполнения несложной задачи, и они при этом не атаковали людей.
Рома сделал выдох, и его дыхание превратилось в облачко белесого конденсата.
– Теперь я почти уверен, что они никогда не исчезнут, – пробормотал он. – Они будут являться снова и снова, и Джульетта будет приходить и падать передо мной на колени, чтобы я помог ей в последний раз – будет делать это до тех самых пор, пока не воткнет в мою спину нож.
Венедикт молчал, не зная, что на это сказать, и такое отсутствие возражений, видимо, показалось Роме подозрительным, поскольку он быстро оглянулся и открыл было рот, но ничего не стал говорить. Вместо этого, перепугав Венедикта, он выхватил пистолет и выстрелил в темноту поверх его плеча. Венедикт обернулся и увидел какого-то человека, мгновенно скрывшегося в переулке.
– Кто это был? – спросил он и огляделся по сторонам – вот магазин с вывеской на кириллице, вот русские пекарни. Они находились глубоко на территории Белых цветов. – Алый?
Рома нахмурился и приблизился к переулку. Тот, в кого он стрелял, давно исчез – возможно, этот малый был ранен, а возможно, пуля только оцарапала его, ведь расстояние было немалым.
– Нет, – ответил Рома. – Это был гоминьдановец в их форме. Мне показалось, что я слышу шаги за спиной, но я решил, что мне чудится, пока он не подошел ближе. Похоже, за нами следили от самой лаборатории.
Венедикт заморгал. Сначала в лабораторию явился офицер Гоминьдана, теперь за ними хвост, притом на их собственной территории. Это было нагло – слишком нагло.
– Что ты натворил? – спросил он.
Рома не ответил. Он заметил что-то на мостовой – это было похоже на скомканную листовку. Рома подобрал листок и разгладил его.
Его брови взлетели вверх.
– Тут дело отнюдь не во мне. – Он повернул листовку лицевой стороной к Венедикту – с нее на Венедикта смотрело его собственное лицо. – С какой стати Гоминьдан решил следить за тобой?
Венедикт взял листок, и его прошиб холодный пот. Пожалуй, на этом рисунке он был изображен более похожим, чем на его автопортретах. Художник особенно постарался, рисуя его кудрявые волосы. Не было никаких сомнений – это был он.
– Я… я не знаю, – пробормотал он.
Но больше всего его заботило не то, почему Гоминьдан решил установить за ним слежку. Если они следят за ним уже на протяжении какого-то времени, встает более важный вопрос: что они могли видеть вечером, когда он выходил из схрона и прощался с Маршаллом, которого все считают мертвым?
Глава двадцать семь
Прошел слух, что сегодня произойдут новые протестные акции. Ранним утром в доме Цаев царила суматоха, их родственники шептались в коридорах. Если они не пытались выяснить, что такого натворила Розалинда, что ее притащили домой в крови, то гадали, не рискованно ли появляться сегодня в центре города, раз появились сообщения, что рабочие опять попытаются устроить беспорядки.
Тайлеру не терпелось выйти в город. Все они никчемные бездельники, болтающие, вместо того чтобы действовать. Из-за этого нового переполоха никто не обращал внимания на то, что произошло с запасом их вакцины. Чудовища проникли в их лабораторию, о которой знал только ближний круг Алых. Почему никто не высказывает подозрений? Неужели господин Цай нисколько не обеспокоен?
– …не так ли?
Выйдя из задумчивости, Тайлер потушил свою сигарету в пепельнице и поднял взгляд на Аньдуна и Каньсуня. Они ходили по комнате взад и вперед, а Тайлер сидел на кушетке перед огромным окном в пол. Внизу, на перекрестке перед танцевальным залом «Байлемэнь» царила сутолока – жители Шанхая торопливо сновали туда-сюда, будто у них не было ни одной лишней минуты. Время от времени кто-то поднимал взгляд и скользил глазами по вывеске на фасаде танцевального зала, на которой печатными буквами было написано: «ПАРАМАУНТ». Наверное, им было видно интерьеры второго этажа, всю эту роскошь, которой Тайлер мог наслаждаться в любое время дня. Остальному же Шанхаю это было недоступно.
– Ты что-то говорил? – спросил Тайлер хмурясь.
Аньдун молчал, похоже, гадая, действительно ли Тайлер не расслышал его или дает ему шанс взять свои слова назад. Когда стало ясно, что Тайлер не сердится, Аньдун прочистил горло и сказал:
– Я говорил о том, что бесполезно пытаться чинить препятствия силам коммунистов. Наша численность сокращается, а их число растет. Мы ведем кровную вражду, которая требует нашего внимания, а их ничто не отвлекает от достижения их цели.
Тайлер кивнул. Он слушал только краем уха и ответил без особого энтузиазма.
– Кому какое дело до того, что хорошо, а что плохо.
Тайлер взял из пачки новую сигарету, но не закурил ее. Ох уж эта кровная вражда. Эта клятая кровная вражда и эти клятые Белые цветы, которые лишают их средств и людей или переманивают людей на свою сторону – вот паразиты! Что в них есть такого, что им удается настраивать людей против собственной семьи? Джульетта и ее шуры-муры с Ромой Монтековым. Розалинда и эта ее любовная связь.
