– Скорей, – прошептала Джульетта, открыв дверь.
После того как ей пришлось согласиться с тем, что Маршалл и дальше продолжит играть роль народного мстителя, она попросила его не запирать дверь своего временного жилища, чтобы, если сюда придут Алые, им показалось, что здесь никто не живет – и теперь с облегчением обнаружила, что он послушал ее. Это было ближайшее убежище Алой банды. Надо полагать, если они спрячутся здесь, то будут в безопасности, ведь этот дом находится за пределами территории Международного квартала, на краю Чжабэя.
Когда Рома торопливо вошел и Джульетта задвинула засовы, послышались крики британских солдат со стороны сооруженной ими баррикады. Их голоса разносились по улице, заставляя обитателей здешних квартир затаиться в ожидании хаоса.
– Окно квартиры заколочено? – спросил Рома.
Джульетта не ответила, а просто подождала, когда он подойдет к окну, чтобы задернуть шторы, и вздохнет с облегчением, обнаружив, что рама забита досками.
– Разве было непонятно, что оно заколочено? Ведь здесь темно, – пробормотала она, поднося огонек зажигалки к свече.
Снаружи начали стрелять. Возможно Джульетте, следовало бы попытаться попасть домой, попытаться организовать Алых, чтобы дать отпор. Но вряд ли от этого будет толк. Впервые на стороне восставших был не только численное преимущество, но и огромное превосходство в силе.
Рома плотно задернул шторы, повернувшись, сложил руки на груди и прислонился к подоконнику. Сидеть здесь было особенно негде. Маршалл навел кое-какой уют, но комнатка была очень тесной. Стул, стоящий у кухонной плиты, да матрас на полу, на котором лежали похожие на птичье гнездо одеяла.
Джульетта прислонилась к двери. Они стояли в противоположных концах комнаты и молчали.
Потом Рома сказал:
– Мне очень жаль.
Глаза Джульетты немного расширились. Почему-то ее душила злость. Нет, не на Рому – а на мир в целом.
– Почему тебе жаль? – тихо спросила она.
Рома медленно отошел от окна. Она смотрела, как он провел пальцами по столу, не обнаружил там пыли, и в глазах его вспыхнуло удивление – потом его взгляд упал на пальто, висящее на стене. Похоже, до него наконец дошло, что все это время Маршалл жил именно здесь.
Он сделал еще один шаг. И в ответ на ее вопрос показал на кровь на ее руках.
– Он был твоим двоюродным братом, Джульетта. Мне очень жаль.
Джульетта сжала кулаки и засунула их под мышки. Ее мысли неслись вскачь. Она застрелила своего двоюродного брата, застрелила его людей – своих собственных людей, Алых. Но она об этом не жалела. Она будет жить с этим до конца своих дней и в ночной темноте, когда ее никто не сможет видеть, будет тихо плакать по тому парню, которым он мог бы стать. Она будет горевать по остальным погибшим Алым, как она горюет по Белым цветам, которых убила в ходе кровной вражды, будет горевать даже больше, потому что их верность должна была обеспечить им защиту, однако она, Джульетта, обратила свое оружие против них.
Она не раскаивалась, нет. Ей было тошно, она ненавидела себя, но сейчас, здесь, перед ней стояла причина всего, что она совершила, и сознания того, что он цел и невредим, было достаточно, чтобы отбросить отвращение к крови на ее руках и отвращение к городу, который сделал ее чудовищем.
– Мне не по себе от твоей доброты, – выдавила она из себя. – Какое бы смятение я сейчас не испытывала, я заслужила эти муки.
Рома тяжело вздохнул.
– Ты лгунья, Джульетта Цай, – сказал он. – Ты лгала мне, пока я не захотел, чтобы ты умерла.
Она не вынесет этой нежности в его голосе.
– Это потому, что я не могла рисковать. Не могла допустить, чтобы мой кузен отнял у тебя жизнь. И все потому, что я оказалась слишком слаба, чтобы отпустить тебя. – Она разжала кулаки, чувствуя, как ладони начинают чесаться от засохшей крови. – Но он все равно попытался убить тебя.
Рома сделал еще один шаг вперед. Он был осторожен, он даже не смотрел на нее, опасаясь, что она сбежит.
– Ты была так озабочена тем, чтобы защитить меня, что не подумала о том, хочу ли я защиты. А я предпочел бы умереть, зная, что ты осталась такой же, какой была, чем прожить долгую жизнь, считая тебя жестокой.
– Я и есть такая – жестокая.
– Нет, ты не такая.
Джульетта с усилием сглотнула. Как быстро он забыл. Как быстро попытался убедить себя в обратном.
– Твоя мать, Рома.
– О, прошу тебя. Я уже знаю.
Он… что? Джульетта смотрела на Рому, а он на нее.
– О чем ты?
– Я знаю, как это бывает, Джульетта. – Рома запустил руку в волосы, темные пряди упали ему на лоб, и идеальный образ холодного гангстера, который он культивировал все последнее время, наконец разрушился, он стал настоящим. – Я знаю, что мы были угрозой друг для друга с самого начала. И я знаю тебя, знаю куда лучше, чем ты думаешь.
– Неужели?
Но Рома не дал ей предаться жалости к себе.