Возможно, дело в том, что речь идет о женщинах. Возможно, они просто слабы.
Тайлер чиркнул спичкой. Закурив сигарету, он подбросил пачку в воздух, и Аньдун поспешил поймать ее, не дав ей упасть на пол. Он осторожно достал одну сигарету, пожевал ее губами и, будто прочтя мысли Тайлера, спросил:
– Так что вы собираетесь делать с Джульеттой?
– А что я могу с ней сделать? – ответил Тайлер. Он затянулся сигаретой и едва не закашлялся. Ему никогда не нравилось курить эти штуки, он делал это только для того, чтобы чем-то себя занять. – Если она не желает сознаваться в своих грехах, то я не могу ее заставить. И она будет просто продолжать разлагать нас изнутри.
Она даже не понимала, что делает. Тайлер не сомневался, что Джульетте – его кузине, которая всегда из всех вила веревки, – никогда даже не придет в голову, что она может что-то сделать не так. Что ее поведение отдает изменой, даже если открыто она и не переходит на сторону врага. Сочувствие к Белым цветам – это слабость. Любовь к кому-то из Белых цветов – это прямой удар по Алым в их кровной вражде. Джульетта может с таким же успехом выстрелить себе в голову – ведь она угрожает будущему той самой банды, которую ей предстоит возглавить.
Он все еще не знал, чему верить, – не знал, имеет ли она отношение к исчезновению вакцины. Именно она убила первое чудовище; в таком случае так ли невозможно представить, что она завладела пятью другими чудовищами? Она хотела сделать вакцину доступной всему городу; разве так уж невероятно, что ради достижения этой цели она украла ее?
Но зачем ей вакцина, если чудовища у нее под контролем? Это не имело смысла. Что-то тут не сходилось.
Разве что их контролирует не она сама, а Рома Монтеков, а она не находит в себе сил восстать против него.
Тайлер вскочил на ноги, и Каньсунь посмотрел на него с любопытством. В панорамное окно лился яркий свет, по улице двигался торговец с лотком, отражаясь в зеркальных витринах. Отсюда, с высоты, были бы хорошо видны чудовища, если бы они появились, но хаоса с участием сверхъестественных существ не наблюдалось, были только забастовки и протестные акции с участием людей.
Если чудовищами управляет Рома Монтеков, то Джульетту еще можно спасти. Тайлер верил в это. Алые были превыше всего, и как бы это ни было горько, в их число входила и его кузина. В их жилах текла одна кровь. Если поставить ее перед выбором: мы или они, если она увидит, как расколот город, то осознает, что стоит на кону. И перестанет творить глупости под влиянием Белого цветка.
– Что Рома Монтеков ценит больше всего?
Аньдун заморгал, ошарашенный этим вопросом, Каньсунь сложил руки на груди и поднял плечи к ушам, обдумывая слова Тайлера.
– Какое нам дело до Ромы Монтекова? – удивился Аньдун, но Каньсунь и Тайлер смотрели в окно на толпы, становящиеся все плотнее.
Тайлер бросил сигарету в пепельницу. Его пальцы были обсыпаны пеплом, обжигающим их. Человеческое тело так ненадежно. Ему стоило родиться зверем.
– Пошли, – сказал он, направившись к двери. – Протесты вот-вот начнутся.
Улицы были полны народа, люди стояли так плотно, что блокировали вход в зал собраний, куда надо было зайти Кэтлин.
Она поморщилась и попыталась пробиться сквозь толпу, выставив локти. Это не очень помогло ей избежать толкотни, но позволило немного срезать путь. Что ж, могло быть и хуже – коммунисты могли бы организовать забастовку, которая бы сковала весь город, но протесты идут только в его центральной части.
– О боже…
Кэтлин едва успела пригнуться, чтобы плакат, который держал один из рабочих, не ударил ее по лицу. Рабочий быстро взглянул на нее, прежде чем двинуться дальше, ее собственный взгляд был прикован к красной повязке на его руке.
«Какого цвета человеческая кровь? – не так давно спросила ее Джульетта. – Алого или красного, как кумач рабочих?»
Когда Кэтлин подняла руку, чтобы заслонить глаза от солнца, красная нитка на ее запястье стала похожа на драгоценный браслет, четко выделяющийся на фоне ее кожи. Это была нитка алого оттенка, цвета Алых, чистого цвета, используемого только для обозначения принадлежности к клану. Цвет кумача рабочих был более тусклым, он был боевым и отчаянным. Этот цвет давно расползся во все стороны, как это делает разбушевавшаяся толпа.
Кэтлин наконец протиснулась в зал собраний. Давка могла быть и хуже – намного хуже, если судить по воодушевлению, царящему среди коммунистов. Коммунисты и их профсоюзы будут продолжать свои попытки, всякий раз устраивая беспорядки в той или иной части города в надежде на то, что это запустит цепную реакцию в других районах. Чем лучше они приготовятся, тем больше вероятность того, что их усилия увенчаются успехом.