– Ты бы не отправила своих людей убить мою мать, какая бы злость тобой ни владела. Ты не знала ее и ничего не выигрывала от ее смерти, и, поскольку я мог так и не узнать, что это сделала ты, значит, это не было сделано мне назло. Нет, ты назвала ее адрес случайно, не подумав, а все остальное сделала кровная вражда. – Рома сделал еще два шага и остановился перед ней на расстоянии вытянутой руки. – Скажи мне, что я не прав.
Джульетта отвела взгляд, чувствуя, как глаза щиплют слезы. Каким-то образом он докопался до сути дела и изложил ее с великодушием, которого она не заслуживала.
– Ты прав, – выдавила она из себя.
Рома кивнул. В мерцающем свете свечи он казался еще более крепким, прямым и уверенным в себе, как будто ничто не могло его поколебать. Но, когда Джульетта попыталась сморгнуть слезы, она присмотрелась и увидела, что он пытается сделать то же самое.
– Мы живем, сознавая последствия наших решений, – сказал он. – Я знаю это как никто другой, Джульетта. Я единственный человек в этом чертовом мире, который чувствует то же, что и ты. Ты должна была догадаться, что я все пойму.
Ему не было нужды говорить это вслух. Они оба и так это знали. Ее няня. Он говорил о ее няне и о том взрыве в доме Алых.
– Ты прав, – сжав зубы, ответила она. – Ты все понимаешь. Ты знаешь, что мы только и делаем, что отнимаем что-то у друг друга, по очереди разбиваем сердца друг друга и надеемся, что следующий удар не сокрушит нас. Когда же это закончится, Рома? Когда мы поймем, что наша с тобой постыдная связь не стоит всех этих смертей и жертв…
– Ты помнишь, что ты сказала? – перебил ее Рома. – В тот день в проулке, когда я сказал тебе, что мой отец заставил меня устроить тот взрыв.
Конечно же, она помнила. Она помнила все, она не смогла бы забыть ни одной минуты их общей истории. И в зависимости от перспективы, это можно было считать либо драгоценным даром, либо ужасным проклятием.
Ее голос понизился до шепота.
– Мы могли бы сразиться с ним.
Рома кивнул. И вытер глаза.
– И куда же подевалась та решимость, Джульетта? Мы продолжаем прогибаться перед тем, чего от нас требует кровная вражда, мы сами отказываемся от желаемого из страха, что у нас это отнимут. Почему мы должны гадать, когда закончится это взаимное уничтожение? Почему мы не восстаем? Почему мы просто не положим этому конец?
Она горько рассмеялась.
– Ты задаешь вопрос, ответ на который ты уже знаешь. Я боюсь.
Она так боялась, что ее накажут за ее выбор, и если было легче остановиться, то как она могла этого не сделать? Если существовала возможность выбрать спокойствие, а не боль, то как она могла сделать иной выбор?
Но Джульетта знала, что обманывает себя. Когда-то она была смелее.
Рома подошел ближе, взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него. Джульетта не отшатнулась. Ей было знакомо его прикосновение. Оно было нежным даже тогда, когда он пытался быть беспощадным несколько дней, недель или месяцев назад.
– Чего ты боишься? – спросил Рома.
Губы Джульетты приоткрылись, и она сделала короткий резкий выдох.
– Я боюсь последствий любви в городе, где властвует ненависть, – прошептала она.
Рома убрал руку. Он молчал. Может, это конец? Но как бы она ни старалась убедить себя, что им будет лучше, если их отношения прекратятся, перед ее глазами вдруг встало будущее – будущее без этой любви, без этой борьбы, – и в нем было только горе.
– Ответь мне, – вдруг заговорил он. В его словах ей почудилось что-то странно знакомое, и она с некоторой задержкой поняла почему. Он вторил ей, вторил тому, что она сказала в тот день за зданием газеты коммунистов, когда упала на траву с такими же окровавленными руками, как сейчас. – Ты любишь меня?
У нее защемило сердце.
– Почему ты спрашиваешь? – хрипло проговорила она. – Меньше часа назад ты хотел, чтобы я умерла.
– Я сказал, что хотел, чтобы ты умерла, – подтвердил Рома. – Но я никогда не говорил, что не люблю тебя.
– А между одним и другим есть разница?
– Да. – Его пальцы дрогнули, как будто он собрался снова коснуться ее. – Джульетта…
– Я люблю тебя, – прошептала она. И, вторя его словам, сказанным столько месяцев назад, продолжила: – Я всегда любила тебя. Прости, что я лгала.
Одно мгновение Рома стоял неподвижно. Они смотрели друг другу в глаза, видя в них правду. И, когда Джульетта задрожала, Рома наконец сжал ее в таких крепких объятиях, что она вскрикнула, но обняла его так же исступленно. В конце концов, именно этим они и были. Два сердца, прильнувшие друг к другу, две тени, слившиеся в одну в мерцающем свете свечи.
– Мне не хватало тебя, дорогая, – прошептал он по-русски. – Мне так тебя не хватало.
В городе царил хаос, и все же Кэтлин продолжала блуждать по улицам в состоянии какого-то транса, и ей не досаждали ни рабочие с винтовками, ни гангстеры, вооруженные тесаками. Они словно не замечали ее, хотя, конечно, это было не так. Она ловила на себе их взгляды, но они просто скользили по ней глазами, не видя причин беспокоить одинокую девушку, бродящую по улицам с таким видом, будто ей никуда не надо.